Слезы печали - Филиппа Карр

Я не была уверена. — Я предпочитаю встретиться скорее с опасностью, чем с застоем. Да и вы наверняка тоже.

— Разве тихая достойная жизнь называется застоем?

— Ого, вы видите, мой лорд, ваша невестка любит вступать в споры. Но я не жалуюсь. Я сам их люблю. Как-нибудь на днях, дорогая кузина, мы рассмотрим этот вопрос поподробнее, но сейчас, если я не ошибаюсь, мы сворачиваем на Друри-лейн, и вы будете иметь счастье увидеть Королевский театр. Как я полагаю, это любимый театр Его Величества, и принадлежащий герцогу театр в Линкольн-инне не пользуется тем же успехом, потому что мода, естественно, за королем.

Как только мы вышли из кареты, нас обступили нищие. Я хотела дать им милостыню, но Карлтон взял меня под руку и увел прочь.

— Никогда не вынимайте кошелек на улице, — сказал он, — даже если вы идете с покровителем.

Мне не понравилось то, как он произнес слово «покровитель», но я не решилась протестовать, поскольку лорд Эверсли и Карлотта могли бы услышать и задуматься, отчего я все время цепляюсь к словам Карлтона и пытаюсь спорить с ним.

Я никогда не забуду свои первые впечатления от интерьера театра. В нем царила какая-то магия, и, по-моему, я была не единственной, кто ощущал это. Мы занимали ложу поблизости от сцены, что давало возможность осмотреть весь зрительный зал. Зрители собирались с шумом. В зале был партер, где находились явно не самые удобные зрительские места, поскольку над ними не было крыши, и я представляла, что здесь происходит во время дождя. Зрители, сидевшие там, должны были либо разбежаться, либо промокнуть до нитки. Места на средней галерее стоили дороже, чем на верхней, которая в данный момент быстро заполнялась.

В ложе напротив сидела весьма изысканная дама в маске, а рядом с ней — излишне крикливо одетый джентльмен. Когда мы вошли в ложу, джентльмен отвесил поклон, а Карлтон и лорд Эверсли ответили ему. Этот джентльмен — если он заслуживал такого имени — уставился вначале на меня, затем на Карлотту и вновь на меня.

— Как неприятен этот высокомерный мужчина! — пробормотала Карлотта.

— Дорогая кузина, это лорд Уэлдон, — объяснил Карлтон. — Он думает, что оказывает вам честь, глазея на вас.

— Это скорее похоже на оскорбление, — возразила Карлотта.

— Его даме это тоже не нравится.

— А кто она? — спросила я.

— О, не спрашивайте! Он меняет любовниц каждый вечер.

— Возможно, в один прекрасный день он найдет свою Шехерезаду, — предположила я.

— Чтобы удержать его, ей придется выдумать что-нибудь более любопытное, чем сказки, уверяю вас.

— Во всяком случае, она не хочет, чтобы мы видели ее лицо, и потому надела маску.

— Мода, кузина.

— Так, может быть, нам тоже следовало надеть маски?

— Вам нет нужды прятаться за ними. Вы находитесь в респектабельном обществе. Тем не менее Уэлдон обратил на вас внимание. Меня не удивит, если завтра он набросится на меня с расспросами.

— Надеюсь, вы сможете ответить ему должным образом и дадите понять, что считаете его назойливость оскорбительной для вашей семьи.

— Дорогая кузина, если вы пожелаете, я вызову его на дуэль.

— Дуэли следует запретить, — сказал лорд Эверсли. — В любом случае они незаконны.

— Согласен, дядя, но, хотя мы сами, возможно, виновны в оскорблении некоторых дам, нам не следует стеснять себя, если оскорбление направлено против наших дам.

Карлтон цинично улыбнулся, и я, отвернувшись от него, посмотрела вниз, где начали прохаживаться девушки с корзинами апельсинов, предлагая зрителям купить свой товар и обмениваясь шуточками с мужчинами. Мужчины отпускали остроты, а некоторые из них пытались ущипнуть или поцеловать девушек. Апельсины катились на пол, кое-кто пытался подхватить их, слышались визг и смех.

Зал был наполнен шумом и запахом не слишком чистых тел; но даже это меня возбуждало. Я с нетерпением ожидала начала спектакля.

Должны были ставить «Виндзорских кумушек». Карлтон сообщил нам, что это комедия. Никто не желал смотреть трагедии. Люди хотели смеха, а не слез. Слезы кончились вместе с «круглоголовыми». Люди хотели видеть на сцене шалости, а не трупы. А больше всего они хотели видеть на сцене женщин. Долгое время женские роли исполнялись мужчинами, и хотя некоторые из них, например Эдвард Кинейстон, все еще исполняли женские роли и выглядели на сцене так, что многие женщины, говорят, влюблялись в них и поджидали после окончания спектаклей, чтобы усадить их в свои кареты, все-таки главной изюминкой театра, причиной его растущей популярности становились именно актрисы.

Карлтон рассказал нам о том, как король решил посмотреть «Гамлета», где Кинейстон играл королеву, и, поскольку спектакль никак не мог начаться, Карл потребовал объяснений. Управляющий, трясясь от страха, вошел в королевскую ложу и сказал: «Простите, Ваше Величество, королева еще не побрилась».

Его Величество был полностью удовлетворен этим и, более того, пришел в особо благостное настроение, передавшееся всему театру и обеспечившее успех спектаклю.

— Его Величество, конечно, уже проявил свою особую благосклонность к дамам, — сказал Карлтон, — и его верноподданные обязаны следовать примеру монарха.

Лорд Эверсли покачал головой.

— Мне не хотелось бы проявлять нелояльность, — сказал он, — но, по-моему, его верноподданные были бы более счастливы, если бы он проявлял больше склонности к своей королеве и меньше — к этим гарпиям, которые окружают его.

— Позиции Кастлмейн сильны как никогда, — заметил Карлтон. — Но это не исключает возможности того, что королевский взгляд может упасть и на кого-то другого… что вы и увидите, когда начнется спектакль.

Судя по усмешке на его устах, готовился какой-то сюрприз. Интересно, какой же? Вскоре мне предстояло об этом узнать, поскольку вдоль края сцены зажглись свечи, и это значило, что спектакль начинается.

Появились Шеллоу и Слендер, но некоторое время ничего нельзя было расслышать из-за шума в зале. Слендер сделал несколько шагов вперед, и кто-то прокричал:

— Поберегись, приятель! Сейчас у тебя загорятся штаны!

Шеллоу поднял руку:

— Дамы и господа, все и каждый, прошу тишины, мы начинаем спектакль.

Манера, с которой он произносил эти слова, вернула меня в тот давний вечер в Конгриве, когда прибыли странствующие актеры. Шеллоу напоминал их драматическими нотками в голосе и жестами.

В зале стало потише, и кто-то прокричал:

— Тогда давай, приятель!

— С вашего позволения, — сказал Шеллоу, отвесив глубокий поклон.

Спектакль начался.

Впервые оказавшись в театре, я почувствовала сильнейшее волнение. Мне всегда нравилось сценическое искусство, а теперь мне предстояло увидеть профессионалов. Я знала содержание пьесы и приготовилась наслаждаться ею.