Мозг рассказывает. Что делает нас людьми - Вилейанур Рамачандран

Оставляя в стороне карикатуры и портреты, спросим себя, как этот принцип можно применить к другим формам искусства? Посмотрите ещё раз на богиню Парвати (рис. 7.2а), которая воплощает сущность женской чувственности, грации, очарования и достоинства. Как достигает этого эффекта художник? Первый ответ, который придёт в голову, будет заключаться в том, что он вычел средние арифметические мужские формы из средних арифметических женских и усилил разницу. Результатом будет женщина с преувеличенной грудью и бёдрами и тонкой, похожей на песочные часы талией: тонкая, но чувственная. То, что она не похожа на среднестатистическую женщину в реальности, не имеет значения; вам нравится скульптура так же, как крысе нравится вытянутый прямоугольник больше, чем изначальный, и вы говорите: «Ух ты, какая женщина!» Но кроме этого есть, конечно, ещё что‑то, иначе любой постер из «Плейбоя» был бы произведением искусства (хотя, честно говоря, я не видел ни на одном постере такую же тонкую талию, как у богини).

Парвати не только сексуальная детка; она само воплощение женского совершенства грации и изящества. Как достигает этого художник? Не только тем, что делает акцент на её груди и бёдрах, но ещё и привлекая внимание к её женственной позе (на санскрите такая поза называется трибханга тройной изгиб). Есть такие позы, которые женщина может принять без всяких усилий, но которые почти невозможны для мужчины из‑за анатомических различий, таких как ширина таза и изгиб поясничного отдела позвоночника. Вместо того чтобы вычесть мужские формы из женских, художник вступает в более абстрактную область позы, вычитая среднестатистическую мужскую позу из среднестатистической женской позы и затем усиливая различие. В результате получается очень изысканная, исключительно женская поза, воплощающая грацию и изящество.

Теперь посмотрите на танцующую нимфу на рис. 7.7, перекрученное туловище которой с точки зрения анатомии является почти абсурдом, но тем не менее воплощает невероятно красивое движение и танец. Такой эффект достигнут опять же благодаря сознательному преувеличению невозможной позы, которая может активировать зеркальные нейроны в верхней височной борозде. Эти клетки реагируют достаточно мощно, когда человек видит изменение позы и движение тела, а также выражение лица. (Помните путь 3, поток «ну и что» в работе зрения, описанный в главе 2?) Возможно, такие скульптуры, как танцующая нимфа, вызывают особенно сильную стимуляцию определённого класса зеркальных нейронов, в результате чего усиливается процесс чтения языка тела и динамики поз. Неудивительно тогда, что почти все танцы индийские или западные содержат ритуализированные акцентуированные движения и позы, которые воплощают определённые эмоции (помните, как танцевал Майкл Джексон?).

То, что закон максимального смещения имеет значение для карикатур и для человеческого тела, очевидно, а как насчёт других видов искусства?[23] Можем ли мы применить этот подход к Ван Гогу, Родену, Густаву Климту, Генри Муру или Пикассо? Что может сказать нам нейробиология об абстрактном или полуабстрактном искусстве? Здесь большинство теорий либо ничего не могут сказать, либо призывают на помощь культуру, но я считаю, что это лишнее. Важный ключ к пониманию этих так называемых высших форм искусства появляется из неожиданного источника: из этологии, науки о поведении животных, и в особенности из работы нобелевского лауреата, биолога Николааса Тинбергена, который провёл исследование чаек в 1950–х годах.

Тинберген изучал серебристых чаек, обычных обитательниц английских и американских берегов. У матери — чайки есть заметное красное пятно на длинном жёлтом клюве. Птенец чайки, вскоре после того, как он вылупится из яйца, начинает просить еду, поклевывая красное пятно на клюве матери. Тогда мать выплёвывает наполовину переваренную пищу в открытый рот птенца. Тинберген задал себе очень простой вопрос: как птенец узнает свою маму? Почему он не просит еду у любого другого животного, находящегося поблизости?

Тинберген обнаружил, что для того, чтобы вызвать у птенца подобное поведение, не обязательно требуется мать — чайка. Когда он помахал клювом без тела перед птенцом, тот стал клевать красное пятно, с тем же энтузиазмом выпрашивая еду у человека. Это поведение птенца то, что он спутал взрослого человека с матерью — чайкой, может показаться глупым, но на самом деле таким не является. Вспомните, что зрение развилось, чтобы находить предметы и реагировать на них (узнавать их, охотиться на них, есть их, ловить их, спариваться с ними) быстро и уверенно, совершая только необходимые усилия сокращая их там, где необходимо свести к минимуму вычисления. Через миллионы лет накопленной эволюцией мудрости мозг птенца чайки знает, что как только он увидел длинную жёлтую штуку с красным пятном на конце, это означает, что на другом конце его мама. В конце концов, в природе птенец никогда не встретит свиныо — мутанта с клювом или зловредного этолога, размахивающего фальшивым клювом. Так что мозг птенца не сталкивается с этим статистическим многословием природы, и уравнение «длинная штука с красным пятном = мама» встраивается в его мозг.

