Вдова - Наталья Парыгина

— Да разве я... — попыталась было перебить Дарья.

Анна Степановна повысила голос, и Дарья умолкла.

— А вы его упустили, да-да, упустили. Вы совершенно не следите за своим сыном. Недисциплинированный. Неряшливый. То придет на уроки без тетрадей, то ручку забудет. Надоест сидеть — сбежит. Вчера и вовсе в школе не был.

— Уходил, — вставила Дарья. — С книжками уходил в школу.

— Ну вот... Где он был?

— Не знаю, — угрюмо проговорила Дарья. — Не таскаться же мне за ним по пятам, я на заводе работаю. И на веревку не привяжешь, не козел — мальчишка.

— Я серьезно с вами разговариваю, мамаша.

— И я серьезно. Кормлю. Одеваю. Бью за провинки. А что я еще могу? Ничего я не могу.

— Если он так будет себя вести дальше, исключим из школы.

— Так, — побледнев, сказала Дарья. — Так... Из школы исключите. Отец его на фронте погиб, а вы парня из школы прогоните, чтоб бандитом вырос? Хорошее дело. Правильно. Так и надо. Исключайте. Да чего ждать-то? Сейчас бы и выгоняли. Али мало за ним провинок?

— Вы не волнуйтесь, Костромина. Давайте поговорим спокойно.

— Конечно, — с горькой усмешкой согласилась Дарья, — чего мне волноваться? Вы небось волнуетесь за своего ученика, оттого и выгнать из школы хотите, чтоб не волноваться. А мне кто он? Сын, только и всего. Пускай без ученья живет, пускай со шпаной свяжется.

— Никто этого не хочет, — резко проговорила Анна Степановна. — Но он скверно влияет на других, у него появились уличные приятели, он буквально разлагает класс.

— Так что же мне делать-то? — с глухим отчаянием спросила Дарья. — Что? Ремнем его отстегать? Остался от отца ремень. Сам погиб, а ремень цел... Да не справиться мне с Митькой — большой стал. Может, придете, подержите за ноги, а я отстегаю?

— С вами невозможно разговаривать, Костромина, — устало проговорила Анна Степановна.

— Не знаю я, — вдруг сникнув, сказала Дарья, — не знаю я, что с ним делать. Не слушает он меня. Не уважает. Сами справляйтесь. И не зовите вы меня больше. Не приду.

Дарья быстро встала со стула и, не простившись, не оглянувшись, вышла из учительской. Анна Степановна, чувствуя, что неладный вышел разговор, кинулась за ней, растворила двери учительской и попыталась остановить:

— Подождите, Костромина.

Но Дарья лишь ссутулилась от ее окрика и проворней зашагала по гулкому пустому коридору.

Наступила весна. Снег почти весь сошел, редко где в тени затаились почерневшие остатки сугробов, а крыши уже спустили всю капель и просохли под солнцем. На голых ветках деревьев заметно вздулись почки. Улица полого спускалась к речке, и за нею, на увалах, среди желтой прошлогодней стерни весело зеленел чистый клин озимых.

Дарья работала в третью смену и могла не спешить, но она шла быстро, то ли по привычке, то ли от все нараставшего внутреннего возбуждения. Теперь она не защищала и не оправдывала Митю, а в самом воинственном настроении готовилась приняться за его воспитание. «Ну, погоди, — мысленно грозила сыну, — погоди, мерзавец, возьмусь я за тебя. Ты у меня будешь сидеть за уроками как привязанный!» Она твердо решила вернуть свою власть над сыном, но очень ясно представляя, как ей это удастся.

Вечером, когда Митя явился из школы, Дарья долго ругала его и оттаскала за волосы.

— Не смей уходить из дому! — кричала она, для убедительности постукивая согнутым пальцем по Митиному лбу. — Учи уроки как следует, паршивец.

Паршивец на этот раз вел себя покорно, признавая законность наказания ввиду множества скопившихся за ним проступков. После ужина он уселся делать уроки, а Дарья легла немного поспать перед сменой.

Дня три Митя держался на уровне примерного школьника. Сидел за уроками, помог Нюрке вымыть пол, слушался мать. Дарья уже торжествовала победу, досадуя, что раньше не проявила такой строгости.

Но Митино послушание оказалось недолгим. В воскресенье после завтрака Митя удрал из дому и вернулся почти в полночь. На этот раз Дарья не била его, только корила и плакала. Сын угрюмо молчал.

3

Порой казалось Дарье, что живет она не по своей воле, вращается, как зубчатое колесо в лебедке, сцепившись с другими колесами, и долго ей еще предстоит так вращаться — пока не вырастит ребят и не уйдет на пенсию.

