Том 20. Письма 1887-1888 - Антон Чехов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обратный путь из Ворожбы совершали мы в 3 классе: шумели, галдели и слушали, как пели в вагоне хохлы. Дома мы еще раз выпили за Ваше здоровье и уснули с грустной мыслью, что завтра мы уже не увидим Вас. Даже Цензура* пила — это что-нибудь да значит!
Сегодня в Сумах ярмарка. Купил я две свистульки, 8 никому не нужных ложек, 4 чашечки, пахнущие лаком, и серьги за 10 коп., к<ото>рые подарил уважаемому товарищу*. Купил, между прочим, и портсигар с девицей за 15 коп.
Наняли четверку лошадей, чтобы ехать завтра к Смагиным и в Сорочинцы. У Смагиных я напишу Вам письмо.
Все Чеховы и Линтваревы шлют Вам привет. Симпатичный Жук, добродушный Барбос, фатоватый Пулька и ingénue Розка здравствуют и по-прежнему хватают свиней за уши и лезут к нам в столовую.
Артеменко поймал сегодня щуку, а я вынул из вентерей 6 карасей.
Едем мы завтра в громаднейшей дедовской коляске, в той самой, которая перешла в наследство Линтваревым от тетушки Ивана Федорыча Шпоньки.
Ну, будьте здоровы, покойны, счастливы и не забывайте нас многогрешных.
Почтение всем Вашим.
Ложусь спать.
Ваш А. Чехов.
Прекрасная ночь. На небе ни облачка, а луна светит во всю ивановскую.
Лейкину Н. А., 21 июня 1888
452. Н. А. ЛЕЙКИНУ*
21 июня 1888 г. Сумы.
21 июнь 88.
Ваше второе письмо, добрейший Николай Александрович, получил я вчера, вернувшись из Полтавской губ. Первое письмо было получено незадолго до отъезда. Был я в Лебедине, в Гадяче, в Сорочинцах и во многих прославленных Гоголем местах. Что за места! Я положительно очарован. На мое счастье, погода всё время стояла великолепная, теплая, ехал я в покойной рессорной коляске и попал в Полтавскую губ. в то время, когда там только что начинался сенокос. Проехал я в коляске 400 верст, ночевал в десяти местах… Всё, что я видел и слышал, так ново, хорошо и здорово, что во всю дорогу меня не оставляла обворожительная мысль — забросить литературу, которая мне опостылела, засесть в каком-нибудь селе на берегу Псла и заняться медициной. Будь я одинок, я остался бы в Полтавской губ., так как с Москвой не связывают меня никакие симпатии. Летом жил бы в Украйне, а на зиму приезжал бы в милейший Питер… Кроме природы ничто не поражает меня так в Украйне, как общее довольство, народное здоровье, высокая степень развития здешнего мужика, который и умен, и религиозен, и музыкален, и трезв, и нравственен, и всегда весел и сыт. Об антагонизме между пейзанами и панами нет и помину.
Что Лазарев и Ежов женятся*, я слышал уже. Поздравляю редакцию с законным браком сотрудников и желаю чад и ложа нескверна. Пусть женятся! Это хорошее дело. Лучше плохой брак, чем хорошее шематонство. Я сам охотно бы зануздал себя узами Гименея, но увы! обстоятельства владеют мною, а не я ими.
Мне понравилась Ваша… «Первая ночь»*. Она написана очень хорошо; только заглавие несколько не подходит: оно заинтриговывает читателя и заставляет его ожидать чёрт знает чего. Читаю «Осколки». Нравятся мне посвящения Кактуса*. Это кстати и красиво. Рисунки Далькевича — сплошная модная картинка, могущая удовлетворить только парикмахера средней руки.
Брат Александр вернулся в Питер со чадами. Детей привозил он только затем, чтобы показать их.
Погода у нас теплая. Поспевают плоды земные. В начале июля я еду в Феодосию к Суворину. Не имеете ли какого поручения?
Книги Ваши получены в мое отсутствие Лазаревым, которому поручено было уведомить Вас о получении и поблагодарить за любезность. Я у Вас в долгу.
Если будете писать Лазареву и Ежову, то поздравьте их от моего имени. Я бы и сам поздравил, но у меня нет их адресов. Напишите, что я желаю им всего хорошего, особливо литературных успехов, на которые они по своей порядочности и по своему трудолюбию имеют полное право тем более, что оба, особенно Лазарев, талантливы…
Ну, будьте здоровы. Сажусь сейчас писать для хлеба насущного.
Писал ли я Вам, что у меня гостил А. Н. Плещеев? Прожил он у меня 3 недели.
Ваш А. Чехов.
NB. В книжных шкафах на вокзалах имеются Ваши книги только у Петровского.
Лазареву (Грузинскому) А. С., 26 июня 1888
453. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)*
26 июня 1888 г. Сумы.
26 июнь.
