Прощание славянки (СИ) - Староверова Евгения

Входная дверь негромко щелкнула, и на освещенном крыльце появилась небольшая группа людей: двое молодых мужчин в костюмах, заспанная и недовольная Катерина и грузный, лысоватый пожилой человек. Из окна второго этажа было невозможно рассмотреть его лица, но фигура и походка мужчины отражали глубочайшую разбитость и апатию. Он не слушал и даже не смотрел на дочь — а то, что это знаменитый промышленник и землевладелец Алексей Жуков, Лида догадалась практически сразу — просто жестом приказал той сесть в машину.

Психологический эксперимент с треском провалился. Что он за человек, какой у него характер… Папаша Жуков лишь вчера вечером узнал об обнаружении единственной дочери, пропавшей несколько месяцев назад, а уж что он за эти месяцы передумал, Бог весть… Он пережил удивление, надежду, страх, недоверие, преодолел сотни километров, сейчас же на него навалилась апатия, и судить об его характере не представлялось возможным. А может, машина вовсе и не его, а Катина.

Лидия вернулась в постель и постаралась расслабиться. Бедный Катин папа — хочет он или нет, но теперь у него нет выбора. Он будет гордиться своейдочерью, ибо судьба избрала ее для уникальной миссии. Как, по какому принципу судьба призывает людей?! Множество исследователей мечтали отыскать Трою, а не имевший специального образования Шлиман нашел. Вот и с Метрополией как-то так…

Лида не сожалела, что им с Катериной не довелось попрощаться. Честно говоря, она была даже рада, что Катя уехала вот так… скоропостижно. Стыдно признаться, но это даже к лучшему, много ли стоят банальные слова прощания: «Пиши… Звони…» У Лиды нет ни телефона, на который можно было бы позвонить, ни адреса для простых писем. За это короткое время она четко осознала, что не ровня Екатерине Жуковой. Судьба свела их на время, не более того, но теперь это время прошло. Катя вернется в свой дом, к своей семье, к привычной жизни, а у нее, Метёлкиной, нет в этой жизни ничего. Совсем ничего нет: ни паспорта, ни аттестата зрелости, ни страховки, ни дома, ни денег. Зато есть небо над головой.

Да Бог с ними, с деньгами. У Лиды нет определенности. Что ждет ее завтра? Она не знает, а завтра не будет знать, что случится послезавтра. И к этому придется привыкать. Вот что самое страшное — неизвестность впереди.

Глава 22. В столице

Полдень они встретили уже в Новосибирске. Неожиданно для всех, включая и метеорологов, погода резко ухудшилась. Как это нередко случается на Юге Сибири, теплый и сухой воздух из Центральной Азии, подаривший южанам ласковую золотую осень, был внезапно вытеснен студеным дыханием Арктики, напомнившим всем, что лето закончилось, и нужно готовиться к холодам.

Толмачёво встретило путешественников ветром и мокрым снегом. Кутаясь и зябко поеживаясь, все загрузились в служебный автобус. Даже в спешке от внимания Лидии не ускользнула одна непривычная деталь — на флагштоке над зданием аэропорта лениво покачивался сине-зелено-желтый триколор. Кажется, она уже видела нечто подобное. Но где? Скорее всего, это был тот крохотный флажок на старой мотозавозне… А она, глупая, приняла его за какой-то потешный вымпел. Лиде никто ничего не объяснял, но все было понятно без слов. Триколор можно было читать как карту, что она и сделала, мысленно двигаясь с юга на север. Раскаленные дали Тывы и Хакасии, где солнце беспощадно выжигает холмы, и уж сотни лет стоят в степи испещренные петроглифами плиты — послания древней цивилизации, сменились в ее воображении бесконечными зелеными просторами черновой тайги, простирающейся от Урала на восток. Такой лес гостей не жалует, в нем росистые травы в человеческий рост, хвощи да папортники. Идешь и ни кочек, ни корневищ под ногами не видишь. А далеко на севере сияли кристально чистые воды Путораны, на короткий летний сезон оживала пятнистая тундра, испещренная синими глазами термокарстовых озер, а еще севернее лежал океан.

