Ева Луна - Исабель Альенде

— Что ты ходишь вокруг да около, Рольф. Правда проста и очевидна: пока Генерала боялись и ненавидели, он мог держать в руках бразды правления, но, как только он стал объектом насмешек, власть стала ускользать у него из рук. Помяни мое слово: не позже чем через месяц его свергнут.

Долгие годы тирании не смогли окончательно уничтожить оппозицию в стране: полуофициально в политической тени действовали некоторые профсоюзы; политические партии, находившиеся вне закона, ушли в подполье, а студенты тем или иным способом выражали свое недовольство правящим режимом практически ежедневно. Аравена придерживался той точки зрения, что народные массы не являются решающей действующей силой в моменты, когда в стране происходят в самом деле исторические изменения: реальные шаги способна совершить лишь небольшая группа дерзко мыслящих формальных и неформальных лидеров. Он полагал, что падение диктатуры возможно лишь в результате консенсуса элит, а народ, привыкший подчиняться жесткой руке и воле$7

— Надо бы поговорить кое с кем из священников, — предложил он.

— Уже сделано. Я навел справки и выяснил, что многие из них не только выступают за преобразования в стране, но и подстрекают рабочий класс к борьбе с режимом. Говорят, что даже епископы готовы выступить с обвинениями правительства в коррупции и репрессивных методах правления. Моя тетя Бургель после семейной ссоры пошла в церковь, чтобы покаяться и исповедаться, и что бы вы думали? Священник достал из-под сутаны пачку листовок и сказал, чтобы она во искупление грехов распространила их в колонии.

— Что еще тебе удалось выяснить?

— Похоже, оппозиционные партии наконец смогли объединиться и подписали договор о взаимодействии.

— Ну что ж, видимо, настал момент посеять смуту в последнем бастионе власти — в Вооруженных силах. Их нужно расколоть и сподвигнуть какую-то часть армии на мятеж. В общем, мой юный друг, чутье меня не подвело, — с удовлетворением сказал Аравена и закурил крепкую гаванскую сигару.

С того дня Рольфа Карле перестала удовлетворять роль хроникера, регистрирующего происходящие события; ему захотелось принять в них непосредственное участие. Выяснилось, что он может благодаря своим профессиональным связям и знакомствам оказаться чрезвычайно полезным делу восстания. Лишь погрузившись в революционную работу, он понял, насколько прочно завладела умами народа оппозиция. Агитаторы сумели посеять сомнение даже в казавшихся непробиваемыми душах солдат. Студенты тем временем продолжали свои выступления, которые день ото дня становились все более масштабными и дерзкими. Они захватывали лицеи и факультеты, брали заложников, а затем дело дошло до того, что студенческий отряд занял одну из радиостанций и активисты оппозиции в прямом эфире призвали народ выйти на улицы. Это переполнило чашу терпения властей, и в ответ на улицы городов были выведены войка, получившие приказ восстановить порядок любой ценой, по возможности с максимальным количеством жертв. Войска должны были посеять панику в рядах восставших и сочувствующих, но в рядах самих солдат участились случаи неподчинения приказам, и в воздухе отчетливо запахло военным мятежом. Воинские части немедленно получили приказ вернуться в казармы, но было уже поздно: даже среди армейского руководства нашлись люди, разделяющие убеждения восставших или просто желающие перемен в стране. Человек с Гарденией отреагировал обычным для себя способом: камеры тюрем и пыточные подвалы были переполнены задержанными участниками беспорядков; многих он допрашивал лично; работал не покладая рук чуть ли не целыми сутками, но при этом не забывал сменить костюм и поправить, как всегда безупречную, прическу. Вскоре стало понятно, что и самые жестокие репрессии уже не способны предотвратить распад власти. Несколько недель спустя страна оказалась практически неуправляемой. Люди вышли на улицы уже не только для того, чтобы протестовать, но просто поговорить, обсудить все то, что замалчивалось диктаторской властью в течение долгих лет. Женщины проносили оружие под юбками, школьники по ночам расписывали стены домов революционными лозунгами, а в один прекрасный день Рольф, сам не понимая, как дошел до жизни такой, принял от кого-то из товарищей по борьбе сумку с динамитом и поехал в университет, где в условленном месте его встретила потрясающе красивая девушка. Он был покорен с первого взгляда, но этому порыву не суждено было развиться во что-то большее: девушка молча перекинула через плечо ремень с таким риском доставленной сумки и скрылась в темноте. Больше он никогда ее не видел и ничего не слышал о ней. В стране была объявлена всеобщая забастовка, школы и магазины закрылись, врачи отказывались лечить больных, священники позапирали храмы, и покойники оставались неотпетыми, а то и непогребенными. По вечерам, а особенно ближе к ночи, улицы заметно пустели: освещение не включалось и люди предпочитали сидеть по домам, чтобы не рисковать понапрасну. Ощущение было такое, что страна из цивилизации возвращается обратно в первобытный хаос. Все замерли, затаив дыхание, и ждали, ждали, ждали.