На самом деле Тинберген обнаружил, что даже сам клюв необязателен. Можно просто взять прямоугольный кусок картона с красной точкой на конце, и птенец будет просить еду точно так же. Это происходит потому, что зрительные механизмы в мозге птенца несовершенны; они устроены таким образом, что у них достаточно высокий уровень сигнала об обнаружении мамы, чтобы выжить и оставить потомство. Так что вы можете легко обмануть эти нейроны с помощью зрительного раздражителя, который приблизительно похож на оригинал (так же как ключ не должен абсолютно идеально подходить к дешёвому замку; он может быть ржавым или стёртым).

Но самое интересное ещё впереди. К своему удивлению Тинберген обнаружил, что, если он возьмёт очень длинную толстую палку с тремя красными полосами на конце, птенец сойдёт с ума и будет клевать гораздо более яростно, чем настоящий клюв. Ему больше нравится эта странная модель, которая почти не похожа на оригинал! Тинберген не говорит, почему это происходит, но птенец начинает вести себя, как будто он наткнулся на суперклюв (рис. 7.8).

Рис. 7.8. Птенец чайки тычется клювом в модель клюва без тела или в палку с пятном на конце, похожую на клюв (с точки зрения обработки зрительных образов). Парадоксально, палка с тремя красными полосками оказывается ещё более привлекательной для птенца, чем настоящий клюв: это ультранормальный стимул

Почему это могло произойти? Мы не знаем «алфавит» зрительного восприятия ни у чаек, ни у людей. Очевидно, что нейроны в зрительных центрах мозга чаек (у них причудливые латинские названия, вроде нуклеус ротундум, гиперстриатум, эктостриатум) не являются идеально работающими механизмами; они только настроены таким образом, что могут различать клювы и, следовательно, матерей, и этого вполне достаточно. Выживание это единственное, о чем заботится эволюция. Нейрон может подчиняться закону «чем больше красного внутри, тем лучше», так что, если показать длинную тонкую палку с тремя полосами, клетке мозга она понравится даже больше! Это похоже на эффект максимального смещения, который мы наблюдали на крысах, кроме одного ключевого отличия: в случае с крысой, реагирующей на более вытянутый прямоугольник, совершенно очевидно, какой закон усвоен животным и в чем состоит ваше преувеличение. Но в случае с чайкой палка с тремя полосами не похожа на преувеличенную версию настоящего клюва; и вообще непонятно, в какой закон вы попали или какой закон преувеличиваете. Усиленная реакция на полосатый клюв может быть ненамеренной последовательностью клеток, а не применением какого‑то закона с очевидной функцией.

Нам нужно найти новое название для этого типа раздражителя, и я назвал бы его «ультранормальным» раздражителем (чтобы оно отличалась от сверхнормального термин, который уже существует). Реакцию на ультранормальный раздражитель (такой, как клюв с тремя полосками) нельзя предсказать, глядя на оригинал (клюв с одним пятном). Вы могли бы предсказать реакцию по крайней мере, теоретически, если бы вы подробно представляли себе функциональную логику нервной сети в мозге птенца, которая быстро и эффективно определяет клюв среди других объектов. Вы могли бы тогда разработать модели, которые активируют эти нейроны ещё более эффективно, чем оригинальный раздражитель, так что мозг птенца сказал бы: «Ух ты! Какой классный клюв!» Или вы смогли бы найти ультранормальный раздражитель путём проб и ошибок, как это сделал Тинберген.

Это подводит нас к моему главному пункту о полуабстрактном или даже абстрактном искусстве, для которого до сих пор не было предложено ни одной адекватной теории. Представьте себе, что чайки бы устроили у себя художественную галерею. Они бы повесили на стене эту длинную тонкую палку с тремя полосами. Они бы назвали её Пикассо, поклонялись бы ей, носились бы с ней и платили бы за неё миллионы долларов, и все время удивлялись бы, почему их так заводит эта палка, даже несмотря на то, что (и это ключевой пункт) она не похожа ни на что в их мире. Я считаю, что именно это делают ценители искусства, когда смотрят на произведения абстрактного искусства или приобретают их; они ведут себя точно как птенцы чаек.