Недоброжелатели давно прозвали флаг молодой республики «попугайчиком», но… Каждый видит то, что может, к чему привычны его глаза. А перед Лидой на миг предстала вся Сибирь, да что там мелочиться — вся Азия, такая красивая, но такая уязвимая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Уж как его только ни ругали, а свое прозвище он получил за чрезмерную яркость цветов. Наиболее скептически настроенные граждане даже упоминали применительно к нему нелицеприятный термин «пестрожопие», настроенные же на более конструктивный лад упрекали новый государственный символ в примитивизме, излишней географичности и сетовали на то, что он совершенно лишен отсыла к подвигам предков. Но сразу же встал вопрос: «Чьих предков?» Русских переселенцев, бурятов или эвенков? И какие именно подвиги имеются в виду? Деликатный вопрос пришлось замять для ясности — былые герои заняли свои места в истории, новые пока что не народились. И вот уже без малого двадцать лет «попугайчик» радовал всех своими яркими, безыскусными и даже какими-то детскими цветами. Людям нравилось.

В отличие от Красноярска с его неорганизованными пространствами и беспорядком во всем, бывшего городом всецело азиатским, щеголеватый Новосибирск все еще сохранял некоторые черты европеизированности, укоренившиеся в его облике в двадцатом веке. Лида и Бен не могли этого знать, и один лишь Максим Евгеньевич понимал, что этот тонкий флер делается с каждым годом все тоньше и тоньше, и его полное исчезновение — вопрос нескольких лет. Азия, со всей своей недюжинной жизненной силой, беспардонностью и трудолюбием, напирала со всех сторон.

Лидия не находила себе места: шуточное ли дело, после стольких лет, прожитых буквально на краю света, она увидит столицу! Но ее постигло разочарование: покружив по загородным шоссе, автобус притормозил у ворот какой-то базы. Огороженная территория была чистой, ухоженной, но безжизненной. Газон был подстрижен аккуратно, ровно… но уж слишком ровно, от чего казался искусственным. Молодые березки были высажены по такой безупречно прямой линии, словно выстроились по команде «Смирно!» Так во всем, даже в самых незначительных мелочах, проступала армейская казенщина.

Путешественников разместили в кирпичном здании, переделанным в маленькую служебную гостиницу, где Лидии достался вполне приличный одноместный номер. Впервые за несколько недель ей предстояло пожить в комфорте, сопоставимым с уровнем жизни в Метрополии. Если не принимать в расчет унылый вид из окна, то все остальное — мягкие кресла, кровать, сияющая сантехника — было на высшем уровне.

Буквально сразу Бен и Максим Евгеньевич куда-то уехали. Сполоснув руки над белоснежным умывальником, Лидия подняла глаза и встретилась со своим отражением в зеркале.

«Ну и что?» — задастся вопросом любой здравомыслящий человек, для которого посмотреть с утра в зеркало — обычное дело. Но Лида не видела своего лица двадцать лет, с того жуткого утра в опустевшей родительской квартире. Да… В их прихожей когда-то висело большое зеркало… Так что своего лица она и не знала, а то детское, со вздернутым носом, личико Лидочки Метёлкиной почти забыла. В мире без лиц она сама чуть было не стала человеком без лица. Отражение в зеркале стало для нее таким же потрясением, как… Ну, как если бы она смогла вдруг увидеть свои внутренности.

С колотящимся сердцем она вернулась в комнату.

Теперь так будет всегда, она будет смотреть в свое лицо каждый день. Лидии чуть ли не с ностальгией вспомнилась Метрополия: обитатели подземных лабиринтов не держали в своем городе зеркал и вообще не жаловали глянцевые поверхности. Вряд ли их можно за это осуждать, а способность видеть вокруг себя на триста шестьдесят градусов позволяла им обходиться даже без зеркал заднего вида на легких городских электрокарах и вездеходах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Уняв сердцебиение и дрожь, Лида заставила себя вернуться к зеркалу. Ее лицо было скорее гармоничным, чем уродливым. За время путешествия ее голова успела покрыться ежиком темно-русых волос. Плюс четкость и умеренность черт, серые глаза… Что естественно, то не безобразно.

*****

Могущественный министр немало повидал в своей жизни, и, к сожалению, горестных моментов выпало на его долю гораздо больше, чем радостных минут. В молодости он получил боевое крещение в действующей армии, зрелость прошла в череде региональных конфликтов, последовавших за катастрофой и распадом страны. Он понимал: и в старости ему не знать покоя, еще не одно десятилетие его страна будет ощущать на себе последствия разрухи и гнуться под тяжестью миллиардных репараций.