Самый завидный подонок (ЛП) - Мартин Анника

Грифон из пробкового дерева стоит на моем комоде, верный, преданный и полный возможностей, как будто в мире все еще существует какая-то магия. Как лотерейный билет, который я так и не проверила.

Я смотрю на него, когда мою посуду. Когда готовлю еду. Когда я чувствую себя счастливой. Когда я чувствую себя несчастной.

Студия не дает мне скучать. Там будут субсидируемые помещения для ремесленников со всего мира. Это захватывающе.

Я прощаюсь с Ханной и направляюсь обратно в офис с его модным интерьером из кирпичных стен и зеленых гофрированных металлических перегородок между столами. Я спускаюсь в свой район, здороваясь то тут, то там.

Я с удивлением обнаруживаю, что посреди моего стола, где у меня разбросаны вдохновляющие фотографии, стоит большая коробка. Она адресована мне. Никаких указаний на отправителя.

Я спрашиваю женщину, которая сидит рядом со мной, видела ли она, кто это принес.

— Курьер, — отвечает она, пожимая плечами.

Какой бы большой коробка не была, она легкая, как перышко. Я беру нож и разрезаю ленту, открывая крышку.

Сначала мои глаза не понимают, что я вижу. Мой разум интерпретирует все, как упаковочные материалы, как будто компания, у которой не все в порядке с головой, решила заняться упаковкой арахиса.

Но мое сердце видит. Оно начинает бешено колотиться, опасно биться. Страх. Счастье. Удивление.

Коробка наполнена сотнями крошечных грифонов из пробкового дерева, искусно вырезанных — я узнаю руку Генри в каждом когте, в каждом крошечном крыле.

Я запускаю в них пальцы и набираю пригоршню.

— Четыреста двадцать пять.

Я оборачиваюсь. Мои глаза встречаются с его. У меня перехватывает дыхание. Дрожь пробегает по телу.

Он прислоняется к перегородке позади меня в темно-коричневом костюме, темные волосы взъерошены и чуть отросшие.

Смакерс прыгает у его ног, виляя хвостом.

— Генри.

— Я вырезал по одному каждый день, когда тебя не было, — говорит он.

Мой голос дрожит:

— Ты не можешь быть здесь.

Он отталкивается от перегородки и подходит ко мне, в его глазах сверкает вызов.

Я хватаюсь за край стола позади себя, как будто это может остановить вращение комнаты.

Он останавливается передо мной. Он стоит там, наблюдая за моими глазами.

Он весь такой шикарный в костюме за тысячу долларов, но пульс бешено стучит у него в горле. Когда он говорит, в его голосе слышится едва заметная дрожь.

— Я хочу вернуть нас. Что я должен сделать?

Мое сердце болит. Оно действительно болит.

— Я не знаю, были ли мы.

Даже когда я говорю это, какой-то тихий голосок во мне кричит, что это ложь.

— Для меня «мы» были, — говорит он. — И всегда будем.

Генри здесь. Прямо передо мной.

— Ты вырезал больше четырехсот грифонов?

Его взгляд обжигает мое сердце. Вопрос не в том, сколько он вырезал, и он это знает.

Я едва могу думать. Это все, чего я не смела хотеть.

— Кажется, в это слишком трудно поверить, — произношу я наконец.

— Я знаю. Я понял. Ты обожглась, — он берет меня за руку, словно моя рука принадлежит ему. Он переплетает свои пальцы с моими, теплые и мягкие. — Я сжег тебя, когда не рассказал тебе всего, — говорит он. — Я должен был, но не сделал этого. Я мог бы стоять здесь и оправдываться перед тобой, но я не буду. Ты просто нужна мне. Дай нам шанс.

— Я не могу.

Его рука сжимается, совсем чуть-чуть, как будто, если он не будет держать меня крепко, я могу вырваться.

— Позволь мне любить тебя за нас двоих.

— Что?

— Я люблю тебя, — его слова спокойны и уверены. — Это реально. Все было неправильно, но эта часть реальна. Так будет всегда.

Инстинктивно я ищу подвох, ложь. Но все, что я вижу, — это любовь, уязвимость любви Генри. Его приезд сюда. Его грифоны.

Взгляд Генри — это темно-синяя честность и преданность на многие мили вокруг. Его тоже сожгли, но он приходит в себя.