Она вставала, готовила завтрак, будила Нюрку и шла на завод. Она старалась пораньше выйти, чтобы не спешить. У нее даже возникало такое странное ощущение, что она идет не работать, а отдыхать, освобожденная от бремени домашних забот, которые на это время, пока она будет на заводе, поневоле отступают.

...В тот день выпало Дарье работать во вторую смену.

— Здравствуй, тетя Даша, — весело приветствовала ее Шурка Лихачева. — Как спалось? Мужики небось снились?

— Тебе-то не снятся?

— Снятся, проклятые! — без смущения призналась Шурка.

Шурка была по-прежнему бойкой и озорной, но крепкие словечки вырывались у нее реже. Пообтесалась, вдохнула городской культуры. Перманент сделала, туфли носила на каблуках, любила поговорить о книгах и кинофильмах. Работала аппаратчицей и училась в вечернем техникуме. Гляди, окончит техникум да начальницей станет над Дарьей.

— Тетя Даша, я сегодня на свадьбу иду, — оживленно сообщила Шурка.

— Что ж чужой свадьбе радоваться? — усмехнулась Дарья.

— Пока на чужой попляшу, а там и своя приспеет, — беззаботно сказала Шурка. И, придвинувшись ближе к Дарье, таинственно сообщила: — На свадьбе холостые парни будут, Люська сказала жениху, чтоб пригласил. Мы с Люськой подружки. А жених у нее на двенадцать лет старше, фронтовик. Ему уже тридцать четыре года, а не женился ни разу.

— Кто ж такой?

— Да у него чудная фамилия, царская. Степан Годунов.

— Вон кто! Степан...

На миг показалось Дарье, что в цехе сделалось темно, она машинально ухватилась за ближний трубопровод. Но все было по-прежнему в цехе, яркое солнце било в стекла, косыми дорожками стелилось по цементному полу, газодувки гудели, рабочие переговаривались, мирно начав вторую смену.

— Знаешь его? — спросила Шурка, заметив Дашину бледность.

— Ну как же... Он тоже... Со стройки начинал.

— Я бы за такого не пошла, он ростом небольшой, и вон на сколько старше, а Люська по уши влюбилась...

Дарья работала, как всегда, разумно и споро, но было ей грустно, острое сожаление томило душу, хотелось кинуться прочь из цеха, разыскать Степана, покаяться в своей глупости. Полгода назад говорила Дарья, что не забудет Василия, ни с кем другим счастлива не будет. Не забыла она, да истомилась в одиночестве, и если б теперь Степан подошел к ней — минуты бы не думала, согласилась. Оттолкнула, безумная...

Выйдя с завода в полночь, не спешила Дарья домой и словно не чувствовала усталости. Пошла кружным путем, через барачный городок, мимо бывшего клуба, в котором теперь устроили магазин.

Где-то невдалеке, за бараками, странно всхлипывал баян: разойдутся мехи с протяжным тоскующим звуком, и вдруг смолкнет все. Потом обрывистый, короткий стон прорвет ночную тишь. И опять — долгий, печальный и словно бы растерянный голос баяна тревожит спящий город.

— Да перестань ты баян-то мучить! — послышался раздраженный и грубый женский голос.

Дарья узнала Настю Кочергину. Видно, возвращаются со свадьбы. Не хотелось с ними встречаться. Дарья притаилась, ожидая, когда пройдут Кочергины.

Они шли посередине улицы. Впрочем, шла по-человечески одна Настя, а Михаил почти висел на ней, перекинув через Настино плечо руку и едва волоча заплетающиеся ноги. В этом не совсем надежном для баяниста положении он, однако, еще пытался растягивать баян. «Сопьется Михаил», — подумала Дарья. После войны у многих людей были праздники: то фронтовик вернулся, то свадьба, баяниста приглашали нарасхват и угощали без меры.

На каком-то пустыре Дарья остановилась под деревом, обняла толстый ствол, долго глядела на темные домишки с закрытыми ставнями. «И что ж я наделала, — терзалась думами, — на что ж я хорошего человека оттолкнула. Люба вон всю жизнь ждет не дождется, а я сама от счастья отреклась...»

Дерево, под которым стояла Дарья, было странное, почти без ветвей, только крепкий шероховатый ствол, высоко поднимался над землей. Дарья вскинула голову, поглядела на макушку дерева. Тополь. А ветви все срезаны почти до ствола. Только на самом верху оставлены малые отросточки. И вдруг Дарья представила себя на месте этого тополя, так ясно представила, что услыхала стук стальных холодных ножниц и почувствовала боль на месте отсеченных ветвей. А на отростках тополя уже появились малые веточки, они тянулись во все стороны и обрастали листьями, и остро, по-молодому, пахла в ночи тополиная листва.

«Может, и Степан сегодня, в свадебную ночь, вспоминает меня, — подумала Дарья. — Да не все ли равно теперь...»