Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

Катри ведьмой, и где они только это подхватили – впрочем, нюх у детей не хуже собачьего. Когда Катри шагала мимо, они помалкивали и лишь потом заводили свою дразнилку, хором, на одной ноте.

Сейчас вот Катри зашла в лавку. Пес ждал на улице, и дети молчали.

– Как у вас там, в «Кролике»? – поинтересовался лавочник.

– Спасибо, хорошо, – ответила Катри.

– Значит, у Эмелинши все в порядке? Старушка уже составила завещание?

В лавке никого не было, только они двое. Катри прошлась вдоль прилавка, спросила, нет ли хрустящих хлебцев, тех, что помягче.

– Нет. Ей что, кусать стало нечем? Или боязно?

– Вы бы поосторожней, – сказала Катри. – Предупреждаю.

Но его уже понесло, и он бросил ей в лицо:

– Нынче там другие кусают, верно?

Катри обернулась и, широко раскрыв свои ярко-желтые глаза, проговорила:

– Берегитесь. Я ведь могу натравить собаку. А она ох как больно кусается.

Она расплатилась, кликнула пса и зашагала к дому; им вдогонку ребятишки опять затянули свою унылую, злобную дразнилку. Услышав крики «ведьма!», Матс, который случился неподалеку, замер как вкопанный. Лицо его побелело.

– Оставь их, – сказала Катри. – Они не виноваты.

Но брат медленно двинулся к детям, готовый схватить любого, кто под руку подвернется, и сорванцы задали стрекача, молчком, как и Матс.

– Оставь, – повторила Катри. – Знаешь ведь, злиться тебе не стоит. Это лишнее. А от меня не убудет.

В тот же вечер в двери «Большого Кролика» позвонил Лильеберг, хотел потолковать с Катри о своих взаимоотношениях с лавочником. Они поднялись к ней в комнату.

– Я насчет фургона, – сказал Лильеберг. – Лавочник, конечно, платит за бензин, и покупаю я у него все со скидкой, но, думаю, пора прибавить мне жалованье. Я справлялся у городских шоферов, они больше получают. А он говорит, что если я, мол, намерен качать права, так за баранку вполне может сесть кто-нибудь другой.

– Ну и как, есть такие?

– Да есть двое-трое. За гроши будут ездить, ведь это для них развлечение.

– Какую же он тебе дает скидку и сколько платит?

Лильеберг вытащил листок бумаги и протянул ей.

– Тут вот написано, сколько он мне платит, а тут – сколько я хочу. Только он кочевряжится.

– Здесь есть одна тонкость, которой ты, видимо, не знаешь, сказала Катри. – За бензин платит вовсе не он, платит государство – фургон ведь возит газовые баллоны от причала к маяку. В городе понятия не имеют, что ехать там всего ничего. Мало того, им невдомек, что он дополнительно взимает деньги с почтового ведомства и возит вместе с почтой собственный товар. Он их неправильно информировал, и при желании они могут лишить его полномочий.

Помолчав, Лильеберг осторожно полюбопытствовал, откуда у Катри такие точные сведения.

– Долгое время я вела в лавке бухгалтерию.

– Ах ты черт, – сказал Эдвард Лильеберг и снова умолк. А в конце концов заметил, что получается вроде как шантаж. Оно конечно, факты неприглядные, но кто ж пойдет доносить властям, не дело это.

– Как хочешь, так и поступай. А все же намекни ему, что знаешь про его фокусы. Он сразу даст тебе прибавку.

– Может, ты и права… Только мне все это не нравится. Ну да и на том спасибо.

Когда Лильеберг ушел, Катри опять взяла в руки вязанье. В доме царила тишина. Катри проворно работала крючком, даже не глядя на покрывало, которым были заняты ее пальцы; зачастую вязание – это способ дать отдых мыслям. На сей раз, однако, они все равно настигли ее и так навалились, что она была буквально раздавлена бременем жестокого открытия, которое повергло ее в ужас. Необходимо снова повидать Лильеберга, прямо сейчас, не откладывая. В безумной спешке Катри бросилась в переднюю, быстро надела шубу и махнула рукой псу: дескать, пошли! На улице уже стемнело. Второпях Катри забыла фонарик, но возвращаться за ним не стала. Короткой дороги к Лильебергам не протоптали, и она шла от дерева к дереву, порой останавливалась, крепко зажмуривала глаза и, вытянув перед собой руки, с трудом брела дальше. Ну вот, навстречу потянуло запахом лильеберговского крольчатника, а немногим позже она различила за стволами свет в окне. Слабенький, мутный отблеск его прямоугольником лежал на снегу. Ужинают, как видно. Надо было подождать до завтра – поступок, конечно, скверный, но ведь дело сделано и сейчас уже все равно. Войдя в сени, Катри сняла сапоги. Дверь ей открыл Эдвард Лильеберг, остальные братья сидели за ужином.

– Мне надо кое-что тебе сказать. Я ненадолго, – начала она. – Можно я подожду?

– Зачем, – сказал Лильеберг. – Ужин-то, чай, не простынет. Идем потолкуем.

Он провел ее в маленькую комнату, где стоял жуткий холод (все четверо братьев ночевали в другой комнате, побольше). Садиться Катри не стала. Поспешно и сурово она проговорила:

– Я ошиблась. Жалованье у тебя в норме и скидка на продукты более чем изрядная. Лавочник, может, кого и обманывал, но только не тебя. Поэтому беру свои слова обратно. Я была несправедлива.

Эдвард Лильеберг стушевался. Предложил чашечку кофе, но Катри поблагодарила и отказалась.

– Во всяком случае, запомни одно: приноровиться – вовсе не значит пойти на попятный, – сказала она, уходя. – Ты за ним приглядывай. И в конечном итоге все равно ты в выигрыше, потому что любишь шоферить, а он об этом даже не догадывается.

На улице Катри опять встретил густой запах