Честь и долг - Егор Иванов

— Решение государя ехать в Царское Село может привести к катастрофическим последствиям, — твердо сказал генерал-квартирмейстер. — По моему мнению, государю следует оставаться в Могилеве: ведь связь между штабом и главнокомандующим будет потеряна, если произойдет задержка в пути. К тому же ничего не известно наверное о событиях в Царском Селе и Петрограде, поэтому ехать его величеству в Царское Село опасно.

По тому, как Лукомский убеждал Воейкова не допустить отъезда государя из Могилева, где он находится в окружении пока еще верных ему войск, Соколов понял, что генерал-квартирмейстер — не участник заговора. Он говорит от своего имени, а не от имени Алексеева, который дезавуировал бы его, узнай об этих разговорах.

Воейков стоял на своем. Он ничего не желал слушать, поднялся и ушел.

— Ну прямо "золотая орда" какая-то эти свитские, — с раздражением сказал Лукомский Соколову, когда дверь за Воейковым закрылась. — Ничего не хотят понимать!

В его раздражении Алексею почудилось недовольство самим царем, а вовсе не его приближенными. Интеллигентное лицо генерал-квартирмейстера с пенсне на золотой дужке было крайне расстроено. Он, видимо, тоже понимал, что творится нечто чрезвычайное, и всячески старался обрести душевное спокойствие.

Но покоя не было. Особенно в этот день.

После обеда у государя, куда неожиданно был приглашен генерал-адъютант Николай Иудович Иванов, числившийся в резерве назначения и живший в своем салон-вагоне на станции, стало известно, что царь назначил его диктатором, придал Георгиевский батальон из охраны Ставки, приказал вызвать два полка в его распоряжение и послал на усмирение бунтующего Питера.

…В половине двенадцатого ночи два литерных поезда стояли у платформы вокзала. Неподалеку, на товарной станции, формировался эшелон для Георгиевского батальона. Вагон Николая Иудовича стоял еще здесь, на пассажирских путях.

В полночь Днепровский проспект, заснувший крепким обывательским сном, был разбужен грохотом моторов. Это царь и свитские направлялись к поездам. Замерзшие часовые, оцепившие здание вокзала, делали "на караул" своими винтовками, вкладывая в этот простой прием побольше энергии, чтобы согреться хоть от такого движения.

Почти вслед за ними на вокзал примчалась кавалькада штабных машин. Алексеев с некоторыми чинами штаба приехал проводить царя. Он знал, что скоро Николай ляжет спать в вагоне, и решил до этого попрощаться с ним. Они походили вдвоем по платформе, поговорили о чем-то. Затем остановились у лесенки, крытой ковром и ведущей в царский вагон. Алексеев троекратно, по-русски, облобызал государя. Штабные и свитские стояли по стойке «смирно». Затем император вошел в вагон, а Алексеев, круто повернувшись, отправился к автомобилю.

Николай Романов внешне был спокоен, но бледность покрывала его лицо. Последние часы он провел в мучительных раздумьях о том, что делать, на что решаться. До него уже неведомо как докатилось мнение военных о том, что его отречение необходимо для успокоения страны в целях ведения войны. "Опоздал заключить мир с Вилли и вздернуть всю эту сволочь! — носилось теперь у него в голове. — Одна надежда на Николая Иудовича и его георгиевских кавалеров… Да и два верных полка с Северного фронта уже назначены в Петроград… Но что-то Алексеев не торопился их вызвать с позиций в помощь Иванову! И вообще он ведет себя как-то странно… Уговаривает дать конституцию, передавал мне возмутительные телеграммы Родзянки и брата Михаила… Юлит, нет в нем твердости. Да, он не может быть диктатором, а я-то надеялся в его лице иметь верного слугу. Вот тебе и "косоглазый друг"! Не случайно Аликс предупреждала о его шашнях с Гучковым… И из отпуска он раньше времени приехал… Меня зачем-то в Могилев вызвал…"

Николай посидел немного в натопленном вагоне не снимая бекеши — ему было холодно, и почти била дрожь.

"Это от возбуждения…" — сказал он самому себе, сбросил бекешу и приказал позвать Николая Иудовича.

Через несколько минут генерал Иванов был в царском салон-вагоне. Его хитрые глазки весело блестели в узких щелочках век, утиный нос с бородавкой блестел над широченной бородой. Весь его облик источал угодливость и почтение.

