Возмездие - Семен Цвигун

— А я вот прилетел. Здравствуй, крестница, — обнял Семиренко Ирину Петровну. Затем — Хвата. — Здорово, подполковник.

— Майор, товарищ секретарь… — смутился Хват.

— Подполковник, мне лучше знать. Тем более что я уже не секретарь обкома, а бери, брат, выше…

— Ну да? — сказал Млынский.

— Вот тебе и «ну да»… Здорово, Ерофеич! Живой?

— А что мне сделается.

— Рад снова видеть тебя.

— Я тоже…

Тем временем по трапу самолета спустились высокий подполковник и смуглый майор с узкими медицинскими погонами.

— Подполковник Канин Федор Федорович, — представил Семиренко. — Твой новый заместитель по политической части… Майор Инаури Зураб. Назначен к тебе командиром медсанроты… А тебя, красавица, — Семиренко обнял за плечи Ирину Петровну, — заберу с собой. Хватит, отвоевалась… Тут еще к тебе несколько специалистов. — Семиренко указал Млынскому на группу людей, которые выгружали из самолета какие-то ящики под присмотром Озерова и Шумского.

Последним по трапу сошел высокий подтянутый человек в офицерской шинели без погон и в шапке-ушанке.

Четко подошел к Млынскому; щелкнув каблуками, отдал честь и доложил по-немецки:

— Инженер-подполковник Фридрих фон Бютцов. Прибыл в ваше распоряжение.

Ерофеев толкнул в бок Хвата.

— Так это ж… старый знакомец! Ах мать его за ногу! Харю наел на казенных харчах, сразу и не узнаешь.

Млынский протянул Бютцову руку.

— Я рад, что вы так четко определили свое место в борьбе с фашизмом.

— Я тоже рад нашей встрече, господин полковник. Я много думал о наших с вами беседах тогда, зимой…

— Тьфу, черт! — сплюнул в сердцах Ерофеев. — Может, они еще целоваться будут?

— Тихо, старик! — одернул его Хват.

— Что — тихо? Видал небось, как они с нашими пленными! А этот — как с парада, сука недобитая.

— Ерофеев! — позвал Млынский. — Проводи гостей и позаботься, чтобы их разместили как следует и накормили… Ты что?

— Слушаюсь… — глухо сказал Ерофеев и кивнул вновь прибывшим: — Пошли…

Семиренко усмехнулся, глядя им вслед:

— Бурчит старик?

— Кипит как самовар, — улыбнулся Млынский.

— Не может привыкнуть к виду живого немца, — сказал Хват.

— А придется, — серьезно сказал Семиренко и обернулся к Канину. — Это твоя забота, замполит. Священная ненависть нашего народа к фашистским захватчикам не должна быть слепой. Помните, что сказал Верховный: гитлеры приходят и уходят, а народ Германии остается…

Лукьянов подводит верховых лошадей.

— Не разучился еще? — с улыбкой спрашивает Семиренко Млынский.

Тот засмеялся и лихо вскочил в седло.

На пологом склоне, как в амфитеатре, прямо на осенней траве сидят командиры Особого отряда и партизанских соединений. За столом президиума — Семиренко, Млынский, Канин и представитель чехословацкого партизанского движения.

— Да, гитлеровцы приходят и уходят, а народ Германии остается, — говорит Семиренко. — Это надо помнить, товарищи, и разъяснять бойцам и партизанам… Сейчас, на последнем этапе войны, на пороге мира, как никогда, необходимо сплочение всех антифашистских сил Европы, чтобы исключить всякую, даже самую малую возможность возрождения фашизма и новой войны! Разрешите от имени Центрального Комитета нашей партии, от имени Центрального штаба партизанского движения передать вам, товарищи командиры Красной Армии и братья партизаны, пламенный привет и пожелания дальнейших успехов в борьбе с заклятым врагом всего человечества — с фашизмом! Да здравствует солидарность трудящихся всех стран! Да здравствует победа! Ура!

Все встали и зааплодировали. Дружное «ура» прокатилось над поляной и эхом отдалось в горах и ущельях…

В домике — штабе отряда тесно и шумно.

За столом на почетном месте сидят Млынский и Ирина Петровна, рядом — Семиренко. Возле Млынского — свободное место, на столе — оловянная кружка, накрытая ломтем хлеба с кусочком сала, это место Алиева… Дальше сидят подполковник Канин, подполковник Хват, представитель штаба чехословацких партизан, Озеров, Шумский, Катя Ярцева… Здесь же — новый доктор, май-op Инаури, и два прибывших из Москвы офицера. У многих на груди — новенькие награды.

Встает Семиренко.

— Товарищи! Предлагаю первую чарку выпить за тех, кого нет с нами, — за наших товарищей.

Все встали. Взгляды устремлены на кружку, накрытую ломтем хлеба.