Человек с Гарденией отправился на личном самолете в Европу — в почетную и роскошную ссылку; там он и живет по сей день — пишет воспоминания, причесывая на свой манер прошлое. В тот же день из страны сбежал и министр с плюшевым креслом и ночным горшком. Он увез с собой также немалое количество материальных ценностей, в основном в виде золотых слитков. Чемодан, набитый золотом, забытый или брошенный в спешке, был лишь малой частью того, что министру удалось прихватить. Буквально в течение нескольких часов из страны, как тараканы, разбежались те, чья совесть была нечиста; они удирали по воздуху, морем и через сухопутные границы. Всеобщая забастовка не продолжилась и трех дней. Четыре армейских капитана вступили в переговоры с оппозиционными партиями и, заключив с ними соглашение, объявили свои подразделения перешедшими на сторону восставшего народа; очень быстро к ним примкнули и остальные полки и гарнизоны. Правительство пало, и Генерал, не позаботившийся обеспечить отступление, вылетел из страны с семьей и ближайшими соратниками на военном самолете, предоставленном ему посольством Соединенных Штатов. Торжествующая толпа, в которой было немало женщин и детей, желая смыть с себя пыль и грязь, прилипшие к ним на пути к победе, ворвалась в резиденцию диктатора, где состоялось массовое омовение восставших в его личном бассейне. В воду набилось столько народу, что она стала похожа на густой суп. Все это происходило под звуки джаза, который исполнял какой-то чернокожий музыкант, подсевший к белоснежному роялю, украшавшему террасу виллы. В тот же день народ взял штурмом казармы Службы безопасности. Жандармы отстреливались из пулеметов, но толпе удалось взломать двери и ворваться в здание. Здесь уже никто с пленными не церемонился. Пойманных офицеров и гражданских сотрудников Службы безопасности убивали на месте — без суда и следствия. Пыточных дел мастерам, которым удалось выжить, потому что их в тот день не оказалось на службе, еще много месяцев пришлось прятаться по темным углам; тех же, кому это не удалось, линчевали прямо на улице. He обошлось в те дни и без нападений на магазины и дома тех иностранцев, которых обвиняли в разграблении страны и необоснованном обогащении из-за преступной иммиграционной политики Генерала. Разумеется, были разбиты витрины магазинов, торгующих спиртным, и бутылки разошлись по рукам; сделав пару глотков, люди передавали их друг другу, чтобы отпраздновать долгожданное падение диктатуры.

Рольф Карле за те три дня ни разу не сомкнул глаз: он снимал все происходящее, находясь в самой гуще событий; его окружали возбужденные борьбой победители, он выходил на запруженные танцующими и веселящимися людьми улицы, по которым с трудом пробирались автомобили, сигналя во всю мочь. Именно его камера зафиксировала, как раздается вынесенное из магазинов вино и как люди, объединенные общим делом, по-братски, независимо от уровня достатка и социального статуса, его распивают. Он работал как заведенный и в профессиональном азарте совершенно забывал позаботиться о собственной безопасности: главным для него было дело. Он единственный из операторов осмелился ворваться вместе с восставшими в здание Службы безопасности, он снимал груды тел, стонущих в коридорах и кабинетах раненых, растерзанных толпой жандармов и тайных агентов и освобожденных узников, поднимающихся из пыточных подвалов Человека с Гарденией. Побывал он со своей камерой и в главной столичной резиденции Генерала; он не только сам видел, но и сумел заснять на пленку, как толпа крушит мебель, кромсает ножами прекрасные картины, составлявшие гордость коллекции, и топчет ногами шиншилловые шубы и расшитые драгоценными камнями платья первой леди. Побывал он и во дворце правительства — как раз в тот самый момент, когда там была провозглашена взявшая на себя всю полноту власти хунта, в состав которой вошли восставшие офицеры и выдающиеся деятели оппозиции. Сам Аравена поздравил молодого человека с первыми настоящими профессиональными успехами и дал ему подлинную путевку в жизнь, порекомендовав своим коллегам на телевидении проявить внимание к талантливому начинающему журналисту; увидев отснятые репортажи, телевизионщики тут же пустили их в эфир, и они стали гвоздем выпусков новостей, сделав Рольфа звездой.