Твои верные друзья - Борис Рябинин

— Фасс! — раздалась команда.

Прыжок! Белые, крепкие, как из железа, зубы впились в руку врага, заставив его выпустить оружие. Нарушитель вскочил, замахнулся свободной рукой на собаку. Грянул выстрел пограничника. Мертвый враг упал.

Затрещали выстрелы уцелевших врагов. Целились в овчарку. Но она в два прыжка уже скрылась в зарослях.

Метелицын, меняя позицию, отполз к другому дереву. Он двигался совершенно неслышно, неприметно для противника. Да и могло ли быть иначе: эту сноровку он приобрел еще до армии, бродя с ружьем по тайге. Переползая, старшина успел заметить в кустах перебегавшего врага и наповал уложил его. Это был второй. Но сколько их, он не знал.

Его обветренное и мужественное лицо было деловито и серьезно. Момент был, конечно, очень опасный. Но старшина меньше всего был склонен размышлять об этом. Ко всему происходившему он относился так, как будто выполнял какую-то очередную работу, — выполнял добросовестно, не нервничая и не торопясь. Это был опытный и обстрелянный боец. За долгий срок службы на границе он привык к постоянному чувству опасности, к тому, что в любую минуту могла случиться вот такая погоня, перестрелка, внезапное ранение или даже смерть. И потому, как все, что входит в жизнь, как неизбежная необходимость, как нечто само собой подразумевающееся, это не страшило его. Метелицын надеялся на свою ловкость и сметливость, на свою огромную физическую силу, которая могла пригодиться, если дойдет до рукопашной. Он либо один управится с врагами, либо удержит их на месте, пока подоспеют товарищи. Он был готов на подвиг, вовсе не думая о нем.

Он опасался только одного: как бы его не обошли сзади. Но на этот случай мог пригодиться Корд.

А Корд? Он даже не рычал в такие мгновенья. Он знал, что рычать нельзя, пока сам не перешел к нападению, — к этому приучили его длительной тренировкой. Где-то в темных тайниках его мозга жила постоянная страсть к охоте и преследованию, издревле присущая собаке; эта страсть путем дрессировки подавлялась в одном направлении и развивалась в другом. Нельзя было заниматься охотой на зверей и птиц, которых было во множестве на границе, — можно и нужно преследовать, ловить человека-врага. Эту обязанность Корд знал и всегда был готов ее выполнить.

Кроме того, инстинкт подсказывал ему об опасности. Эта опасность грозила ему, Корду, и — что было еще более важно для собаки — грозила его другу-человеку, старшине Метелицыну. А этого человека Корд готов был защищать хоть ценой собственной гибели.

Весь наполненный яростной злобой к людям, прячущимся в кустах, Корд выжидал удобный момент для нового нападения. К тому же стремился и Метелицын.

Щелкнув затвором и потянувшись рукой к подсумку, пограничник обнаружил, что патроны кончаются. Неприятный холодок пробежал у него по спине. Но он сейчас же подавил в себе внезапно возникшее чувство острой тревоги и, умело маскируясь, припадая к земле всем своим крупным телом, осторожно пополз к убитому нарушителю.

Выстрелы сразу сделались частыми, однако густые заросли и неровности почвы способствовали осуществлению замысла Метелицына. Маузер убитого врага очутился в руках пограничника. Укрывшись за пнем, он снова стал стрелять, расчетливо расходуя каждый патрон. Из-за кустов донесся крик боли. Еще одна пуля достигла цели.

Все это время Корд незаметно шнырял в чаще, готовясь к очередному нападению на врагов.

Вопль ужаса и звериное рычание собаки возвестили, что пес настиг новую жертву. Стрельба прекратилась.

Метелицын слегка приподнялся. Выстрелов не последовало. В зарослях заливисто залаял Корд. Пограничник, на всякий случай пригнувшись, подбежал к собаке. На земле валялись гаечные ключи, «лапы», применяемые для развинчивания рельсов, связка других инструментов. Диверсанты шли с заданием разрушить железную дорогу и произвести крушение. Последний из них, оставшийся в живых, воспользовавшись перестрелкой, бросил инструменты и исчез в чаще.

Корд с пограничником снова кинулись по следам. Теперь преследование велось в обратном направлении, ибо следы вели ж границе. Нарушитель, видимо, отбросил мысль о диверсии и думал лишь об одном: как бы ему спастись бегством.

Вот и граница — неширокая полноводная река. Нарушитель находился уже на середине водного пространства, за которым начиналась чужая земля. Размашисто загребая руками, он плыл к противоположному берегу.

