Затея - Александр Зиновьев

Я рассказал Забулдыге об этом разговоре. Ваши проблемы еще как-то разрешимы, сказал он. А вот мои — в принципе нет. В Индии, говорят, стерилизовали миллион человек. А может, у них другого выхода нет, сказал я.

Но человек от этого не перестанет быть человеком, а преступление — преступлением, сказал он. Кто-то присваивает ваш труд? Но с точки зрения прогресса науки безразлично, кто сожрал за это вкусный кусок благ жизни. Читая историю Древнего Египта, мы лишь констатируем разделение людей на рабов, чиновников, жрецов и т. п. А если выйдет указ кастрировать во имя прогресса мужчин и вас выделят для этой прогрессивной операции? Вас, а не Сына? Сталинские репрессии тоже «оправдывались» интересами прогресса. Преступления масс людей, партий, классов, правительств — суть нашей эпохи. Вот от этого я страдаю. Это — моя проблема. Неужели ничего нельзя придумать, сказал я. Придумали уже, сказал он. Истребляют честных. В обществе негодяев им нет места.

Каждый раз во время нашей работы происходит какая-то безобразная и жуткая история. Например, в соседнем районе местные парни подловили городского, который соблазнил местную девчонку, сунули его в какую-то машину. Парню оторвало обе руки до плеч. У нас произошел более банальный случай: изнасиловали девчонку. Она сначала показала на местных парней, а потом изменила показания. Милиция арестовала городского парня, который спьяну сболтнул, что тут только колючей проволоки не хватает. Нашлись «свидетели», что якобы он изнасиловал. Мы подняли хай. Тогда в райкоме партии нашли компромиссное решение: взяли еще деревенского парня. Для чего? Для единства рабочего класса и крестьянства? А кого в этой паре сочтут гегемоном? Очкарик вернулся из района пьяный и злой. Бессмысленно рыпаться, ребята, сказал он. Там все согласовано. Им нужен пример для назидания. Я написал письмо Ей, прося приехать по этому делу. Она ответила (и на том спасибо), что у Нее дел по горло, не до этого. Я написал Сыну, прося его обратиться к Отрабу и обратить внимание на это вопиющее беззаконие. Но он не ответил. Это было еще до возвращения Очкарика. Ночь я не спал, думал. Утром сказал, что в знак протеста покидаю бригаду и уезжаю в Москву. Они встретили мое заявление мрачным молчанием.

Наша жизнь, говорил Забулдыга, не изменится существенным образом до тех пор, пока мы не начнем переживать судьбу ближнего как свою собственную. Причем без колебаний, не задумываясь над тем, стоит ближний этого или нет. Сказал он это после того, как мы вступились за женщину, к которой прицепились пьяные хулиганы, получили от хулиганов по морде, попали за это в милицию, где нам добавили еще, и вышли из милиции опозоренные и оплеванные.

Приехав в Москву, я позвонил Ей. Она сказала, что у Нее дела поважнее, и Она не будет рисковать ими из-за какого-то пьянчуги, который наверняка не без греха. Я позвонил Сыну. Он сказал, что слух о моих безобразиях дошел до института, что влезать в эту грязную историю он не намерен. Я решил выступить на комсомольском собрании, но меня опередили: райком комсомола исключил меня из комсомола потихоньку. Когда я заявился на работу, меня вызвали в дирекцию, предложили сдать материалы по летним исследованиям и подать заявление об уходе по собственному желанию. Подписывая мое заявление, Директор сказал, что я не оправдал их доверия. Оказывается, мы рождаемся и живем лишь постольку, поскольку Они оказывают нам доверие.

В этот день я упился до умопомрачения, подцепил случайно подвернувшуюся бабу на улице. Что было дальше, не помню. Очнулся на другой день довольно поздно.

Когда я очухался, рядом со мной сидела незнакомая женщина. Кто ты? — спросил я. Твоя мечта, сказала она. Не думал, что моя мечта выглядит так, сказал я. И я до вчерашнего дня не думала, сказала она. Но ты сам мне об этом вчера сказал. И я поверила. Ты лежи. Я сейчас позвоню к себе на работу, придумаю что-нибудь. И домой. Тут труднее. Ну да как-нибудь выкручусь. Я опять уснул. Проснулся вечером. С трудом сообразил, где я. Квартира моя преобразилась. На столе стояла чекушка и еда. И записка: «Лечись! Целую! Твоя мечта». Я вскочил, кинулся на кухню, заглянул в ванную и в туалет. Где она? Ушла? Неужели совсем? Неужели не вернется? Я потом исходил всю Москву в поисках ее, но так и не встретил больше нигде. Я внимательно вглядывался в лица женщин, они шарахались от меня. И ни в одних глазах я не увидел своего отражения.