Словно некоторые вещи могут сбыться.

— И, конечно же… — он поднимает наши соединенные руки, оставляет поцелуй на моем среднем пальце. — Ты должна позволить мне спроектировать и построить твой проект совместного пользования студии. Я имею в виду, пожалуйста. Ты думаешь, кто-нибудь еще может сделать это наполовину так же хорошо, как я?

Я улыбаюсь:

— Вот Сладкий Локк, которого я знаю и люблю.

Он делает паузу, и все, кажется, замирает. Например, имею ли я в виду, что люблю его?

— Это только из-за Сладкого? — спрашивает он.

Я улыбаюсь так широко, что, кажется, никогда не смогу остановиться.

— Если я скажу тебе, что люблю тебя, если я скажу тебе, как сильно я люблю тебя, и как я боюсь, что это не правда, что ты любишь меня, это помешает тебе вырезать еще больше крошечных грифонов, как какому-то психу?

— Нет, — говорит он. — Я продолжу вырезать их для тебя. Столько, сколько смогу вырезать.

Глава тридцать четвертая

Один год спустя ~ Нью-Йорк

Вики

Плотные красные занавесы опускаются на сцену, и мы с Генри вскакиваем на ноги, хлопая в ладоши. Латриша подскакивает с другой стороны от меня. Она засовывает пальцы в рот и оглушительно свистит.

Это было потрясающее шоу, супер-фанковая музыкальная адаптация «Влюбленного Шекспира». Карли получила роль леди де Лессепс: со слишком большим пером на шляпке для ее возраста. У нее даже получился дуэт, который был потрясающе красив, хотя я, возможно, пристрастна.

После нескольких долгих минут аплодисментов выходят ведущие: две большие бродвейские звезды. Они раскланиваются, а затем все актеры второго плана выбегают, включая Карли, которая ловит мой взгляд и широко улыбается, прежде чем поклониться, держась за руки со своими товарищами по сцене.

Занавес опускается в последний раз, загорается свет, и мы медленно направляемся по проходу.

Сегодня на шоу ночь «Locke Worldwide», а это значит, компания выкупила половину билетов для сотрудников и продавцов, чтобы поддержать шоу на ранней стадии. Идея Бретта.

С Бреттом дела обстоят лучше. Я простила его — это было как раз тогда, когда мы вернулись в Штаты, как только Карли закончила свой школьный семестр в Лондоне. Я знаю, он боролся за компанию, в отличие от Генри. И Бретт теперь будет нашей семьей — мы с Генри обручились на Рождество.

Генри не спешил прощать, но они снова в хороших отношениях. Вернулись к гольфу, скотчу и стратегическим прогулкам по Бэттери-парк.

Генри пожимает руки, целует в щеки и запоминает имена направо и налево. И я безумно люблю его за это.

— Вонда! — Мэнди подходит и сжимает мои руки. Она в ослепительно зеленом платье. — Твоя сестра! Так хороша.

Я благодарю ее, улыбаясь, как гордый родитель.

Здесь находятся другие сотрудники «Locke Worldwide», а также некоторые из общества Генри и Бретта, которые делают комплименты моей сестре. Ренальдо спрашивает о Смакерсе, и я признаюсь, что он дома, отдыхает, готовясь к долгому дню у груммера «Нахальная морда».

Ко мне подходит женщина с ожерельем «Smuck U»: я выставила их на Etsy, и они пользуются огромным успехом. Приятно вернуться к дизайну ювелирных изделий.

Мы также купили помещение Саутфилдских Творцов и делаем его больше и лучше. Я вернула себе свое место. Прямо рядом с Латришей.

Публичное возвращение в Нью-Йорк в качестве Вонды стало для меня откровением. Естественно, я этого не хотела. Я боялась внимания. Даже после того, как разразился скандал с Вудраффом, даже после долгих бесед с Генри: он был уверен, что на этот раз внимание не повредит, — я просто не хотела этого.

Но я хотела быть с Генри, хотела вернуться в Нью-Йорк. К тому времени, когда Карли окончила школу, строительство Лондонской студии было в процессе. У меня был отличный человек, который руководил этим. Итак, мы собрали вещи в нашей квартире, я собралась с духом, и мы полетели обратно на самолете Генри.