Миф тесен - Александр Баунов

Как в античных контроверсиях, связь с позицией украинского или российского большинства у людей образуется не только в результате личного выбора или каких-то врожденных склонностей к Европе или Азии, демократии или авторитаризму, а в силу связи с местным пространством и пейзажем, в который человек попал по велению судьбы.

Не просто свободолюбивый, но и ощутимый антимосковский пафос Майдана во многом объясняется именно этой недостаточной эмансипированностью: недостаточно ясна разница, поэтому на ней надо особенно горячо настаивать. Отсюда же совершенно особенное раздражение, особенно злые и презрительные слова, которые русские патриоты приберегают для украинцев — таких не услышишь даже в адрес прибалтов или грузин.

Это не к тому, что позиция большинства русских или тем более большинства украинцев ничего не весит. Но, взвешивая свою и чужую, хорошо бы иметь в виду и эту совершенно реальную в наших краях возможность прожить жизнь других. И не про то, что все мнения равноценны, а про то, что оказаться на противоположной стороне баррикад человеку гораздо легче, чем ему кажется — особенно если его нынешняя позиция совпадает с гласом собственного народа. Сначала судьба определяет принадлежность к большинству, а выбор — согласиться или нет, отклониться или нет, где и насколько — происходит уже по отношению к ней.

И, конечно, это не про надоевшее «один народ». Народы разные, хотя и с большим количеством совместно нажитого имущества и прочего ценного и не очень багажа. Однако почти каждый мог оказаться представителем другого народа — того, который он сейчас бранит и ненавидит. По крайней мере, мысленно поставить себя на место другого. Античная этопея тут, если не решит политического конфликта, как не прекратила она Троянской войны, то точно поможет увидеть в противнике не иное биологическое существо, а более чем вероятного себя и отнестись к нему соответственно.

КАК СВЕТ МАЙДАНА ПРЕВРАТИЛСЯ В ОГОНЬ

Годовщину Майдана отметили в Киеве как день победы и день скорби в одну дату, смесь 22 июня и 9 мая. С той разницей, что события следовали в обратном порядке: сначала было 9 мая, потом 22 июня, сначала победа, потом вой­на. Впрочем, при революциях так часто бывает. Но если бы не внешняя военная интервенция, внутренняя победа не ставится под сомнение. Тут все ясно: Майдан в отличие от московского протеста победил, и это победа света над тьмой.

Москва и Киев

Одной из главных тем Майдана была гордость при сравнении себя с Москвой двухгодичной давности. В самом деле: москвичи вышли за Россию без Путина и разошлись. Киевляне вышли за Украину без Януковича, и вот она — Украина без Януковича.

Среди главных настроений Майдана — счастье находиться среди единомышленников (так прилежный ученик из затрапезной школы, поступив в хороший университет, с радостью обнаруживает себя среди равных) и гордость друг за друга: за собственную честность, смелость, доброту, жертвенность, стойкость, особенно хорошо заметные на фоне российских соседей.

Похожая радость широко присутствовала в зимней Москве 2011/12 года. Здесь тоже гордились собой, что собрались честные, неравнодушные, самостоятельные, добрые, смелые и просто умные, наконец: те, кто понимает, как устроен мир; лучше, чем несвободные, робкие, равнодушные и просто неумные.

Однако, расширяясь, это вполне многочисленное сообщество скоро уперлось в свои границы. Осознающая себя лучшей часть уперлась в худшую — или, во всяком случае, в другую. В людей, про которых ясно было, что они никогда не выйдут ни на какую московскую улицу против Путина. И даже в тех, кто вышел бы за.

Сначала эту часть, которую в переводе на современный украинский назвали бы «ватой», зло высмеивали. Потом устыдились и передумали. Начали публиковать статьи «Света из Иванова, прости». Задумчивые статусы о том, как нехорошо самостоятельным, образованным, неравнодушным, добрым отгородить себя от тех, других, кому бог не дал, у кого не было условий, кто еще не дорос, заклеймить и по ним пройти. Неправильно травить артистку-благотворительницу, которая выступила за Путина: в конце концов, мы за свободу или за единственно правильное мнение, только другое?

Раз на улицы вышла честная и думающая часть, она же не могла от уличного морозца перестать думать — в том числе и над вопросом, почему так много тех, кто не вышел. Ведь в таком случае она бы перестала быть честной и думающей частью, а значит, потеряла бы и право на смену власти: не очень честных и недостаточно думающих там и так навалом, какой смысл?