Гонуляк потянулся чокаться, но Нечипоренко молча остановил его.

Хват снял свой орден, положил его в кружку.

— Разрешите второй тост?

— Подожди, — остановил его Семиреико, — успеешь награды обмыть. Сегодня, понимаешь, боевые товарищи прощаются. И не просто товарищи.

— Разреши, Николай Васильевич, сам скажу, — поднялся Млынский. — Други мои боевые! Жизнь у нас суровая, и счастье, может, и не ко времени, но оно пришло… И у меня опять есть семья — Ирина, Мишутка там в Москве… И скоро будет еще прибавление… сын или дочь. Война есть война, и свадьбы у нас, как вы сами понимаете, не было. Так вот, сегодня я всех вас считаю своими… то есть нашими гостями.

— Горько! — сказал Семиренко.

— Горько!.. Горько! — поддержали его.

Ирина Петровна встала и, смущенно улыбаясь, поцеловала Млынского.

Подошел Ерофеев.

— Люблю я вас обоих… Можно, я тебя расцелую, дочка? Можно, товарищ полковник?

— Можно, старый ворчун.

— Ну не такой уж я старый. — Ерофеев разгладил усы, поцеловал Ирину Петровну и Млынского. Потом снял с ремня гранату-лимонку и протянул ее Ирине Петровне. — Вот, от меня малому, на память… — Он потряс гранату, и внутри что-то загремело. — Пустая, горошины там. Пусть играет.

— Спасибо, Ерофеич, — сказала Ирина Петровна. — Спасибо тебе за все!

Ванда тихо подошла к Ирине Петровне, прижалась щекой.

— Не забывайте меня…

— Товарищи! — громко сказал Ерофеев. — Попов мы отменили сами, до загса далековато, так что выхода нет — тебе благословлять, секретарь, — повернулся он к Семиренко, — чтобы было по закону…

— Ну что ж… — Семиренко был серьезен. — Дело ведь не в бумаге, и свадьба ваша настоящая, по всем человеческим законам… Так что благословляю вас на долгую и счастливую жизнь!.. Горько!

— Горько!.. Горько! — подхватили все остальные.

Млынский поцеловал Ирину Петровну, и она вдруг заплакала.

— Ты что?

— От счастья, Иван, от счастья…

Ерофеев достал откуда-то из-за лавки балалайку.

— Раз уж свадьба — так с музыкой!

Отодвинули стол.

И тотчас под балалаечную плясовую в круг вышла

Катя Ярцева, повела плечами, подошла вызывающе к Семиренко. Тот поднялся.

Танцевали темпераментно и красиво…

В домике, кроме Ирины Петровны и Млынского, никого уже не было. Только из-за двери отчетливо доносился хруст шагов часового да где-то далеко все еще звучала неугомонная балалайка Ерофеева.

Млынский и Ирина Петровна молчали. Долго. Только изредка осторожно и нежно касались друг друга…

В самолете Ирина Петровна обходила раненых.

— Держись, казак. Первый раз в самолете?

— Ага…

— Я тоже.

Ей помогали второй пилот и офицер, сопровождавший Семиренко. Сам он сидел у иллюминатора и, когда Ирина Петровна присела рядом на минутку, улыбнулся ей.

— Ну что глаза такие грустные? Война идет к концу, скоро увидитесь…

— Да-да, конечно…

В салон вошел штурман.

— Пролетаем линию фронта, товарищи. Будьте внимательны. — Он прошел в хвост самолета, похлопал по плечу стрелка, крикнул: — Вася, смотри в оба!

Ирина Петровна, услышав стон, подошла к раненому. И тут самолет сильно тряхнуло. Она взглянула в иллюминатор: черной тенью проскочил немецкий истребитель. Потом мелькнул еще один, на крыльях которого бились желтые огоньки трассирующих пуль.

Ирина Петровна увидела, как истребитель с черными крестами вспыхнул и, оставляя шлейф дыма, камнем пошел к земле. И тут же их транспортный самолет задрожал всем корпусом, в салон полетели куски обшивки, раздались крики и стоны раненых.

Самолет резко пошел на снижение. Один из моторов задымил…

Самолет удалось все же посадить на неубранное льняное поле.

Летчики, Семиренко с молоденьким лейтенантом и Ирина Петровна, задыхаясь в дыму, подтаскивали раненых к дверям, а там их принимали подбежавшие солдаты. Семиренко кричал Ирине Петровне:

— Уходи! Слышишь? Я приказываю!

Она лишь головой качала в ответ.

Немецкий истребитель прошел на бреющем полете над распростертым на земле транспортным самолетом и прошил его длинной очередью. Семиренко подхватил обмякшую Ирину Петровну, выволок ее из самолета, отнес к деревьям.

Она уже не видела, как задымил и упал немецкий истребитель, как вспыхнул и взорвался транспортный самолет. Она уже не видела ничего…