"Еще бы, — думал Николай, изучающе глядя на Иванова. — Ведь ты состоишь в родстве со мной — как я тогда умно сделал, что дал крестить именно тебе своего сына. А потом, потом ты споспешествовал тому, чтобы я получил Георгиевский боевой крест. Я это не забуду… А еще больше буду тебе благодарен, если расправишься быстро с мятежниками. Оставлю тогда в диктаторах, награжу".

— Во имя вашего крестника, Николай Иудович, задушите гидру революции в Петрограде!

— Задушу, ваше величество!

— Слава богу! Теперь вся надежда на вас…

Они еще немного побеседовали о том, какие войска идут с фронта в распоряжение Иванова, что царь уже отдал распоряжение Алексееву передать в Петроград и снабдить Николая Иудовича документом о том, что все министры обязаны подчиняться распоряжениям генерал-адъютанта Иванова, о качестве пулеметов «кольт», целую команду которых придали Георгиевскому батальону. Николай постепенно успокаивался. Он милостиво отпустил диктатора спать, а сам на ночь почитал еще письма драгоценной Аликс, пришедшие вечером. Александра Федоровна сообщала, что дети все еще болеют корью. Насчет петроградских событий успокаивала: "Говорят, это не похоже на 1905 год, потому что все обожают тебя и только хотят хлеба".

Вскоре он заснул. Он всегда хорошо спал после того, как принимал какое-то ясное решение. Синий литерный поезд плавно тронулся утром, в пять часов, на Оршу, Смоленск, Лихославль…

52. Петроград, 28 февраля 1917 года

В шесть часов утра Настя собралась уходить со своей сумкой. Агаша так и не возвращалась с вечера. Пили кофе с Марией Алексеевной. Старушка тоже собиралась вскоре на улицу, как она сказала, "дышать ветром свободы".

Вчера, вернее сегодня в ночь, Анастасия уже побывала в Таврическом, нашла там военную комиссию исполнительного комитета Совета рабочих депутатов, до трех ночи помогала делопроизводителям этой комиссии, а уходя, получила задание с утра отправиться со своей санитарной сумкой на Нарвскую заставу в распоряжение рабочего совета Путиловского завода. Рабочая милиция путиловцев вела ожесточенные схватки с полицейскими пулеметчиками и стрелками. Опасались также наступления на Петроград верных царю частей из Царского Села.

Едва Настя вышла на темную еще Знаменскую, ее охватило чувство радости и подъема, бушевавшее в эти дни в груди у каждого петроградца. Улица и площадь были полны людей. Особенно много на улицах было молодежи.

От встречного студента Настя узнала, что очагом сопротивления старой власти в центре города служит еще Адмиралтейство, где засели 600–700 солдат во главе с офицерами и генералом Хабаловым. Они ждут подкреплений из Царского Села, из Гельсингфорса, с Северного фронта. Рабочие и революционные солдаты захватили питерские вокзалы и готовы встретить карателей не только агитацией, но и огнем пулеметов…

Трамваи не ходили, извозчики попрятались. Насте пришлось идти пешком на другой конец города. Петроград был суров и прекрасен. На множестве домов красные флаги. То и дело рычащие грузовики и легковые авто, полные людей с оружием, неслись по разным направлениям. Иногда толпа зела фигуру в штатском или в солдатской шинели, в которой легко было узнать по осанке и повадке переодетого полицейского. То вблизи, то в отдаленье бухали выстрелы. Было непонятно — в воздух ли, или это мстили народу «фараоны», засевшие на чердаках высоких зданий, на колокольнях…

Анастасия не чувствовала усталости. Тяжелая сумка не оттягивала плеча, как это было вчера в конце дня. По набережной Новообводного канала, мимо Варшавского и Балтийского вокзалов, ярко освещенных, полных вооруженных людей, она спешила к Нарвским воротам. Их серая коробка дымилась, суетились пожарные, пытаясь затушить пламя, гудевшее внутри. Толпа спокойно наблюдала за усилиями фигурок в блестевших на огне медных касках.

— Думали, что внутри полицейский архив! Ха-ха! И подожгли! захлебываясь от восторга, поведал Насте мальчишка лет двенадцати. — А там только бумажки городских властей от времен императрицы Елизаветы! Не потушить, однако, хоть сам брандмайор прибыли!..

Анастасии некогда было глазеть на пожарных. По Петергофскому шоссе она поспешила дальше, к Путиловскому заводу. Наконец показались высокие трубы, закопченные корпуса, кирпичные стены завода. У ворот было почти невозможно пробиться через массу людей, которая плотной стеной окружала маленькую группу. Когда Настя протиснулась к ним, то в высоком худом унтер-офицере узнала своего старого друга и «крестного» в партию — Василия. Он был здесь за главного.