Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

– Что ни говори, – опять вскинулась фру Сундблом, – а уродились они оба в этого… в папашу своего… Мое дело сторона, да только в один прекрасный день… В общем, я бы на вашем месте еще подумала, пускать ли его в мастерскую!

– Пускал и буду пускать, – отрубил Лильеберг. – Я за малого ручаюсь. И за его сестру тоже. С ней, понятно, не всегда легко, зато она сызмальства братишку растит, храбрая девушка и не из обманщиков. Что вам не по нраву-то?

– Да уж этой особе пальца в рот не клади, – сказала фру Сундблом. – Во всяком случае, делишки свои они обстряпали. У Эмелинши денег тьма-тьмущая.

– Уймись ты, старая перечница! – сгоряча вырвалось у Эдварда Лильеберга, и тотчас брат предостерегающе взял его за плечо, а Сундбломша пулей вылетела из-за стола, даже чашку с кофе опрокинула.

– Сами видите, – заметил Эдвард Лильеберг, – в сердцах любой может дров наломать. И все равно этак лучше, чем злобствовать втихомолку. И вот что я вам скажу, а вы извольте уж передать другим: Клинги – люди честные, и ежели они что-нибудь делают, то причин для этого куда больше, чем мы с вами думаем.

И он вышел из лавки.

– Фрёкен Клинг, с вашей стороны очень любезно распечатывать мою почту. Но у меня есть маленькая причуда, на ваш взгляд, может, и ребячливая: я люблю вскрывать письма сама. Равно как и разрезать новые книги или чистить мандарины. В противном случае все, конечно, уже не то.

Катри смотрела на Анну нахмурясь, так что брови стали похожи на сросшиеся крылья.

– Понятно, – сказала она. – Только ведь я вскрываю их, просто чтобы узнать, какие можно выкинуть.

– Но, дорогая моя!..

– Да-да, те, что вам совершенно неинтересны, – реклама, письма от разных там попрошаек, которые в погоне за деньгами так и норовят обмануть.

– Откуда же вы это знаете?

– Знаю, и все. Чувствую. От них за километр обманом несет, и отправляются они прямиком в корзину.

Анна, с минуту помолчав, заметила, что и в заботливости можно хватить через край. Сделанного, к сожалению, не воротишь, но в дальнейшем пусть Катри хранит негодные письма, когда-нибудь потом и просмотрим.

– Где же их хранить?

– Ну, скажем, на чердаке.

– Ладно, – отозвалась Катри, и по губам ее скользнула улыбка, – на чердаке так на чердаке. А это счета из лавки, я их долго проверяла. Он систематически вас обманывает. Не намного – на пятьдесят пенни, на марку, – но обманывает.

– Лавочник? Не может быть. – Анна с досадой поглядела на счета, наспех накорябанные синим карандашом, и отодвинула их от себя. – Да-да, я помню, вы как-то говорили, что он злой человек, – в связи с печенкой, кажется… На пятьдесят пенни больше или меньше, какая разница?.. Кстати, отчего именно он, по-вашему, такой уж злодей?

– Фрёкен Эмелин, это очень важно. Я уверена: он вас всегда обманывал. Сознательно. Надо думать, с самого начала. Потихоньку, понемногу, а деньги, между прочим, крупные набегают.

– Злой? – повторила Анна. – Это он-то? Всегда приветливый такой, вежливый…

– С виду одно, на уме другое.

– Но чем я заслужила его неприязнь?! – воскликнула Анна с простодушным удивлением. – Со мной так легко ладить…

Катри не шутя стояла на своем:

– Дайте же мне сказать о счетах. Поверьте, они не сходятся. Я считать умею, притом быстро. В общем, пора с этим делом разобраться.

– А зачем? Какая в этом необходимость? Вы же не собираетесь его наказывать?

Катри в ответ обронила, что Анна вольна, разумеется, поступать как угодно, но должна быть в курсе происходящего.

– Да-да, – беспечно сказала Анна, – на свете так много всего, о чем можно бы похлопотать. – И добавила, как бы оправдываясь: – И то, и другое, и третье… Правда?

Сидя за секретером, Анна Эмелин отвечала на письма малышей. Она разложила письма на три кучки. В кучке «а» были те, что от самых маленьких, которые выражали свое восхищение с помощью картинок, чаще всего они рисовали кроликов, а текст – если он вообще был – писали их мамы. Кучка «б» состояла из просьб, нередко требовавших срочного исполнения. В частности, связанных с днями рождения. И наконец, в кучку «в» попадали так называемые обиженные, здесь требовались особая бережность и продуманность. Но все без исключения корреспонденты – и «а», и «б», и «в» – допытывались, почему кролики цветастые. Обычно Анна легко придумывала этому объяснение: если отвечать без задержки, все шло как по маслу. Однако сегодня Анна Эмелин впервые не могла сочинить никакой причины – ни поэтической, ни благоразумной, ни смешной, – это попросту был дурашливый курьез, который вдруг показался ей наивным и неуклюжим. В результате она только и сделала, что нарисовала кроликов – по одному на каждом листке, – а потом украсила всех цветочками. Но дальше дело не пошло. Анна стала ждать, и ждала долго. Она порядком сама себе надоела и в конце концов, рассердившись, стянула каждую кучку писем резинкой и отправилась наверх, к Катри.

Розовая комната для гостей выглядела по-старому и все ж таки иначе: казалась более просторной, что ли, и пустой. Окно было приоткрыто, в комнате царил холод и кисло пахло сигаретным дымом. Катри вязала, но, едва увидев Анну, отложила работу и встала.

– Вам здесь нравится? – неожиданно спросила Анна.

– Да. Очень.

Анна подошла было к окну, но тотчас озябла и вернулась на середину комнаты.

– Закрыть окно?

– Не надо. Фрёкен Клинг, вы вот говорили