«Реми Мартен» - Светлана Полякова

смотреть философски, — сказал Дубченко, засовывая несчастного себе в рот. — Одним больше, одним меньше… Все мы умрем, не так ли? Какая разница — когда… Люди, девочка моя, только материал. Мясо…

— А вы-то кто? — поинтересовалась я. — Дьявол, что ли?

— Если вам так хочется…

— Ага, — кивнула я. — Вы плохо Библию читали. Иначе вам бы не хотелось выглядеть дьяволом.

— Что это вы хотите сказать?

— Так, ничего, — рассмеялась я. — Вообще-то вы все и в самом деле похожи на ваш объект подражания… Закомплексованные. Стремящиеся доказать всем, что они никто, а вы — черт его знает кто… Любое стремление к трону, увы, свидетельствует о том, что человек не реализовался и его психика неустойчива… Комплекс неполноценности. Не зря же один мудрый человек заметил, что к власти стремятся люди духовно незрелые… Если бы вы прочитали старика Фрейда, вы все бы про себя поняли.

— Вы вроде бы говорили не обо мне. О дьяволе…

— Как раз о нем я только что и высказалась. — развела я руками. — Вы же слишком мелки, чтобы я думала о вас.

— Да, я мелок, — нахмурился он. — Но именно я сейчас спокойно сижу и ем маленьких человечков. И я большой… А вы сидите и смотрите на меня с глупым презрением, при этом с каждой минутой уменьшаясь, хотя могли бы стать такой же, как я… А вместо этого вы станете сейчас устрицей. И я вас съем…

Его рот теперь был огромным, а я была маленькой, и этот ужасный poт приближался ко мне все ближе, ближе…

Я закрыла глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и громко закричала.

— Саша!

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыла глаза.

Мама cмотрелa на меня.

— Ма!.. — выдохнула я с облечением.

— Ты кричала… Точно с тебя заживо шкуру сдирали… Тебе что-то снилось?

Я кивнула:

— Ага… Спасибо, что ты меня разбудила…

Я сидела на диване. Господи, как же я устала! Я даже не добрела до кровати. Я не разделась. Я просто рухнула на этот диван и заснула. В комнате было темно и ужасно холодно.

— Мам, у нас что, не топят?

— Нет, отключили … Какие-то у них там разборки. Ты что, телевизор совсем не смотришь?

Я помотала головой. По крайней мере мне стало понятно, почему во сне мы с Казановой и Дубченко тусовались на льдине, как пассажиры «Tитаника».

— Что случилось-то? — спросила мама.

— Я была устрицей, — сказала я. — И Дубченко хотел меня сожрать.

Она странно на меня посмотрела, точно меня уже пора сдавать в Кащенко.

— Саш, ты просто возбуждена … Тебе нужен покой.

— Покой нам только снится, — вздохнула я. — Можно подумать, мамочка, что я сама не хочу покоя! Нет на свете ничего, чего бы я желала больше этого самого покоя! но отчего-то умом я понимаю, что в этой стране я вряд ли получу желаемое. Разве что посмертно. Как Звезду Героя…

— Надо относиться к жизни… — начала мама, но я ее прервала.

— С позитивом, — договорила я за нее. — Знаешь, мам, что-то меня начинает тошнить от этих сайентологических приколов… Нет у меня никакого позитива… Я только что во сне поняла, кто я. Кто Витька. Кто ты, наконец… И я не собираюсь относиться к этому с позитивизмом… Нет, я собираюсь найти себе какое-то лучшее применение, чем быть… — Я перевела дух и закончила фразу: — Чем быть свеженькой устрицей для господина Дубченко и его приятелей и соратников…

Я уже не могла заснуть. Было три часа ночи, но я просто боялась, оказавшись во сне, снова встретиться с этими «пожирателями живых существ».

Мама терпеливо сносила мой «чай на полночной кухне», хотя украдкой зевала.

— Мама, или спать, — попросила я. — Тебе-то кошмары не снятся. Зачем тебе страдать из-за моих личных приколов?

— Я особо не страдаю, — усмехнулась она. — Сижу с тобой, пью чай, а отоспаться всегда успею…

— А я, наверное, еще долго буду бояться снов, — сказала я задумчиво. — Слушай, ма, что же мне делать? Я привыкла ощущать себя созданием Божиим. А теперь мне пытаются внушить, что я только устрица, да?

— Да наплюй, — сказала мама. — Мало ли что тебе внушают… Ты и раньше была такой находкой для гипнотизеров?

— Нет, — покачала я головой. — Если мне что-то внушали, я делала наоборот…

— Так и теперь тебе никто не мешает, — заметила она. — Представь, например, что устрицы они…

— Я не хочу! Меня точно стошнит!

— Ну, тогда вообще сотри их. Представь, что они пыль на твоем окне. И смахни тряпкой…

Я немного подумала, и сначала мне это понравилось. Так, скажу я вам, приятно было очистить свой подоконник от всяких там Дубченко и Эллин!

Но потом мне показалось, что это немного не то, что понравилось бы Господу Богу. Сам-то Он наверняка уже давно мог это сделать. Но не делает…

— Эго какая-то война получится, — сказала я. — Они хотят уничтожить меня, а я — их…

— Это и есть война, — пожала она плечами. — Каждый хочет утвердиться на пьедестале. Со своей правдой… Армагеддон.

— Да не хочу я утверждаться ни на каком пьедестале! — горячо возразила я. — Просто я хочу жить. По своим правилам. И еще я не хочу быть устрицей…

Она посмотрела на меня таким жалостливым взглядом, что я подумала, будто она знает какую-то неоспоримую, но мне неизвестную истину. После этого она опять широко зевнула.

— Сашка, давай говорить о более занимательных вещах… Что мы с тобой можем изменить? Например, даже в вашей квартире…

— Мебель передвинуть.

— Теплее не станет…

Действительно, ничего не изменить… Разве что оставаться собой.

— Господи, — вырвался у меня крик души, — угораздило же меня встретить одного из них!

Перед глазами тут же появился Райков с грустной улыбкой, а потом он начал таять, рассыпаться на маленькие хрустальные шарики, и я вдруг ощутила страшную пустоту — как будто вместе с Райковым из моей жизни ушло все, все, что раньше ее наполняло. И радость, и боль, и…

— Может быть, в этом и есть смысл, — сказала я задумчиво. — В том, что я его встретила.

Дни летели незаметно. Я металась из больницы домой, снова в больницу, и мне казалось, что это никогда не закончится.

Я смотрела на себя в зеркало, пытаясь увидеть ту живую Сашу Данилову. А видела только бледную тень. Темные круги под глазами. Даже мои непокорные кудри теперь перестали быть кудрями. Волосы мои стали тусклыми, безвольно повисшими вдоль впалых щек. Мне иногда начинало казаться, что моя душа уже устала и умерла. А тело медленно угасает — вслед за душой…

— Я застываю, —