Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Льоса

К этому же заключению пришел в свое время и он. Хотя за тридцать лет правления — и раньше, когда был жандармом, и даже еще раньше, надсмотрщиком на сахарных плантациях — он привык не терять зря времени, не оглядываться назад, сожалея или, наоборот, радуясь когда-то принятым решениям, происшедшее с Рамоном

Марреро Аристи, этим «гениальным невеждой», как его называл Макс Энрикес Уреньа (вот кого он по-настоящему уважал), происшедшее с этим писателем и историком, которого он осыпал деньгами и высокими постами, журналистом, имевшим постоянную колонку в «Насьон», и бывшим директором этой газеты, а также министром труда (три тома его «Истории Доминиканской Республики» он оплатил из своего кармана), происшедшее с ним время от времени приходило ему на память и оставляло горький привкус во рту.

Если за кого-то он и был готов положить руку в огонь, то это был автор самого читаемого в стране и за ее пределами доминиканского романа «Over», книги о сахарной плантации Ла-Романы, переведенной даже на английский язык. Непреклонный трухилист, как директор газеты «Насьон», он доказал это, защищая Трухильо и режим ясными доводами и добротной прозой; великолепный министр труда, прекрасно ладивший и с профсоюзными деятелями, и с хозяевами. Поэтому, когда журналист Тэд Шульц из «Нью-Йорк тайме» сообщил, что едет писать репортажи о стране, он поручил Марреро Аристи сопровождать его. И тот ездил с ним по всей стране, организовал ему все интервью, которые просил журналист, даже с Трухильо. Когда Тэд Шульц возвращался в Соединенные Штаты, Марреро Аристи провожал его до Майями. Генералиссимус не ждал, что статьи в «Нью-Йорк тайме» станут восхвалять его режим. Но не ожидал он и того, что в них будет рассказано о коррупции «трухилистской сатрапии», и что Тэд Шульц с такой точностью выложит все факты, даты, имена и цифры, касающиеся собственности семейства Трухильо, а также прибыльных дел, которыми были вознаграждены его родственники, друзья и приближенные. Об этом мог ему рассказать только Марреро Аристи. Он был уверен, что его министр труда никогда больше не вернется в Сьюдад-Трухильо. И был удивлен, когда тот из Майями послал в нью-йоркскую газету письмо с опровержением Тэда Шульца и, более того, имел смелость возвратиться в Доминиканскую Республику. Явился в Национальный дворец. Плакался, что он, мол, невиновен, янки обманул его бдительность и у него за спиной разговаривал с противниками режима. Это был один их тех редких случаев, когда Трухильо потерял контроль над собой. Противно было смотреть, как тот хнычет, и он не выдержал, дал ему пощечину; тот сразу заткнулся. Испугался, попятился. Он обматерил его, назвал предателем, а когда начальник адъютантского корпуса пристрелил его, приказал Джонни Аббесу решить проблему с трупом. 17 июля 1959 года министр труда вместе с шофером свалились в пропасть Центрального хребта на дороге в Констансу. Им устроили похороны, и на официальной церемонии на кладбище сенатор Энри Чиринос отметил значение политической деятельности покойного, а доктор Балагер почтил его память литературным панегириком.

— Несмотря на его предательство, мне жаль, что он умер, — сказал Трухильо совершенно искренне. — Совсем молодой, всего сорок шесть лет, еще многое бы смог.

— Божественные решения неотвратимы, — повторил без тени иронии президент.

— Мы отвлеклись, — вернулся к делу Трухильо. — Вы видите возможность уладить отношения с Церковью?

— Незамедлительно — нет. Слишком далеко зашло. Откровенно говоря, я боюсь, как бы не было хуже, если вы не прикажете полковнику Аббесу, чтобы «Насьон» и «Карибское радио» умерили нападки на епископов. Сегодня я получил официальную жалобу от нунция и архиепископа Питтини по поводу вчерашнего надругательства над монсеньором Паналем. Вы читали?

У него на столе лежала газетная вырезка, и он прочел ее Благодетелю с полным почтением. Комментарий «Карибского радио», воспроизведенный газетой «Насьон», утверждал, что монсеньор Паналь, епископ Ла-Веги, «ранее известный под именем Леопольде де-Убрике, бежал из Испании и разыскивается Интерполом. Он обвинялся в том, что наводнил „монашками свой священнический дом в Ла-Веге, до того как ударился в террористические бредни“, а теперь, „поскольку боится справедливой народной мести, прячется за спинами монашек и женщин с нездоровой психикой, с которыми, судя по всему встал на путь разнузданных сексуальных утех“.