Потом все было просто. Мне выплатили зарплату за две недели вперед. Я ее пропил в два дня. Затем пропил все, что можно было пропить. Приемник, например, мы с одним алкашом продали за два пол-литра. Пил я с остервенением, на износ. И ничего не ел. Только пил.

Потом они пришли за мной.

В палате у нас десять человек. Не знаю, кто они. Скука. Равнодушие. Вялость. Тупое ожидание неизвестно чего. Весь день грохочет радио. Принята новая Конституция. Кто-то сказал, что такого славословия и самодовольства не было даже при Сталине. Кто-то сказал, что в Конституции хватило бы двух статей: 1) гражданин обязан; 2) гражданин имеет право. Кто-то сказал, что хватило бы одной: гражданин обязан иметь право. Вспоминаю слова Забулдыги: все равно у Них ничего не выйдет, человек все равно выстоит, а если не выстоит, то и Их не будет.

Часть пятая

ИСПОВЕДЬ ОДИНОКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Почему я здесь? Скучная и пустяковая история. Но я все же расскажу ее вам, раз вы этого хотите. Я же не в силах отказаться, вы сами об этом знаете. К тому же я не раз наблюдала в жизни случаи, когда одаренные тратили силы на ловлю блох, а отважные и сильные погибали, поскользнувшись на арбузной корке. Я же стала жертвой банальной квартирной сделки.

Всякая жизненная борьба имеет свои непреложные законы. И квартирная борьба тоже. А может быть, тут даже следует сказать: тем более. Имеется некий закон для законов жизни: чем мельче жизненная борьба, тем жестче и суровее ее законы. И тот, кто не считается с ними, тот погибает. Борьба времен Сталина особенно страшна была не своей возвышенностью и грандиозностью, а своей приниженностью, пошлостью, никчемностью. Да, никчемностью, хотя цену люди платили огромную. Даже наша квартирная склока была рангом выше той эпохальной борьбы. Она была, по крайней мере, за реальные, а не воображаемые ценности.

Как только мой «молодой» муж прописался в мою однокомнатную квартирку, доставшуюся мне ценой многих лет каторжного труда на благо Родины (точнее — моего шефа) и унижений, он стал вести себя подчеркнуто грубо и игнорировать свои супружеские обязанности. Однажды он заявился домой пьяный с такой же пьяной девицей. Я сказала ему и себе: хватит с меня этой счастливой семейной жизни. Сделала аборт: не хочу иметь ребенка от такого негодяя! Через полгода мы расторгли брак, разделили жилплощадь и разъехались. Мои знакомые сказали, что они это предвидели, что они меня предупреждали, что глупо в мои годы (какие годы?!) заводить семью, что у него на морде было написано… Чудаки! Я сама не надеялась на то, что из этой затеи выйдет что-то путное. Но мне Так захотелось иметь свой дом, ребенка и прочее, что я готова была клюнуть на любую приманку. Мне захотелось немного старомодного, отжившего. Как говорил мой бывший муж, большой любитель старых анекдотов и каламбуров, мне захотелось быть «закобыленной».

Мой бывший супруг ухитрился выменять себе двухкомнатную (!) квартиру. Не могу понять, как это ему удалось. У нас же такие строгие нормы на жилплощадь. Впрочем, он парень пробивной, все ходы и выходы в нашей системе знает. Приехал с отдаленной окраины Страны и за три года «сделал» себе степень, квартиру и работу с большими возможностями для безделья, распутства и карьеры. Думаю, что он сотрудничает с КГБ. Любопытное это все-таки явление — завоевание Столицы представителями одуревшей от спекулянтских и взяточных денег провинции. Они абсолютно беспринципны, нахальны, изворотливы, способны на все. Проникновение их в Столицу позволяет поддерживать моральную атмосферу столичного «светского» общества на некотором низком и пошлом уровне, устраивающем сильных мира сего. А методы их временами просто восхитительны. Мой шеф, например, весь отпуск провел у родителей моего бывшего мужа на полном пансионе. Ему был предоставлен целый дом у моря, машина с шофером и целый гарем женщин. В уплату за это шеф устроил «бывшему» сдачу кандидатских минимумов, компилирование диссертации и рекомендацию на работу в отдел самого Сусликова. Карьере Бывшего благоприятствовала и общая политика, проводившаяся с первых дней после революции, — возвысить окраины за счет основного народа Страны. В результате в республике, откуда появился здесь Бывший, на душу населения кандидатов и докторов наук приходится в три раза больше, чем даже в столичной области. Я не говорю о их качествах, ибо все это — сплошное жульничество.