Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Глава девятнадцатая

А в это время Сохраб Гюнашли нажал звонок на двери своей квартиры. Не поздоровавшись с отцом, открывшим ему, он быстро прошел в прихожую. Обычно, возвращаясь домой, Сохраб подходил к Мургузу Султан-оглы, заботливо расспрашивал о здоровье, о настроении. Старался рассказать что-нибудь забавное, развеселить, порадовать старика. Сегодня он, казалось, не заметил отца. Заглядывая в комнаты, искал жену. Услышав голос Мархамат, раздававшийся из комнаты дочери, Сохраб остановился на пороге. Мархамат с ложки кормила Алагёз.

— Иди сюда! — позвал он.

Но Мархамат не откликнулась. Еще не успокоившись после вчерашних событий, она продолжала злиться на Сохраба. Не двигаясь и сделав вид, что ничего не слышит, она стала уговаривать дочку:

— Ешь, дитя мое, ешь… Два дня ничего в рот не брала! Нельзя так, надо подкрепить силы.

Сдавленный голос Сохраба прозвучал громче:

— Ты слышишь, что я говорю? Иди сюда!

— Что тебе от меня надо? — пренебрежительно пробурчала она. — Некогда мне!

— Я с тобой говорю или нет? — крикнул в ярости Гюнашли. — Толстокожая!

Мархамат повернулась в изумлении. За долгие годы супружества она не слышала от мужа ни одного грубого слова.

— Что случилось? Куда торопишься? — спросила она все так же пренебрежительно. — Видишь, занята! У бедняжки со вчерашнего дня, кроме лекарства, во рту ничего не было!

— Встань!

Повелительный окрик заставил Мархамат вздрогнуть. Ее округлые, полные плечи передернулись, как от удара. Кажется, дело принимало нешуточный оборот. Куда девалось хваленое терпение и выдержка Сохраба? Его словно подменили. Мархамат еще раз обернулась. Она и вправду не могла узнать его! Привыкла видеть на лице мужа ласковую улыбку, порой сменяющуюся доброй насмешкой, глаза, всегда светившиеся умом и спокойствием. А сейчас… Незнакомый разгневанный человек с ненавистью глядел на нее. Да, разговор предстоит серьезный! Мархамат послушно встала и медленно пошла вслед за мужем в столовую. Испуганная, она все же старалась соблюсти женскую гордость:

— Ну, я пришла! В чем дело?

Сохраб не торопился начать разговор. Плотно прикрыв дверь, чтобы Алагёз не могла их слышать, он подошел к жене, оглядел ее, точно видел впервые, и гневно спросил:

— О чем ты говорила по телефону с Баширом?

— Какой еще Башир?

— Башир Османович. Профессор Бадирбейли. Я спрашиваю, что ты говорила ему?

Гордая своей отвагой, она насмешливо улыбнулась:

— Что нужно, то и говорила! Во всяком случае, ничего компрометирующего тебя я не сказала!

— Не сказала! Да ты своей идиотской выходкой опозорила меня, понимаешь? Я людям в глаза смотреть не могу! Ты, ты нанесла мне рану, которой никогда не суждено зажить! Заживо похоронила меня… — Сохраб и правда стоял сгорбленный, постаревший. Острая боль в груди не проходила. Он с трудом перевел дыхание. — Тебе этого разговора оказалось мало, ты еще написала письмо членам ученого совета? Где был твой рассудок? Или умом тронулась?

Мархамат гордо выпрямилась. Все ясно! Значит, ему здорово досталось на ученом совете. Вот почему так зол, а глаза мечут молнии. «Прекрасно, и поделом тебе! — торжествующе подумала Мархамат. — Наконец-то поймешь, что я тоже кое-что могу! Смиришься и будешь меня слушаться. Позаботишься хоть немного о семье».

— Не хотел позора, слушал бы меня! А то уткнулся в книги, ничего не желаешь видеть! Разве настоящий мужчина допустит, чтобы пачкали честь его дочери?

— Нет у тебя ни стыда, ни совести, Мархамат! — воскликнул Сохраб. Руки его тряслись, он не находил себе места. — Твое невежество и бесстыдство искалечили всю мою жизнь. Не жена — горе, беда. Как неспелая груша смолоду застряла ты в моем горле.

Спокойно, будто и не были сказаны эти жестокие слова, Мархамат продолжала настаивать:

— Во всем ты виноват! Ценил бы мои заботы, понимал, какую жену тебе судьба послала, не давился бы неспелой грушей, а всегда ощущал бы во рту вкус сладких и спелых плодов!

— Сколько раз я говорил тебе, — все повышал голос Гюнашли, — знай свое место, не смей заниматься сватовством. Свахой собственной дочери стала! И не стыдно тебе? Или потеряла человеческий облик? Что заставило тебя взять в союзники Башира Бадирбейли, давнего моего недруга, лютого врага всей нашей семьи?

