Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич

его дому на Сан-Агостино, чтобы сообщить радостную весть его жене (племяннице Иоанна де Бриенна, одного из латинских императоров Константинополя) и препроводить ее в новое жилище. «Обходительный, учтивый, мудрый, доблестный и превосходного рода», – с восхищением пишет о нем Мартино и добавляет, что имя Лоренцо Тьеполо «прогремело на весь мир». Проявив себя героем в генуэзской войне (еще не законченной), он некоторое время был подеста Фано и оказал республике немало полезных услуг. Все это, однако, не помешало ему несколькими годами ранее ввязаться в вышеупомянутую драку на Пьяцце и получить там ранение. Почти сразу же после церемонии, ознаменовавшей вступление в должность, Лоренцо послал за главами семейства Дандоло и торжественно примирился с ними. После этого празднества продолжились. Сперва мимо дворца прошел венецианский флот, а за ним – особо украшенные по такому случаю корабли из Торчелло, Мурано, Бурано и других островов лагуны. Затем прошествовали представители гильдий. Рассказ Мартино слишком долог, честно говоря, утомителен, чтобы приводить его здесь во всех подробностях, однако это несравненный источник информации о торговой жизни города того времени, наглядно показывающий, какого высокого уровня благосостояния достигла Венеция. Парад возглавили кузнецы, увенчанные гирляндами; за ними шли скорняки в богатых плащах, подбитых горностаем (ходить в таких в Венеции в конце июля обычно не рекомендуется); за ними – портные, все в белом, с алыми звездами, бодро распевавшие под звуки собственного оркестра. Затем ткачи и стегальщики, изготовители сандалий, торговцы шелком и стеклодувы (на тот момент уже занимавшие важное место в экономике города), а следом – мастера, выделывающие золотую парчу, и чесальщики; они несли огромные фонари, наполненные птицами, которых выпустили, проходя мимо дворца. Но первый приз за фантазию достался брадобреям, во главе которых выступали два всадника в полном рыцарском доспехе и четыре «престранно одетые дамы».

Спешившись перед дожем, они представились: «Господин, мы – странствующие рыцари. Мы объехали весь мир в поисках удачи, претерпели немало опасностей и невзгод и завоевали четырех прекрасных дам. Если при вашем дворе найдется рыцарь, желающий рискнуть головой и отнять у нас этих чужеземных дам, мы готовы за них сразиться». Дож ответил, что окажет дамам радушный прием, но если сами они захотят, чтобы их завоевали, то с Божьей помощью пусть это исполнится. При его дворе им окажут все почести, и ни один человек не посмеет им перечить.

Правление Лоренцо Тьеполо началось благоприятно, но дож так и не исполнил возлагавшихся на него надежд. Стоило ему прийти к власти, как удача от него отвернулась. 1268 г. выдался неурожайным, и через несколько месяцев в Венеции начался голод. Из-за недостатка плодородной земли город всегда зависел от привозного зерна, и это было одной из главных его слабостей; теперь же обнаружилась еще одна – зависть соседей. Венеция обращалась за поставками продовольствия в Падую, Тревизо и другие города, напоминая о помощи, которую оказывала им в борьбе с Эццелино. Но напрасно: все отказали наотрез. Более того, Падуя прекратила выплачивать венецианским церквам и монастырям ежегодную подать зерном. Тогда Венеция отправила корабли дальше от дома – на Сицилию и даже в русские земли – и смогла предотвратить катастрофу, после чего обрушила на мнимых друзей беспощадную месть. Все товары, проходившие через Венецию на материк, были обложены огромными пошлинами. Под предлогом того, что Адриатическое море составляло неотъемлемую часть венецианских владений, чиновники, назначенные в различные порты вдоль побережья, следили, чтобы товары не сгружали на берег, и контролировали входы в устья реки По и ее притоков. Это была неразумная мера: она не могла не вызвать бурные протесты на территориях, не имевших никакого отношения к городам, с которыми Венеция была в ссоре. Итогом стала трехлетняя война с Болоньей, не принесшая решительной победы ни одной из сторон, но существенно подорвавшая репутацию республики в Северной Италии.

Так и вышло, что к августу 1273 г., когда Тьеполо скончался и был похоронен рядом с отцом в церкви Санти-Джованни-э-Паоло, уважение к нему иссякло. Он так и не понял одного: сколько бы Венеция ни считала себя особым, благородным и привилегированным городом, не имеющим ничего общего с историей и обычаями соседей, в глазах последних она оставалась одной из них – пусть более богатой и могущественной (благодаря везению, беспринципности и безграничной самоуверенности), но в остальном ничем их не превосходящей и – по крайней мере на суше – не столь уж неуязвимой. Во времена, когда Ломбардия страдала от нашествий Барбароссы, Генриха VI и Фридриха II, а между гвельфами и гибеллинами еще полыхала война, у этих городов хватало забот: им приходилось лавировать в штормовых морях имперско-папской политики, тогда как Венеция под защитой своей лагуны могла позволить себе обратить внимание на Восток, суливший куда более прибыльные перспективы. Но времена менялись. Имперская угроза отступила, и города Ломбардии окрепли. Устав от кровопролития, они отныне хотели получить свою долю богатства, которым так долго наслаждалась Венеция, и осуждали ее за высокомерие, с которым она принимала свою удачу как должное.

Восьмидесятилетний Якопо Контарини, по неясным причинам избранный дожем после смерти Тьеполо, тоже не почувствовал назревавших перемен (что, пожалуй, и неудивительно). Но любому здравомыслящему человеку стало ясно, что Венеция вела себя неосмотрительно по отношению к материковым городам. За прошедшие пять лет, не считая неудачного договора с Болоньей и пятилетнего перемирия с Генуей, заключенного в 1270 г., республика была вынуждена подписать соглашения по меньшей мере с шестью городами, и всякий раз ей приходилось волей-неволей пересматривать свои финансовые – пусть и не территориальные – притязания. В 1274 г., на Лионском соборе, Григорий X[127] официально провозгласил Михаила Палеолога императором, а также – в обмен на признание папской власти со стороны Михаила и формальное прекращение великой схизмы – заявил, что завоевание Константинополя не имело никаких религиозных оправданий. Вдобавок папа и пятьсот епископов нашли время выслушать страстную диатрибу делегации из Анконы, выразившей протест против притязаний Венеции[128]. Сам Григорий занял примирительную позицию, но напрасно: Венеция заявила, что она защищает Адриатику с древнейших времен и только благодаря ей удалось очистить ее от славян, сарацин и нормандцев, а папа Александр III в 1177 г., в праздник Вознесения, лично даровал ей власть над всем заливом, когда в его присутствии в море по традиции бросили кольцо.

Последнее заявление определенно было безосновательным, поскольку участие папы Александра в упомянутой церемонии не доказано[129], а на первые два утверждения делегация Анконы могла совершенно справедливо возразить, что Венеция действовала преимущественно в собственных интересах, что другие города тоже внесли вклад в оборону Адриатики, и, наконец, все это