Завидую Вам, добрейший Александр Семенович. Завидую, что Вы женитесь и что Вы не утонули по уши в суету и не разучились еще писать, как аз многогрешный. Поздравляю Вас, женише, с поступлением в ряды несчастных, осмеянных Вашими афоризмами, и желаю Вам от души, чтобы Ваш медовый месяц тянулся десятки лет, чтобы теща бывала у Вас не чаще одного раза в год и чтобы дети Ваши не знались ни с музами, ни с нечистыми духами, ни с Н. А. Лейкиным… Если счастливую семейную жизнь с ее чадами, восторгами и ежедневным поломойством можно сочетать с выдающимися литературными успехами, то желаю Вам и сих последних, желаю от души и чистого сердца, ибо Вы, как мне казалось и кажется, имеете все данные для этих успехов.
Если увидите Ежова, то передайте ему мое сердечное поздравление. Вы и Ежов женитесь одновременно* — в этом я усматриваю стачку, противозаконную демонстрацию, направленную против моей холостой персоны. По моему мнению, Вы, как младшие литераторы, не имеете никакого права жениться раньше тех, кто старше (я начал писать в 1880 г.*), ибо еще в писании сказано: «Вперед батьки в петлю не суйся».
Недавно я путешествовал по Полтавской губ. Был в Сорочинцах. Всё то, что я видел и слышал, так пленительно и ново, что Вы позволите мне не описывать здесь в письме этого путешествия. Тихие, благоухающие от свежего сена ночи, звуки далекой хохлацкой скрипки, вечерний блеск рек и прудов, хохлы, девки — всё это так же широколиственно, как хохлацкая зелень, и поместиться в коротком письме не сумеет. Когда увидимся, расскажу всё, а пока простите.
У меня гостил 3 недели старик Плещеев. Теперь гостит Баранцевич.
Дует сильнейший ветер. Псел вообразил себя морем, разбушевался и вздымает один за другим девятые валы. Дождь. Погода свирепствует. В общем погода стоит хорошая, и я ею доволен.
Когда Вы решитесь написать «субботник»? Пора, уверяю Вас. Я боюсь, чтобы Вы не опоздали. Впрочем, простите… Я забыл, что Вы теперь жених, и пристаю к Вам с прозой. Будьте счастливы, глядите почаще на луну, нюхайте цветы, глубоко вздыхайте и говорите возвышенным языком — таков удел всех женихов. А мне позвольте пребыть по-прежнему одиноким, старым заржавленным холостяком.
А. Чехов.
Я жалею, что я не женат или, по крайней мере, что у меня нет детей.
Плещееву А. Н., 28 июня 1888
454. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ*
28 июня 1888 г. Сумы.
28 июнь.
Здравствуйте, дорогой мой жилец, Алексей Николаевич! Письмо Ваше вчера получено, но упрек за слово «незаменимый» не принят* и возвращается Вам назад, ибо Вы действительно никем на Луке не заменимы. Без Вас нет уж того движения, нет мороженого, нет литературных вечеров, а главное, нет Вас и Вашего присутствия, вдохновлявшего Вату и прочих почитательниц Ваших… При Вас и пели и играли иначе.
Были мы в Полтавск<ой> губ. Были и у Смагиных и в Сорочинцах. Ездили мы на четверике, в дедовской, очень удобной коляске. Смеху, приключений, недоразумений, остановок, встреч по дороге было многое множество. Всё время навстречу попадались такие чудные, за душу хватающие пейзажи и жанры, которые поддаются описанию только в романе или в повести, но никак не в коротком письме. Ах, если бы Вы были с нами и видели нашего сердитого ямщика Романа, на которого нельзя было глядеть без смеха, если бы Вы видели места, где мы ночевали, восьми-и десятиверстные села, которыми мы проезжали, если бы пили с нами поганую водку, от которой отрыгается, как после сельтерской воды! Какие свадьбы попадались нам на пути, какая чудная музыка слышалась в вечерней тишине и как густо пахло свежим сеном! То есть душу можно отдать нечистому за удовольствие поглядеть на теплое вечернее небо, на речки и лужицы, отражающие в себе томный, грустный закат… Жаль, что Вас не было! В коляске Вы чувствовали бы себя, как в постели. Ели мы и пили каждые полчаса, не отказывали себе ни в чем, смеялись до колик…
К Смагиным приехали мы ночью. Встреча сопровождалась членовредительством. Узнав наши голоса, Сергей Смагин выскочил из дому, полетел к воротам и, наткнувшись в потемках на скамью, растянулся во весь свой рост. Александр тоже выскочил из дому и в потемках изо всей силы трахнулся лбом о старый каштан, после чего 3–4 дня ходил с красной шишкой; Вата набила себе щеку. После самой сердечной, радостной встречи поднялся общий беспричинный хохот, и этот хохот повторялся потом аккуратно каждый вечер. По части беспричинного хохота особенно отличались Наталья Михайловна и Александр Смагин.