— Я была вынуждена.

— Что вынудило тебя?

— Твоя беспечность! Безразличие к судьбе дочери!

— А ты хоть на миг подумала, что своим безрассудством опозоришь прежде всего нашу дочь? Сама сунула палку в руки врага. Теперь он будет колотить этой палкой и меня, и тебя, и дочь, и всю нашу семью!

Насмешливая улыбка перекосила лицо Мархамат.

— Ты не просто бесстыдная женщина, ты безумная, безрассудная! Не можешь дать себе отчета в своих действиях! Твоя ложь, подлые выдумки, мерзкая клевета дали возможность моим врагам опозорить меня.

— Мало еще тебе! — Не скрывая радости, Мархамат звонко расхохоталась. — Родную дочь отдал на посмешище какому-то безродному парню. Да он не только имя нашей дочери, он и твое имя замарал! Тебя надо не на ученом совете критиковать, а на тысячах собраний и заседаний прорабатывать!

Может, тогда ты наконец образумишься и в тебе пробудится отцовская забота!

Гюнашли тяжело дышал, пальцы его сами собой стиснулись в кулак. Он, в жизни своей не сказавший грубого слова, никогда ни на кого не поднявший руки, вдруг ощутил острую потребность ударить жену. Еще плотнее сжав кулак, он уже замахнулся, но в последнюю секунду удержавшись, до крови закусил губу. Резкая боль отрезвила его, и он отступил. «Поздно, — подумал он. Слишком поздно! Женщину, забывшую о чести и совести, кулак не вылечит… Слишком поздно…» Он отвернулся к окну и лицом к лицу столкнулся с отцом. Никогда не вмешивавшийся в семейные дела, Мургуз Султан-оглы на этот раз изменил своему обыкновению. Незаметно вслед за сыном вошел он в комнату и молча, скрестив руки на груди, стоял в углу, слушая разговор Сохраба с женой.

— Ты слышал, отец, — с горечью спросил его Сохраб, — что вытворяет твоя невестка? Ученый совет занимается делами нашей семьи, обсуждает мою жену и дочь… Меня упрекают в том, что я покровительствую родне и к деловым отношениям подхожу с личной меркой. Я, видите ли, хочу выдать твою внучку замуж за Вугара Шамсизаде и потому защищаю его изобретение! И все это сделала твоя безмозглая, безнравственная невестка. Осрамила меня, сделала посмешищем.

Мургуз Султан-оглы молчал, словно сын обращался не к нему. Только его белые, как вата, густые брови опускались все ниже на глаза. Ничего не сказав, он подошел к креслу и уселся на свое обычное место, возле радиоприемника. Закинув по привычке ногу на ногу, старик опустил взгляд, лицо его было чернее тучи.

А Сохраб, вконец расстроенный упорным молчанием отца, продолжал говорить:

— До сих пор люди знали меня как честного, справедливого, объективного ученого. Никому не удавалось победить меня в научных и теоретических спорах. Никто не мог заставить меня замолчать, я был непреклонен и говорил правду. А сегодня мне, старому человеку, заткнули рот…

Гюнашли жадно глотнул воздух, на его покрасневших глазах выступили слезы. Мургуз Султан-оглы молчал. Казалось, нет у него для сына слов утешения и поддержки. Только печальные глаза, устремленные вниз, и все его суровое, изборожденное морщинами лицо выдавали волнение. Наконец он поднял глаза и долго смотрел на сына. Что он хотел сказать своим взглядом? Упрекал? Дескать, сам виноват, женщина — что избалованная лошадь: не натянешь с самого начала удила — умчит бог весть куда, сбросит со скалы и разобьет… А может, он сочувствовал сыну и делил с ним боль его сердца?

Гюнашли вдруг резко повернулся к жене.

— Вот что, — решительно сказал он. — Мы подошли к последнему рубежу. Я всегда во всем уступал тебе. Это моя ошибка. Но отныне конец! Всему конец! Навсегда. Точка. — Широким, твердым шагом он ушел в свою комнату. Слышно было, как щелкнул ключ, — Сохраб заперся изнутри.

Подбоченившись, Мархамат злобно и спокойно усмехнулась:

— Хох! Чем вздумал испугать! «Всему конец!» Подумаешь! — И, круто повернувшись на каблуках, она вернулась к дочери, так хлопнув дверью, что грохот гулким эхом прокатился по квартире.

Мургуз Султан-оглы вздрогнул и двумя руками зажал уши. Долго сидел не двигаясь, а когда отнял руки, в квартире царила тишина. Старик распрямился и, переводя недоуменный, укоризненный взгляд с одной запертой двери на другую, сокрушенно покачал головой.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

— Ну, что ты все стоишь здесь? Пошел бы поспал…

— …

— Сынок, я тебе говорю! Пойди ляг, ночь кончается…