Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Для понимания этого места важно понять его контекст и связь с другими летописными текстами. Прежде всего, очевидно, что описание «нежадных» и «патриотичных» «древних князей и мужей», а с другой стороны, картина современных «повреждённых нравов», которые даёт автор «Предисловия», имеют довольно общий и не самый точный характер. Сведения, которые касаются древности, все почерпнуты из самой летописи, а именно той её части, которая повествует о X в.[641] На эти сведения указал Шахматов: о «правой вире» говорится «под влиянием» рассказа о Владимире Святославиче под 6504 (996) г. о попытке отменить виры за разбой (ср. выше); призывы «древних мужей» «потягнуть» по князе и Русской земле находят соответствие в речи Свенельда и Асмуда перед битвой с древлянами и речью Святослава перед битвой с греками в летописных статьях 6454 и 6479 гг.; выражение «росплодили были» соответствуют словам древлян, обращенных к Ольге «а наши князи добри суть, расплодили землю нашю» в статье 6453 г.[642]. При этом автор брал примеры более или менее наугад, не очень заботясь о точных соответствиях. Например, то, что говорилось о древлянских князьях, оказалось отнесено к князьям Русской земли. В летописи «мужи» готовы были «потягнуть» по своём князе, но призывы защитить Русскую землю в их уста не вкладывались. Рассказ о сборе вир Владимиром тоже привлечён не совсем корректно – там ведь не шла речь о том, «правые» или не «правые» были собираемые виры, и главная проблема рассказа была в том, есть ли в «казни» грех и надо ли вообще прибегать к вирам, а автор поучения делал упор на том, как (справедливо или нет) собирались штрафы в его время.

Имея в виду своих современников, автор обращается вообще к «стаду Христову», пишет вообще о «наших» скотине, сёлах и имуществах. Хотя применительно к «древним» временам летописец употребляет слова «князи» и «дружина», современников, которых он осуждает, он не обозначает ни этими, ни другими словами или терминами. Правда, фраза о князьях всё-таки вполне однозначна– именно они осуждаются за скопидомство и несправедливо наложенные штрафы. Однако, те два конкретных примера «несытства» людей некняжеского достоинства, которые указывает летописец (недовольство выплатой в 200 гривен и роскошные подарки жёнам), совсем необязательно должны относиться к одной определённой группе людей– социальной, профессиональной или какой-либо другой. Очевидно, автор «Предисловия» критиковал вообще относительно выдающихся и богатых людей Руси своего времени за жадность и своекорыстные устремления, несколько выделяя лишь князей (что вполне понятно, поскольку на них лежит главная ответственность за «правду»).

Никакой специальной социально-политической направленности не обнаруживает и статья ПВЛ 6601 (1093) г. Выше уже говорилось (см. в главе II, с. 237–241), что её автор сначала критикует неких «уных» в окружении умершего князя Всеволода Ярославича, затем людей, пришедших со Святополком в Киев, а затем каких-то «несмыслених» в его окружении, которое составилось к моменту конфликта с половцами. К князьям автор тоже далеко не благосклонен – косвенные упрёки раздаются в адрес Всеволода, прямые – в адрес Святополка. Всё это были люди из правящего класса, но всё-таки разного происхождения, статуса и состояния, а критика затрагивает всех без разбора.

Вполне резонно предположить, что указания на денежную выплату и одаривание жён золотыми монистами, поставленные в контекст публицистических выпадов в адрес «властей предержащих», тоже имели в виду не одного человека или одну группу людей, но разных. Второе указание, очевидно, относилось к боярам – кого, как не вельмож и сановников, упрекать в стремлении к роскоши и излишествам? Но первое указание, как уже было сказано, едва ли могло относиться к боярину. Пример, на который сослался автор «Предисловия», подразумевает наёмно-коммерческий характер отношений князя и человека, неудовлетворившегося выплатой в 200 гривен. Между тем, для отношений князя и бояр такой характер всё-таки был несвойственен, и даже если какая-то подобная размолвка и случилась бы между князем и боярином, вряд ли летописец стал бы вспоминать о ней в качестве яркого и показательного примера для описания современного ему общества. О ком же шла речь?

Важный шаг к объяснению этого места сделал А. А. Гиппиус, который, решив ряд непростых вопросов истории текста «Предисловия» и предложив реконструкцию его первоначального вида, справедливо заметил, что сумма в 200 гривен является слишком большой для каких-то выплат княжеским людям, и предположил, что её указание в тексте ошибочно[643]. Он склонен предполагать искажение в буквах, которыми в древнерусском письме передавались цифры (цифири). Буква «С», которой обозначалась цифра 200, могла легко появиться по ошибке на каком-то этапе переписывания древних рукописей из первоначальной «о» или «е», которые обозначали, соответственно, цифры 70 и 5 (подобные примеры в древнерусской палеографии известны). 70 гривен – это всё равно сумма слишком большая для каких-то выплат людям на службе князя. Более реальной выглядит цифра в 5 гривен[644], которая оказывается очень близка сумме годового жалованья, предположительно вычисленной выше применительно к норвежским наёмникам Ярослава «Мудрого» (6 гривен). Это приводит к выводу, что тот княжеский человек, недовольство которого послужило летописцу примером «несытоства», имел в виду годовое жалованье, которое ему предлагал князь. А на жалованье жили, как было выяснено, военные слуги князя – его отроки или гриди.

Если так понимать «Предисловие», то становится яснее его связь с теми сомнениями в военных способностях княжеских отроков, которые находим в статье 6601 (1093) г. в речи бояр, обращенной к Святополку. Летописец не привёл бы этой речи в своём труде, если бы не сочувствовал ей. Тот же автор критически высказывается в адрес тех же отроков – только теперь эти высказывания обнаруживаем не в заключительной статье его свода, а в самом начале, в «Предисловии». Будучи осведомлён о недовольстве одного из отроков своим жалованьем, летописец сослался на этот случай в поучении к «стаду Христову» как на характерный пример алчности, распространившейся в обществе его эпохи. Вельможи погрязли в роскоши, солдаты требуют жалованья, а справедливость и процветание Родины никого не заботят – вот смысл сетований книжника конца XI в., и такое их настроение находит столько аналогий в истории человечества, что нельзя не признать появление их и в домонгольской Руси не только вполне естественным, но даже в чём-то закономерным.

Конечно, такого рода сетования, как хорошо известно из аналогичных случаев, обычно несколько сгущают краски и вольно или невольно, сознательно или бессознательно искажают явления действительной жизни. Нам теперь трудно проверить обоснованность филиппик летописца. Но, по крайней мере, его гнев по поводу требования одного из княжеских людей выплатить больше 5 гривен, был, видимо, всё-таки не совсем оправдан. Если допускать, что жалованье скандинавских наёмников Ярослава составляло 6 гривен, то недовольство кого-то из княжеских военных слуг в конце XI в. жалованьем в 5 гривен не станет удивлять.

В то же время те же аналогии не дают оснований рассматривать эти сетования и как чисто риторические упражнения. Пусть и утрируя действительность, древнерусский критик «повреждённых нравов» всё-таки отталкивался от неё. Сопоставление известия статьи 1093 г. и «Предисловия» к НС позволяет утверждать, что одной из тех реальных проблем, которые отразились в высказываниях летописца, был кризис института «большой дружины». Существование многочисленного корпуса княжеских военных слуг стало в конце XI в. осознаваться как некая общественная проблема. Содержание этого корпуса обходилось, видимо, недёшево, результат его действий удовлетворял не всегда, а со временем стало нарастать напряжение между профессиональными военными, жившими на «казённое» жалованье, и потомственной знатью, претендовавшей на контроль над «государственными» финансами. Из летописного рассказа о последних годах правления Всеволода Ярославича и начале киевского княжения Святополка со всей очевидностью вытекает, что боярство претендовало тогда на ключевую роль в государстве, и естественно, что боярам должно было быть не по нраву, если князь пытался им противопоставить какие-то другие силы.

В середине – второй половине XII в., когда Русь представляла собой около полутора десятка фактически независимых земель-княжеств, крупных военных соединений на службе князей уже не видно. Князья, правившие этими землями, очевидно, были просто не в состоянии содержать на постоянной основе корпуса до нескольких сотен и более воинов, должным образом вооружённых и обученных.

Общеевропейской тенденцией IX–XII вв. были повышение роли тяжеловооружённой кавалерии и удорожание военного снаряжения, которое становится доступным относительно узкому кругу лиц[645]. Сил не только политических, но и военных, которые могли бы составить альтернативу ещё более усилившемуся боярству, не заметно. Боярские военные слуги выступают теперь иногда даже под обозначением «полки». Это обозначение используется, например, в летописном рассказе о конфликте галицких бояр с их князем Владимиром в 1188–1189 гг. Весьма показательно в этом рассказе противопоставление княжеских и боярских сил: бояре собрали «полкы своя», а князь, не способный им противостоять, бежал со своей личной (очевидно, немногочисленной) «дружиною»[646]. Определяющее значение имеют силы, ведомые ростовскими боярами, в междоусобице, разгоревшейся после смерти Андрея Боголюбского во Владимиро-Суздальской земле в 1174–1177 гг.[647] В Новгороде посадник Михалко Степанович в 1255 г. выставил против новгородского веча «свой полк»[648].