Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

его вкусы, его знакомства, особенно же страсть к карточной игре по большой, заставляют его вести такой образ жизни, который в другом обществе все назвали бы безнравственным и ставили бы ему в вину. Это вообще весьма странный человек: ночи он проводит в игре, а дни в писании бумаг. Красноречивый, он в то же время имеет живой и светлый ум, тонкую логику; он умеет вывести из затруднения и употребить нужный оборот речи; а когда нужно, он умеет говорить двусмысленно и отмалчиваться»[633]. Конечно, отнюдь не во всем следует доверять Фавье. Похоже, он не имел большой возможности общаться с Волковым, который, согласно российскому правительственному документу 1754 г., «говорит по-французски и по-немецки, а на обоих сих языках пишет весьма изрядною рукою»[634]. Тем не менее и Фавье, и Мерси д’Аржанто сходились во мнении, что Волков играл выходившую за рамки руководителя делопроизводства роль в работе Конференции. И это было одновременно с тем, что И. И. Шувалов вошел в наибольшую силу и смог потеснить в политике не только больного М. И. Воронцова, но и своего старшего двоюродного брата графа П. И. Шувалова, являвшегося с самого основания Конференции ее важным членом. Свое влияние на такое ослабление придворного значения последнего оказали как смерть в 1759 г. жены Мавры, бывшей близкой и давней подругой Елизаветы Петровны, так и серьезные проблемы со здоровьем[635].

Таким образом, к 1760 г., когда Н. И. Панин вернулся в Россию, на дела Конференции и, соответственно, на ведение Семилетней войны Россией пришелся наибольший рост влияния не только И. И. Шувалова, но и Д. В. Волкова. При этом если И. И. Шувалов получил свое неформальное влияние как фаворит императрицы, то в случае с Волковым можно говорить о неформализованном признании его как эксперта. Другое дело, как именно он мог реализовать такое свое признание.

Прежде всего, Д. В. Волков в октябре 1760 г. выдвинул ряд предложений по торгово-промышленной политике с целью улучшить пошатнувшееся из‐за войны экономическое положение Российского государства. Однако из‐за того, что в этой сфере он вступил в конфликт с П. И. Шуваловым, Волкову не удалось в начале 1761 г. облечь свои предложения в форму законодательного акта[636]. При этом дерзновенный Волков не ограничился этим. В ноябре 1760 г. он рассматривал планы кампании 1761 г., после чего составил обширный проект рескрипта командующему действовавшими против Пруссии российскими войсками фельдмаршалу графу А. Б. Бутурлину, в котором заявлялось: «О Кольберге к Вам уже писано, да вы и без того известны, коликой важности было б сию крепостицу схватить, чего ради и тот гусарский офицер к вам отправлен, которой предъявляет знать надежное к тому средство. Сверх того от некоторых при последней кольбергской экспедиции бывших искусных офицеров слышим, что сия крепость с стороны реки Персанта так слаба, что приходившие чрез то место дезертиры изрядной показывали путь в оную, но что с новыми салдатами, кои в сию экспедицию употреблены были, никакого смелого предприятия в действо произвесть нельзя было. Потому естьли найдется способ одним или другим образом сию крепость получить, мы всегда припишем оное в знаменитую вам заслугу, оставляя вам на воле употреблять к тому все способы». В сопроводительной записке М. И. Воронцову Волков так объяснял свою задумку: «Видя, что на сей раз не можем мы зделать союзникам существителной помощи, старался я наградить оных составлением полезного плана на будущую компанию (выделено нами. – М. К.), дабы тем союзников потешить и ободрить»[637]. В целом члены Конференции разделяли идею о том, что одной из главных целей кампании 1761 г. должно являться взятие Кольберга. И вот уже 7 мая 1761 г. Бутурлин в соответствии с полученными из Конференции повелениями «в вышшей тайности» сообщил графу П. А. Румянцеву, что корпусом под командой последнего «имеет предпринята быть осада неприятельской, в Померании лежащей крепости Кольберга»[638].

Однако А. Б. Бутурлин не проявил большого рвения в достижении именно этой цели. Как отмечал Ю. Р. Клокман, «в то время как Румянцев считал взятие Кольберга трудной задачей, требующей основательной подготовки, Бутурлин этой операции не придавал серьезного значения». Дело в том, что он рассматривал «Кольбергскую „экспедицию“ как операцию вспомогательного назначения, цель которой состоит единственно в том, чтобы, оттянув на себя как можно больше прусских войск, облегчить операции русской армии в Силезии», где должен был командовать сам Бутурлин[639].

В связи с этим укажем, что упоминавшийся выше А. А. Прозоровский описал такой произошедший с ним во время пребывания в Санкт-Петербурге в конце 1760–1761 г. «мудреный случай». Заметив, что «канцелярия конференции была тогда в наемном доме в Луговой», Прозоровский писал: «Дмитрий Васильевич Волков, будучи занят вседневною игрою и другими забавами, очень редко в ней бывал. Один раз заехав ввечеру в сию канцелярию с намерением не удастся ли застать его там, дабы осведомиться о состоянии моего дела, был я немало удивлен услышав от секретаря пени, для чего я не записал своей квартеры с присовокуплением, что за мною ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА присылать изволила. Я отвечал, что дал записку Дмитрию Васильевичу, но сие тогда так и прошло. Спустя несколько дней заехал я туда опять. Секретарь сказал мне, что за мною приходил… камерлакей, чтоб я шел на маленькое крыльцо». Прозоровский не знал, где оно находится. Однако его больше смутило следующее: «Понял я, что она хочет меня спрашивать о графе Салтыкове, о котором сказали ей, что он с ума сошел. А, притом, и о том, что Армия все ли ей определенное получает, которая по полугоду не получала жалованья. Но о сем, как слухи доходили, не доносили. Граф Салтыков действительно тогда жестоко болен, но только лихорадкою, не сходя с ума, так как он и совсем выздоровел». Из-за этого Прозоровский «нашел… себя в великом недоумении: естьли к ней дойтить… то надобно будет правду говорить, чрез что самое досажду многим, которые одним или другим манером сделают мне несчастье, а обстоятельствы не пременятся». В то же время «не итить же было невзможно». В итоге он отправился к И. И. Шувалову «просить его, чтоб дал мне кого-нибудь проводить» к императрице. Шувалов «послал предварительно доложить, приказано ли будет меня вести, но было отказано». В связи с этим Прозоровский констатировал: «Таким образом я сего случаю высвободился»[640].

Такой мудреный случай можно рассматривать как свидетельство проблем в получении в столице полноценной информации о состоянии дел в Заграничной армии. Выходило, что официальных доношений было недостаточно, что в свою очередь должно было приводить к понятным