Последняя любовь - Элиза Ожешко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она замолчала, склонив голову, словно под тяжестью вымолвленных слов, но минуту спустя выпрямилась и полным достоинства голосом, все более оживляясь, заговорила:
— Да, я разведена. Как видите, я ношу звание, которое не любят в обществе. Ведь разводка — это женщина, которая не считает семейные узы священными и пренебрегает ими. Она попирает и смеется над святыней, ее голова полна грешных мыслей, а сердце — мимолетных и низменных чувств. Свет придает большое значение словам, но не вникает в различие судеб людских и решительно, как смертный приговор, произносит слова осуждения. Да, я согрешила в молодости, дала увлечь себя слепому порыву, поддалась детским грезам и безрассудству. Но, когда я вглядываюсь в минувшее глазами самого строгого судьи — своей совести, я могу назвать это не грехом, а ошибкой. Несмотря на проклятие, лежащее на мне, в сердце моем, как вот эта лучезарная звезда, сияет идеал, который в глазах общества несовместим с моим положением.
Волнение мешало ей говорить, она перешла на шепот, словно невыплаканные слезы перехватили горло.
Равицкий взял ее за руки и твердо сказал:
— Верю!
В этом слове был заключен целый мир мыслей и чувств.
— Теперь выслушайте меня, — помолчав немного и не выпуская ее рук, снова заговорил он. — Еще недавно мне казалось, что мои уста никогда не произнесут эти слова. Вы много страдали и продолжаете страдать. Вы жаждете счастья, жажду его и я со всей силой страсти. Вы спросите, был ли я до сих пор счастлив? Конечно, я познал счастье в работе, счастье от свершения добрых дел. Несмотря на заботы, трудности и страдания, я всегда приплывал к счастливым берегам, хотя, как я теперь вижу, лишь относительно счастливым. Я часто оглядываюсь на свою юность, — в те годы глаза мои были закрыты на мир и людей, и рядом со мной не было никого, кто открыл бы мне их, ум мой бился в тисках, и никто не помог ему вырваться; необразованный, безвестный бедняк, в полном смысле этого слова, я должен был сам пробивать себе дорогу в жизни; когда я сравниваю себя с тем юношей, окидываю взглядом пройденный путь и трудности, которые пришлось преодолеть, я могу сказать, что познал счастье. Многие из тех, кто меня окружал, пали в схватке с жизнью — не телом, а духом, они не поднялись и никогда не поднимутся. А я жил, шел вперед, боролся, побеждал и ни разу судьба не одолела меня. Но ты, Регина, словно венец всей моей жизни… а твоя любовь как бриллиантовый крест в этом венце, и я протягиваю к нему руки с верой и надеждой. Неужели счастливый жребий изменит мне? Счастье никогда не давалось мне легко, и теперь я тоже боролся за него — страдал, сомневался, жаждал. Я люблю тебя, Регина, всеми неистраченными силами души, и пока не сольются воедино наши мысли и чувства, моя жизнь не будет завершена. Отныне мы пойдем одной дорогой по свету; обопрись на мою руку и дай мне насладиться твоей любовью. Согласна ли ты стать моей женой, Регина?
Регина стояла неподвижно, как статуя, и Равицкий сжимал ее переплетенные пальцы. По мере того как он говорил, ее бледное лицо разгоралось румянцем, от учащенного дыхания приоткрывались губы, глаза затуманились.
Когда он кончил, она еще с минуту смотрела ему прямо в лицо с выражением, которое невозможно передать словами, потом ноги у нее подкосились, шелковое платье с шелестом коснулось пола, и она, опустив голову, прошептала:
— Я люблю тебя!
Стефан обнял ее и, склонившись к ее залитому румянцем лицу, произнес:
— Ты моя первая и последняя любовь!
О поэты всего мира, воспевайте в звучных одах или печальных элегиях чудеса природы! Мудрецы и исследователи, рассекайте острием мысли фибры человеческой души и создавайте ученые теории! Но пусть ваш взор и ваша мысль, поэты, мудрецы, пророки и мыслители, не дерзает постичь тот миг, когда два существа, сильные телом и духом, соединяются в любовном объятии, когда их уста сливаются в поцелуе, а родственные души жаждут соединиться навеки.
Этот миг непостижим, его никому не описать, не пересказать, не исследовать; пусть же опустится занавес и скроет тайну, из которой рождается источник жизни. Те, кто не испытывал подобных мгновений, пусть скажут себе, как ангел, изгнанный из рая:
Мчись к солнцам бесчисленным, к звездам извечным,Висящим в пространстве пустом, бесконечном,В бескрайности бездн необъятных;
Сочти все их радости, все наслажденья,Помножь их на вечность — не стоят мгновенья,Мгновенья небес благодатных!
Наутро, около десяти часов, во дворе дома с балконом царило небывалое оживление. Кучер Тарновского внимательно осматривал карету, которую выкатили из сарая. Григорий возился с дорожными сундуками, готовя их к длительному путешествию. Черноокая румяная горничная Ружинской часто пробегала по двору, отдавая распоряжения слугам и заглядывая в карету. Пригожая девушка улыбалась казачку, напевала, взбегая на крыльцо.
Вот в воротах показался парень лет двадцати в черной тужурке и белом жилете, на котором необычайно ярко сверкала цепочка от часов, в шапке набекрень. Насвистывая и уперев руки в бока, он наблюдал за происходящим во дворе. Его внешность не оставляла сомнения в том, что это лакей, и, живи он во времена Мольера, он мог бы послужить знаменитому комедиографу прототипом для его Фронтена — столько хитрости и сметки светилось в его глазах.
— Здравствуйте, пан Григорий! — сказал он, подходя к слуге Тарновского.
— Здравствуйте, пан Михал, — равнодушно ответил тот, продолжая стучать молотком.
— Что нового?
— Да ничего!
— Куда это вы собрались?
— В дорогу, как видите.
— В дорогу? — воскликнул лакей и присел на сундук. — Вы что, уезжаете?
— Завтра!
— Ха-ха-ха, — засмеялся лакей, — видно, вашей пани надоели здешние воды. А может, о муженьке соскучилась? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Красивая у вас хозяйка… чтоб ее… Мой хозяин из-за нее голову потерял, ей-Богу… Может, на свадьбе еще погуляем, а, пан Григорий? Хе, как вы думаете?
— Как же так, сударь, разом и о муже и о свадьбе болтать, — пробурчал из-под усов кучер.
— А почем я знаю, замужем ваша хозяйка или нет, — она ведь с братом разъезжает. Были бы вы порядочными людьми, так сказали бы. Хе!
— А нам до этого дела нет, — равнодушно ответил Григорий.
— Как это дела нет? Послушай, Григорий, что я тебе скажу. Мой хозяин не поскупится, и тебе кое-что перепадет. — И он многозначительно показал на свою загорелую, сомнительной чистоты руку.
Григорий невозмутимо посмотрел на него и ответил спокойно:
— Коли мне деньги понадобятся, я у хозяина или у хозяйки попрошу, а в карман к вашему пану и в дела своих господ нос совать не стану.