Генералиссимус от души рассмеялся. Ну и выдумает же этот Аббес Гарсиа! Последний раз, когда что-либо встало у этого испанского Мафусаила, случилось, наверное, лет двадцать или тридцать назад; надо быть большим оптимистом, чтобы обвинять его в том, что он трахает святош Ла-Веги; в лучшем случае, щупает служек, как это делают все похотливые священники — любители мальчиков.

— Полковник склонен к преувеличениям, — комментировал он с улыбкой.

— Я получил еще одну официальную жалобу от нунция и от курии, — продолжал Балагер очень серьезно. — По поводу прозвучавших по радио и в прессе 17 мая нападок на монахов из монастыря Сан-Карлос Борромео, Ваше Превосходительство.

Он взял синюю папку, наполненную вырезками с броскими заголовками. «Францискано-капуцинские монахи-террористы» изготовляли и складировали у себя в церкви самодельные бомбы. Местные жители обнаружили это, когда случайно взорвалась одна из бомб. Газеты «Насьон» и «Карибе» просили, чтобы силы правопорядка вошли в логово террористов.

Трухильо скользнул по вырезкам скучающим взглядом.

— Кишка тонка у этих монахов бомбы делать. Самое больше, на что они способны, — бомбить проповедями.

— Я знаю аббата, Ваше Превосходительство. Брат Алонсо де-Пальмира — святой человек, выполняет свою апостольскую миссию, уважает правительство. Он совершенно неспособен ни на какую подрывную деятельность.

Он сделал маленькую паузу и тем же сердечным тоном, Каким, должно быть, вел застольные беседы, изложил аргумент, который Генералиссимус много раз слышал от Агустина Кабраля. Для наведения мостов с иерархами Церкви, Ватиканом и священниками — которые в подавляющем большинстве оставались преданными режиму, поскольку боятся безбожного коммунизма, — необходимо, чтобы прекратился или по крайней мере, немного утих поток лившихся изо дня в день обвинений и хулы, что давало повод врагам называть режим антикатолическим. Доктор Балагер в своей неизменно любезной манере показал Генералиссимусу протест Госдепартамента США по поводу травли монахинь колледжа святого Доминго. Он им ответил, объяснил, что полиция приставлена к ним, чтобы охранить монахинь от враждебных акций. Но, откровенно говоря, насчет травли — верно. Например, люди полковника Аббеса Гарсии каждую ночь по громкоговорителям, направленным на их здание, пускали модные трухилистские меренги, так что несчастные монашки всю ночь не могли сомкнуть глаз. Раньше они проделывали то же самое в Сан-Хуан де-ла-Магуана, у дома монсеньора Рейлли, и продолжают делать это в Ла-Веге, у дома монсеньора Паналя. Примирение с Церковью пока еще возможно. Но эта кампания приведет к окончательному и бесповоротному разрыву.

— Поговорите с нашим росакрусистом, убедите его, — пожал плечами Трухильо. — Он — идейный потрошитель священников; считает, что умасливать Церковь поздно. Что священники мечтают видеть меня изгнанником, за решеткой или мертвым.

— Уверяю вас, это не так, Ваше Превосходительство.

Благодетель не слушал его. Он всматривался в игрушечного президента, ни слова не говоря, сверлил взглядом, который приводил людей в замешательство, наводил страх. Маленький доктор обычно дольше других выдерживал эти глаза-сверла, но сейчас, посидев минуты две под раздевающим, не знающим стыда взглядом, он начал проявлять беспокойство — маленькие глазки за толстыми стеклами очков часто замигали.

— Вы верите в Бога? — спросил Трухильо с какой-то тревогой, а холодные глаза не переставали сверлить, требуя правдивого ответа. — Верите, что есть другая жизнь, после смерти? Небо — для хороших, ад — для плохих? Верите в это?

Ему показалось, что тельце Хоакина Балагера еще больше съежилось под тяжестью вопросов. А что его собственная фотография за спиной президента — в парадной форме и треуголке с перьями, с президентской лентой через всю грудь и орденом, которым он более всего гордился, большим испанским Крестом Карла III, — гигантски разрасталась в золоченой раме. Карманный президент мял ручки, сообщая, словно большой секрет:

— Иногда я сомневаюсь, Ваше Превосходительство. Но вот уже несколько лет, как пришел к выводу: выбора нет. Надо верить. Атеистом быть нельзя. В таком мире, как наш. Нельзя, если твое призвание — служить обществу и заниматься политикой.

— У вас репутация набожного человека, — настаивал Трухильо, чуть шевельнувшись на стуле. — Я слышал даже, что вы не были женаты, что у вас нет ни любовницы, ни детей и вы не занимаетесь бизнесом, потому что приняли тайный постриг. Что вы — светский священник.