Встав на одно колено, прямо с хода, не переводя духа, Метелицын вскинул винтовку, но выстрелить не успел. Его опередил Корд. Гигантским прыжком овчарка перелетела через прибрежные камыши, быстро доплыла до беглеца и схватила его за одежду.

Завязалась борьба. В воду погружалась то голова человека, то морда собаки. Каждый тянул в свою сторону. Овчарка впилась в руку врага. Тот дико закричал:

— А-а-а!..

Крик оборвался; диверсант захлебнулся и пошел ко дну.

Корд воспользовался этим. Не выпуская своей добычи из пасти, он направился к берегу. Он плыл тяжело, то погружаясь, то выныривая: ноша тянула его. Вот, наконец, и берег. Пограничник встречает верного пса.

Нарушитель был жив, хотя сильно нахлебался воды. К вечеру Метелицын доставил его на заставу.

Когда об этом происшествии стало известно всему личному составу погранпоста, молодой боец-первогодок Василий Пронин опять вздохнул втихомолку.

«Ведь вот же есть какие люди! Опять Метелицын с Кордом отличился! А когда мы с тобой, Буян?»

В этих мыслях проявлялось благородное стремление молодого бойца как можно лучше и самоотверженнее послужить Родине, которая прислала его охранять родные рубежи.

Собака, как будто понимая чувства вожатого, сочувственно виляла хвостом. Буян тоже успел уже крепко привязаться к молодому пограничнику, на которого после своего первого хозяина — пионера Вити — перенес всю свою любовь.

В ТУМАНЕ

Шли дни. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Прибавлялось опыта и знаний у бойца Пронина. Он исправно ходил в дозор, верой и правдой служил Родине. Сначала его посылали с более опытными товарищами, потом стали доверять самостоятельные задания.

Он учился у старшины Метелицына. С Метелицына брали пример все молодые бойцы. Старшина охотно делился своими знаниями и опытом, подолгу объяснял, как следует делать то, другое, а потом снисходительно-покровительственно, но ничуть не обидно для собеседника, добавлял обычно: «А ты как думал?»

Пронин перенимал его приемы, старался так же примечать каждую мелочь. Не простое это было дело. Сибиряк Метелицын был прирожденным охотником; он с детства дышал воздухом тайги. Пронин же вырос в городе, до призыва в армию работал на крупном металлургическом заводе. Ему лесная наука давалась труднее. А без такой науки пограничнику не служить. В лесу он должен чувствовать себя, как дома.

Поднялись птицы и кружатся над опушкой. Почему они поднялись? Кто их всполошил? Может быть, злой человек — враг пришел из-за рубежа и прячется в чаще. Будь начеку.

Сердится белка на дереве, квохчет, как наседка. При тихой погоде ее слышно метров за двести. Почему она сердится? Бывает, что она ворчит так на человека.

Пошел в наряд — не забудь взять компас. Но и без компаса знай: растения тянутся к югу, с севера их больше сечет ветер, мхи и лишайники больше растут с подветренной стороны. Потерял компас — умей ориентироваться на местности по приметам.

Будь всегда предельно наблюдателен, придирчиво вникай в каждую, даже в самую неприметную деталь; искусство следопытства изучи лучше, чем знали его индейцы во времена Фенимора Купера; главное на границе — бдительность.

Большая наука, всего не перескажешь. Нужно изучать ее долго и терпеливо. И только когда узнаешь все до тонкости, только тогда можешь сказать с полным правом: я — пограничник!

А что касается всего прочего, что положено советскому бойцу: стрелять метко из винтовки и личного оружия, бить из пулемета, уметь бросить гранату, знать назубок устав, — нечего и говорить. Должен знать досконально.

И Пронин учился всему этому.

Учился и Буян — по-своему, конечно.

Пионер Витя, в далеком советском городе вырастивший собаку и подаривший ее для пограничной службы, пожалуй, и не узнал бы теперь своего питомца. Живя зиму и лето в неотапливаемом помещении для сторожевых и розыскных собак, часами бывая на морозе в дозоре, вынужденный часто подолгу лежать на снегу, Буян оброс длинной густой шерстью, которая изменила его формы, сделала его крупнее, могутнее, грубее. Что тренировки мальчика — детская забава! Вот когда пришла настоящая суровая школа. Но мы должны сказать и в защиту Вити: не будь его тренировок — не получился бы из Буяна настоящий пограничный пес. Хорошую, крепкую воспитал Витя собаку; и за это Пронин не раз был благодарен ему.

Боец переписывался с прежним хозяином Буяна. Витя писал: