Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Сомнения в известии «Саги об Эймунде» усиливаются, если сопоставить его с данными об оплате наёмников – тех же скандинавов и руси– при дворе византийских императоров в X–XI вв. Правда, данные эти отрывочны и скудны, и по ним нельзя составить полного представления о византийской системе вознаграждения профессиональных воинов, потому что она была довольно сложна и в высокой степени коммерциализирована. Например, известно, что прежде чем быть зачисленным на службу императору Византии, наёмному воину приходилось внести определённую сумму в казну в качестве своего рода «страхового взноса»; в итоге выходило, что жалованье, которое он позднее, при условии исправной службы, получал, уже не было его чистым заработком и оно возмещало в какой-то своей части его собственные средства, потраченные вначале. Кроме того, судя по всему, из жалованья надо было самостоятельно покрывать и расходы на жильё, пропитание и экипировку (по крайней мере, частично).

Как бы то ни было, суммы, которые упоминаются в византийских источниках как выплаты наёмникам, весьма существенно отличаются от того, о чём говорит сага. Так, по расчётам историков, предпринятым по данным трактата Константина Багрянородного «De Ceremoniis», годовое жалованье одного члена корпуса наёмных «росов», задействованного в кампании 911 г., составляло в среднем около 10 номисм, а в 949 г. – около 28 номисм[628].

Номисма – золотая монета в 4–4,5 г, которая по стоимости равнялась приблизительно (в зависимости от курса золота к серебру) одной гривне. Получается, наёмник византийского императора должен был получать в десятки раз больше наёмника новгородского князя (1 эйрир=1/2 гривны versus 10–30 номисм=10–30 гривен). Конечно, надо учитывать и указанные выше особенности оплаты труда наёмников в Византии, и то, что расходы чужестранца в Византии, а особенно в Константинополе, были гораздо выше, чем на Руси. Естественно было бы в принципе исходить из того, что служба в Византии была более доходной, чем на Руси. Но всё же такой сильный разрыв трудно допустить.

Учитывая большую достоверность византийских данных, сообщение «Саги об Эймунде» о том, что один эйрир серебра составлял годовое жалованье наёмного норвежца в Новгороде эпохи Ярослава «Мудрого», надо расценивать как какое-то недоразумение. Если отталкиваться всё-таки от цифры, донесённой сагой, то можно предположить, что изначально имелась в виду плата не за год службы, а только за месяц. Разумеется, в оплате наёмного труда по месяцам не было ничего странного и необычного, это было распространено в средневековой Европе, и ближайшие аналогии составляют указания ибн Якуба о месячном жалованье «мужам» Мешка I и Саксона – воинам Кнуда. В таком случае годовое жалованье одному из воинов Эймунда составило бы 12 эйриров или 6 гривен серебра. Эта сумма уже значительно лучше сочетается с цифрами из трактата Константина и других византийских источников, и разрыв из невероятного превращается во вполне правдоподобный.

Сопоставим теперь данные о жалованье наёмникам с летописным сообщением о том, как распоряжался новгородской данью Ярослав. Едва ли гриди Ярослава получали меньше, чем наёмные скандинавы, но и намного больше они не могли получать – существовали, вероятно, некие общепринятые нормы оплаты профессионального военного «труда» (с учётом региональной специфики, конечно). В сообщении речь идёт о годовой дани – вероятно, соответствующая сумма (тысяча гривен) шла на жалованье за целый год. Отталкиваясь от приведённых выше данных и поправки, предложенной к саге, можно допустить, что собственно жалованье одного гридина Ярослава составляло около 6 гривен или несколько больше, но всё-таки никак не более 10 гривен (ср. 10 номисм, которые в 911 г. получали «росы» в Византии). Употреблённый в летописи глагол «раздаваху» вроде бы подразумевает, что деньги выдавались на руки именно как жалованье. Как и с норвежцами Эймунда, о жилье, пропитании и экипировке договаривались, видимо, отдельно (ср. выше о «мужах» Мешка и хускарлах Кнуда). Упоминание саги о кормчем заставляет предполагать, что размеры жалованья могли быть выше для командного состава. В итоге надо думать, что на тысячу гривен можно было содержать около 100–150, максимум 200 военных слуг.

Если такое число воинов содержал Ярослав в Новгороде, то его отец в Киеве наверняка располагал военным корпусом более внушительным. Об этом намекает и дальнейший летописный рассказ, в котором указывается, что, как только возникла угроза войны с Владимиром, Ярослав посчитал необходимым, «пославъ за море», привести ещё варягов[629] (то есть собственно наёмников – тех, о ком рассказывает «Сага об Эймунде») – очевидно, одних гридей Ярославу для борьбы с отцом не хватило бы.

Таким образом, разные летописные данные за период с конца X до конца XI в. сходятся между собой, свидетельствуя о наличии многочисленного («большого») корпуса военных слуг у древнерусских князей, который те держали в своём непосредственном подчинении и на свой счёт. Наибольший размер этот корпус должен был иметь у князей Владимира и Ярослава в бытность их киевскими князьями, превышая, вероятно, тысячу человек. По-настоящему «большими» были контингенты отроков или гридей именно у киевских князей, хотя, конечно, своих воинов содержали и другие князья Руси. Если у Ярослава в бытность его новгородским князем «под рукою» отца насчитывалось не более 150–200 гридей, то, наверное, приблизительно такие же цифры надо предполагать для военных слуг и других князей XI в., происходивших из расплодившегося дома Владимира Святого. Уместным здесь будет напомнить рассказ Владимира Мономаха в «Поучении» о его конфликте с Олегом Святославичем в 1093 г. Олег вынудил его покинуть Чернигов, и он уходил из города почти «въ 100 дружинѣ и с дѣтми и с женами». Здесь, правда, неясно, из кого именно состояла эта «дружина» Владимира (само понятие дружина, как выяснено, было весьма неопределённым и расплывчатым), и возможно, имелись в виду и какие-то бояре с их людьми, но всё равно указание на то, что вся она составляла не более сотни человек, показательно[630].

Исходя из аналогии, представленной данными по истории древних Польши, Венгрии и Дании, вполне логично предположить, что именно из этих профессиональных воинов формировались гарнизоны крепостей, важных для киевских князей в стратегическом отношении. Даже чисто теоретически трудно представить себе, что военные объединения, состоявшие из нескольких сотен человек, базировались на постоянной основе в одном месте. Понимание, принятое в польской историографии, «большой дружины» как «дружины рассеянной» (drużyna rozproszona, см. выше) кажется вполне оправданным. В связь с сообщением о жёнах и наложницах Владимира тогда надо поставить летописные известия об основании киевскими князьями «градов» и «нарубании» в них «мужей» – очевидно, речь шла именно о таких гарнизонах, куда по частям размещались воины, но откуда в случае необходимости они могли быть собраны в одно войско[631].

На эти известия обращал внимание ещё Т. Василевский, который настаивал на том, что киевские князья не могли держать «при себе», то есть в непосредственной близости от своего местопребывания, крупные корпуса людей, состоявших у них на военной службе, просто из-за невозможности прокормить их и должны были их размещать в крепостях на стратегически важных направлениях[632]. Стоит, кстати, заметить, что исследовательская мысль Василевского, писавшего в 1950-е гг. ещё до появления работ Ф. Грауса о «большой дружине», двигалась, в сущности, в том же направлении. Так, историк тоже сопоставлял свидетельство Ибрагима ибн Якуба о 3000 воинов князя Мешка, с одной стороны, и известия ибн Фадлана о 400 воинах «царя» руси и ПВЛ о 800 отроках Святополка, с другой. В итоге Василевский оценивал численность всех людей на службе киевских князей конца Х-Х1 в., которых он считал возможным обозначить термином дружина в научном смысле (а не летописном), приблизительно в две тысячи человек (при этом отряд, состоявший при князе постоянно, мог насчитывать, по его мнению, не более 200 человек)[633].

К сожалению, очень мало таких древнерусских свидетельств относительно обеспечения воинов на княжеской службе, которые можно было бы поставить в один ряд с аналогичными сравнительно-историческими данными. Помимо сообщения о раздаче Ярославом собранной дани гридям можно указать только на известный летописный рассказ о колебаниях князя Владимира Святославича, отца Ярослава, по поводу способов наказания разбойников в статье 6504 (996) г. Согласно летописи, Владимир, живший после крещения «в страсѣ б(о)жьи», не «казнил» разбойников, «бояся грѣха». Когда «епископи» сказали ему, что как правитель, поставленный от Бога, он вправе «казнити» (хотя и «со испытомъ»), Владимир «отвергъ виры, нача казнити разбоиникы». Однако после этого выступили «епископи и старцы» и сказали: «рать многа, оже вира, то на оружьи и на коних буди». «И реч(е) Володимеръ: [тако буди]», – завершает рассказ летописец[634].