Трезво размышляя, московские протестующие поняли: людей, в которых они уперлись, этих самых других, можно привлечь к протесту только под левыми или националистическими лозунгами. Так и начали делать немногочисленные в тех зимних событиях левые и националисты. Но для остальных это уничтожало весь смысл протеста. Вместо России без Путина это дало бы Россию с Путиным в квадрате — не мягче, а круче, не буржуазнее, а совковее.

Интеллигенции для смены власти желательна санкция народа. В Москве 2011 года такой санкции не было. Никакой Путин не побеждал московский протест, и никакой особенной робости там не было. Просто, всё честно обдумав, движение за смену власти самораспустилось. Лично знаю десятки человек, которые, сами для себя оценив положение вещей, ходили на первые митинги и не пришли на следующие. И каждый, кто ходил, знает.

С народом и без него

Зато на Майдане такая санкция народа нашлась. Майдан умных, самостоятельных, продвинутых тоже уперся в свою провинциалку Свету и в свой «Уралвагонзавод». Но не впал в задумчивость от мысли: как это мы против народа? Потому что на Майдан в отличие от московских проспектов вышел и народ — настоящие рабочие и крестьяне. И их дети футбольные болельщики. Представьте себе настоящих крестьян на Болотной — не экофермеров и дизайнеров, а колхозников и тружениц камвольного комбината. Множества камвольных комбинатов из Москвы и соседних областей. В Киеве было именно так, и столичный протест горожан умственного труда почувствовал свою всенародность.

Народ пришел, потому что собрался не по социальному, а по национальному признаку, а это народу проще. В России с точки зрения народа власть была плохая или хорошая, но своя. На Украине с точки зрения многочисленной части народа власть была чужая: и этнически, и потому, что слушалась чужих, в Москве. В малой или молодой нации, которая чувствует себя обиженной, обделенной внешней силой, народ выступает не просто против власти, а против чужой власти, власти чужих. Это гораздо понятнее, чем против своей неправильной.

И в малой, молодой нации народ гораздо больше притерт к своей интеллигенции. Не бранит и не бьет тех, кто в очках. Потому что эти в очках и с умными словами помогают сформулировать его, народа, мысли про иноземное угнетение и про то, почему его надо сбросить, и про то, сколько от него бед, и почему он, местный народ, лучше.

Иногда, конечно, эти умные непонятное завернут. И есть у них какие-то свои заскоки: педиков, видишь ли, надо любить. Но про главное верно: жизни от чужих не стало и не будет никакой, пока не будет у нас от них, от чужих, воли. Вся беда от них, как мы и думали. А если без них, да всё по справедливости, да по уму, вот тогда заживем. А по справедливости — это когда промеж своих. Свой ведь своего так, как чужой, не обидит.

А интеллигенция в ответ начинает одеваться и стричься, как народ. То наденет толстовку или шитую рубаху, то сапоги, то выстрижет чуб или отрастит косматую бороду. Запоет народные песни, сходит к заутрене, утрется рушником.

В таком состоянии — с народом, с миром (на котором и смерть красна), с крестьянами, рабочими, священст­вом — люди умственного труда, интеллигенция Майдана чувствовала себя гораздо уютней и, главное, полномочнее протестующих москвичей. Тут уж никто не скажет: «Умники прут против собственного народа». Народ вот он, у костров греется.

Самолюбование, радость московского протеста угасли без народа, без простых людей, без провинций. Самолюбование, счастье Майдана подпитывалось народной поддержкой, пока не перешло в захватывающее дух удивление от единства всех, сложных и простых, от смычки столицы и области, города и деревни. А что города и деревни не все, ну так до некоторых долго доходит. Радость и скорбь Майдана были более всеобщими, более коллективными: такой коллективной эмоции не было в Москве, где каждый шел представлять себя.

Москва была более ироничной, Майдан — более патетичным и счастливым. В Москве было больше веселой, индивидуальной злости, на Майдане больше общего счастья. Коллективная радость — более возвышенное переживание, чем индивидуальная злость. Эту разницу почувствовала русский поэт Ольга Седакова, когда написала о свете Майдана: радость ведь выше злой иронии и отчаянного веселья.