Тургенев - Николай Богословский

Откликом на эти беседы явилась потом статья Герцена в «Полярной звезде» — «Еще вариация на старую тему», обращенная «к любезному другу», имя которого в рукописи было скрыто под инициалами И. С. В печати, однако, даже и буквы эти были затем из осторожности устранены, чтобы не скомпрометировать как-нибудь невзначай Тургенева.

Заканчивая статью, Герцен писал: «Не станем спорить о путях, цель у нас одна, будемте же делать все усилия… чтоб уничтожить все заборы, мешающие у нас свободному развитию народных сил… заключаю мое длинное письмо к тебе словами: На работу, на труд, — на труд в пользу русского народа, который довольно, в свою очередь, поработал на нас!»

Около недели длилось на этот раз пребывание Тургенева в Лондоне. В один из вечеров он прочитал Герцену и Огареву свой рассказ «Фауст».

8 сентября, в день отъезда Ивана Сергеевича в Париж, Герцен сообщил своим друзьям: «Он нам рассказал много интересных вещей и, между прочим, что пылкая петербургская молодежь питает ко мне настоящую страсть…»

По возвращении из Лондона Тургенев снова поселился на время в Куртавнеле, предполагая к зиме перебраться в Париж и работать там над романом «Дворянское гнездо».

Первоначально он чувствовал себя в этой атмосфере счастливым и довольным: «Мне здесь очень хорошо, — писал он Льву Толстому 25 сентября, — я с людьми, которых люблю душевно и которые меня любят».

Каждый день казался ему подарком и радовал его разнообразием. Вот готовят домашний спектакль, и отцовское сердце Тургенева радуется, когда он слышит, как выразительно читает его дочь звучные стихи из трагедии Расина «Ифигения» или из комедии Мольера «Мизантроп». Плохо только, что она совсем позабыла родной язык, воспитываясь вместе с дочерьми Виардо.

Фет, навестивший Тургенева осенью в Куртавнеле, слышал, как он спрашивал свою дочь:

— Полина, неужели ты ни слова русского не помнишь? Ну, как по-русски «вода»?

— Не помню.

— А хлеб?

— Не знаю.

— Это удивительно!..

Часто в высокой и просторной гостиной в два света раздаются звуки сонат Бетховена, Моцарта — это играет на рояле Полина Виардо.

По вечерам, собравшись за круглым столом, хозяева и гости с увлечением занимаются игрой в «портреты»: кто-либо (чаще всего Тургенев) рисует несколько профилей, и каждый участник игры пишет под портретом свое толкование его, дает характеристику изображенного лица.

«Словом, нам было хорошо, как форелям в светлом ручье, когда солнце ударяет по нем и проникает в волну. Видал ты их тогда? Им очень тогда хорошо бывает — я в этом уверен», — рассказывал Тургенев Боткину об этой быстро промелькнувшей осени в Куртавнеле.

Иногда пробовал он развлекаться еще и охотой, хотя из-за скудости дичи она была очень посредственной и однообразной. Вечные куропатки и зайцы! Никакого сравнения с охотой на родине!..

Из Лондона он привез вторую книгу «Полярной звезды», где были напечатаны начальные главы «Былого и дум».

«Кончил я твои мемуары… — писал Тургенев Герцену 22 сентября. — Это прелесть… ты непременно продолжай эти рассказы: в них есть какая-то мужественная и безыскусственная правда, и сквозь печальные их звуки прорывается как бы нехотя веселость и свежесть. Мне всё это чрезвычайно понравилось, — и я повторяю свою просьбу — непременно продолжать их… Странное дело! В России я уговаривал старика Аксакова продолжать свои мемуары — а здесь — тебя. И это не так противоположно, как кажется с первого взгляда. И его и твои мемуары — правдивая картина русской жизни, только на двух ее концах и с двух различных точек зрения. Но земля наша не только велика и обильна, — она и широка — и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу!»

Перебравшись на зиму вместе с дочерью в Париж, Тургенев подыскал ей в воспитательницы пожилую англичанку. Он намеревался здесь много работать, надеясь закончить к началу следующего года не только «Дворянское гнездо», первые сцены которого были уже набросаны, но также еще и большую статью «Гамлет и Дон-Кихот».

Тургенев твердо обещал Панаеву поддерживать «Современник» собственными трудами, сообщать о новинках западной литературы и подыскивать новые произведения для перевода. Он брался также воздействовать на Толстого и Григоровича, чтобы и они не забывали об интересах журнала, с редакцией которого у них всех было заключено «обязательное соглашение».

Но это бодрое, деловое настроение продолжалось недолго. Вскоре два обстоятельства словно бы надломили Тургенева, лишив его душевного равновесия и покоя. Он заболел невралгией, а зима, как на грех, выдалась во Франции в тот год чрезвычайно суровая, и это еще более ухудшало его состояние.

Камины плохо обогревали квартиру. Однажды Фет, зайдя к Тургеневу, застал его за письменным столом в нескольких одеждах и в шинели.

— Не понимаю, — сказал поэт, — как возможна умственная работа в таких доспехах…

А кроме того, с некоторого времени какая-то тень легла на отношения Тургенева и Полины Виардо, и работа не шла ему на ум.

Почти в каждом письме, которое Тургенев отправлял тогда на родину, прорывалась безграничная тоска по России.

На чужбине он чувствовал еще острее, как дорого ему все русское. «Пребывание во Франции произвело на меня свое обычное действие, — писал он С. Т. Аксакову, — все, что я вижу и слышу, как-то 1еснее и ближе прижимает меня к России, все родное становится мне вдвойне дорого — и если бы не особенные, от меня точно не зависящие обстоятельства, я бы теперь же вернулся домой».

А в письме к Льву Толстому он замечал: «Никогда еще Париж не казался мне столь прозаически плоским…»

И, вспоминая о февральских днях 1848 года, он добавлял: «Я видел его в другие мгновения — и он мне тогда больше нравился.

Меня удерживает здесь старинная неразрывная связь с одним семейством и моя дочка, которая мне очень нравится: милая и умная девушка…»

Острое чувство тоски по родине несколько скрашивали встречи с друзьями и соотечественниками: почти одновременно с Тургеневым отправились за границу Фет, Некрасов, а затем через некоторое время Лев Толстой, Гончаров, Боткин, Анненков.

В то время как мучимый приступами болезни Тургенев томился и скучал в Париже, Некрасов и Фет, встретившиеся в Риме, настойчиво звали его к себе. «Если бы ты знал, как мы с Фетом ждем тебя! У нас только и речи, что о тебе…» — писал ему Некрасов.

Не дождавшись Тургенева, он сам приехал в Париж в январе 1857 года.

Этот приезд еще более укрепил их взаимное расположение. Они были очень откровенны между собой, говоря о своих личных переживаниях.