Тургенев - Николай Богословский

Знакомя Некрасова со столицей Франции, Тургенев не разлучался с ним по целым дням.

Вскоре пришло письмо из Ясной Поляны от Льва Толстого: он сообщал, что собирается приехать в Париж, а весной побывать в Италии.

Известие это очень обрадовало Тургенева. Он хотел скорее увидеть здесь Толстого. «Скажите ему, — просил Иван Сергеевич Дружинина, — чтобы он спешил, если хочет застать меня… По письмам я вижу, что с ним совершается самая благодатная перемена, и радуюсь тому, «как нянька старая».

Отношения их все еще не могли войти в колею. Если они бывали вместе, то между ними всегда начинали возникать размолвки и трения, приводившие обычно к какой-нибудь вспышке. Но стоило им расстаться, как они опять искали встреч, надеясь снова восстановить утраченное равновесие.

В письмах к Толстому из-за границы Тургенев не раз принимался анализировать свои отношения с ним. «Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразумения, — говорится в первом же его письме из Куртавнеля, — это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными сношениями — я хотел пойти далее и глубже; но я сделал это неосторожно, зацепил, потревожил Вас и, заметивши свою ошибку, отступил, может быть, слишком поспешно; вот отчего и образовался этот «овраг» между нами…»

Тургенев выражал сомнение в том, что они смогут сделаться друзьями в самом глубоком смысле этого слова, «но каждый из нас, — добавлял он. — будет любить другого, радоваться его успехам — и когда Вы угомонитесь, когда брожение в Вас утихнет, мы, я уверен, так же весело и свободно подадим друг другу руки, как в тот день, когда я в первый раз увидел Вас в Петербурге».

Лев Толстой выехал за границу в самом конце января 1857 года. Отправился он в мальпосте, то есть на почтовых лошадях, держа путь на Варшаву через Вязьму, Смоленск, Минск.

Из Варшавы он телеграммой запросил Тургенева, долго ли тот пробудет в Париже, и через несколько часов получил ответ: Тургенев сообщал, что не намеревается в ближайшее время покидать Париж и что вместе с ним там находится и Некрасов.

Приехав 9 февраля в Париж, Лев Толстой застал их обоих в невеселом настроении. И для Тургенева и для Некрасова это была пора тяжелых переживаний, связанных с мыслями о дальнейшем устройстве их личной жизни. «Оба они блуждают в каком-то мраке, грустят, жалуются на жизнь», — писал Толстой Дружинину.

На следующий день Некрасов уехал в Рим. А накануне они втроем ходили смотреть традиционный бал-маскарад, устраиваемый в залах Grand Opera в субботний вечер на масленице.

Теперь Тургенев стал гидом Льва Николаевича. Они видались ежедневно, вместе бродили по парижским улицам, осматривали достопримечательности старинного города, посещали театры, музеи, оперу, консерваторию, картинные галереи.

«Толстой здесь и глядит на все, помалчивая и расширяя глаза, — писал Тургенев Боткину, — поумнел очень, но все еще ему неловко с самим собою, а потому и другим с ним не совсем спокойно. Но я радуюсь, глядя на него: это. говоря по совести, единственная надежда нашей литературы…»

Много лет спустя Лев Толстой вспоминал, как в бытность свою в Париже, возвращаясь однажды с Тургеневым из театра, он завел с ним разговор о форме и содержании художественных произведений. Толстой высказал тогда мысль, что каждый большой художник должен создавать и свои формы. Тургенев согласился с ним. Они стали вспоминать лучшие образцы русской прозы, такие, как «Герой нашего времени», «Мертвые души»; далее Толстой назвал «Записки охотника», а Тургенев напомнил о «Детстве». И они пришли к единодушному заключению, что во всех этих произведениях форма совершенно оригинальна.

У Тургенева было тогда намерение познакомить Льва Николаевича с Герценом: они предполагали вместе посетить его в Лондоне. В середине февраля он написал Герцену: «Я вылечусь только тогда, когда брошу Париж. А брошу я его через месяц и покачу в Англию, в Лондон, к тебе. А оттуда в Россию и засяду там навеки веков… Толстой тоже будет в Англии[36]; ты его полюбишь, я надеюсь, и он тебя».

«Очень, очень рад буду познакомиться с Толстым, — отвечал Герцен. — Поклонись ему от меня, как от искреннего почитателя его таланта. Я читал его «Детство», не зная, кто писал, и читал с восхищением… Если ему понравились мои «Записки», то я вам здесь прочту выпущенную главу о Вятке и главу о Грановском и Кетчере».

Тургенев сообщил Герцену, что Толстой обрадован его приветом. Он «велит тебе сказать, что давно желает с тобой познакомиться, и заранее тебя любит лично, как любил твои сочинения (хотя он NB далеко не красный)».

В начале марта Тургенев предложил Толстому съездить в Дижон, город, расположенный юго-восточнее Парижа. Толстой охотно согласился, обрадовавшись возможности уединиться, чтобы продолжать работу над повестью «Альберт».

Выехали они рано утром 9 марта. Дорогой осматривали большой заповедный лес под Фонтенбло.

В гостинице, где они остановились, было так холодно, что, по словам Тургенева, им приходилось усаживаться у камина на самом пылу огня. Несмотря на это, Толстой весь ушел в работу, исписывая страницу за страницей. «Я радуюсь, глядя на его деятельность», — писал Тургенев Анненкову.

А сам он в это время работал над статьей «Гамлет и Дон-Кихот» и над очерком «Поездка в Полесье»; писал он их урывками и с тяжелым сердцем. Очерк совсем не удовлетворял его, представлялся бесцветным и скучным.

Тургенев в ту пору проникся неверием в свои творческие силы. Это состояние, по-видимому, было связано с тягостными переживаниями, вызванными кризисом, наступившим в личных его отношениях с Полиной Виардо.

Он жалуется друзьям на смутное душевное состояние, чувствует себя несчастным, подавленным, готовым все бросить, даже литературную деятельность.

«Сочувствовать поэзии я никогда не перестану, потому что в этом и жизнь моя, но мне как-то странно подумать, что я когда-нибудь возьмусь за перо сам. Так все это далеко от меня теперь…»

Когда Лев Толстой прочитал свой рассказ Тургеневу, ему показалось, что на Ивана Сергеевича «Альберт» не произвел никакого впечатления. Однако он ошибся: в письмах своих Тургенев отзывался об этом рассказе самым благожелательным образом, указывая, что после небольшой доработки получится отличнейшая вещь.

Через несколько дней друзья вернулись в Париж, где Лев Николаевич предполагал прожить по крайней мере еще месяца два. Он продолжал с жадностью наслаждаться искусствами, посещал Лувр и Версаль, слушал лекции в Коллеж де Франс и в Сорбонне. Но вскоре произошло то, что в корне изменило все его планы. День 6 апреля 1857 года остался для Толстого памятным на всю жизнь. В этот день он стал свидетелем публичной казни на гильотине.