Против энтропии (Статьи о литературе) - Евгений Витковский

Перед нами снова борьба за последнее место, перевод остался неизданным и пристально разбирать его было бы некорректно, да и видно все, что надо, внимательному читателю.

Борис Бер принадлежал к другому, заметно более старшему поколению (1871-1921); перевод также не издан[0.85]:

От скуки иногда пытаются матросыЛовить огромных белых птиц морей:Беспечны спутники – красавцы альбатросы –Над горькой бездною скользящих кораблей.

Бер издал три сборника стихотворений (последний в 1917 году), подготовил к печати четвертую книгу, выполнил множество переводов, переписывался с Горьким. Бодлера он переводил и до переворота 1917-го года, но вплотную занялся им в последний год жизни. Под процитированным переводом дата – «1920», но даты под прочими переводами ясно говорят: меньше пяти стихотворений в день он не делал. Перед нами черновики, результат налицо и гадать не о чем.

Владимир Набоков опубликовал свой перевод в Берлине в 1924 году, о нем выше уже шла речь. Так вот:

Бывало, по зыбям скользящие матросысредь плаванья берут, чтоб стало веселей,великолепных птиц, ленивых альбатросов,сопровождающих стремленье кораблей.

Ко всем ляпам предшественников Набоков добавил новый: ввел неточную рифмовку («матросы – альбатросов», ниже «поставлен – бесславно», «неуклюжий – по клюву» им и т.д.). Мало этого – его альбатросы для разнообразия стали ленивыми. О таких произведениях принято говорить, что они «к сожалению, сохранились». В будущем у Набокова была добротная работа над Рембо и блестящая – над Мюссе, а тут – ну, ясно, что случилось «тут».

Адриан Ламбле (о нем подробно см. главу 4):

Нередко, для забав, стараются матросы,Когда скользит корабль над бездной вод глухих,Поймать могучего морского альбатроса,Парящего в кругу сопутников своих.

На этом (1929!) дореволюционная эпоха, берлинским и парижским краем заехавшая в советское время, как будто завершается. Последующие переводы принадлежат уже совершенно иной школе: они были сделаны в те годы, когда Д. Бродский и А. Пиотровский намеренно революционизировали поэтов прежних столетий, как того требовала их собственная эпоха: первый – Рембо, второй – Катулла.

В.Г. Шершеневич (неизданный перевод 1930-х г.г.)[0.86]:

Для развлечения порой толпе матросовМорских огромных птиц случается словить,Дорожных спутников, ленивых альбатросов,За судном любящих по горьким безднам плыть.

Автор пленительных стихотворений, написанных около 1920 года, глава имажинизма, Шершеневич занимался поэтическим переводом до революции и после нее, перелагал Рильке и Лилиенкрона, Парни и Шекспира («Цимбелин»), но любовь его к Бодлеру определенно не была взаимной. Мало

того, что его альбатросы, след за набоковскими, стали ленивыми, они и летать-то перестали.

Завершает «довоенную» эпоху неопубликованный перевод Георгия Пиралова, также выполненный в 1930-е годы[0.87]

Порою для забав иные из матросовГигантских ловят птиц, попутчиков-друзейВ далеких странствиях, беспечных альбатросов,Над судном вьющихся средь гибельных зыбей.

Г. Пиралов был известен в основном как переводчик прозы, а также как герой знаменитой, ходившей в списках баллады Георгия Шенгели «Замок Альманах», впервые увидевшей свет лишь в антологии «Строфы века – 2» (М., 1998). Единственное, что можно сказать о переводе Пиралова – что «попутчиков» в ту пору – даже в поэзии – трудно было воспринимать просто как «сопровождающих».

В.В. Левик оказался автором единственного нового перевода «Альбатроса», опубликованного в СССР после войны:

Временами хандра заедает матросов,И они ради праздной забавы тогдаЛовят птиц океана, больших альбатросов,Провожающих в бурной дороге суда.

Здесь использован вместо шестистопного ямба четырехстопный анапест, но об этом поговорим в последней главе. Помимо этого необходимо констатировать, что перевод продолжает ту же самую поэтическую линию, которую наметили двенадцать предшественников Левика (то, что четыре перевода взяты из архива – роли не играет, хватит и оставшихся восьми).

Так складывается штамп, и редактор не всегда знает, какой из множества переводов предпочесть, настолько они похожи. Вместе с тем именно сходство переводов создает у читателя некое представление об оригинале, превращая все переводе вместе и в сумме в некое подобие мысли о подлиннике. Как бы ни были слабы переложения, но мощь оригинала такова, что и через скверные пересказы Панова и Набокова просачиваются капли бодлеровской поэзии. Именно этот «коллективный Альбатрос» склонил некоторых русских поэтов к интонационному плагиату в их собственных стихах.

Владимир Кириллов, тот самый, которого Маяковский уговаривал «не писать старыми ритмами» (ибо сам свято верил, что пишет «новыми»), Маяковского не слушал и писал – правда, его стихотворение называлось оригинально, не «Альбатросы», а… «Матросы»:

Герои, скитальцы морей, альбатросы,Застольные гости громовых пиров,Орлиное племя, матросы, матросы,К вам песнь огневая рубиновых слов!

Если вычесть из этих знаменитых строк гумилевское «Вы все, паладины Зеленого Храма…."[0.88], героя нашего исследования и самую малость Северянина, что предстанет нашим глазам? Как ни странно, кое-что все же останется. Главным в этом «кое-что» будет неслыханное орнитологическое открытие: будучи альбатросом, оказывается, можно быть еще и орлиного племени…

Как упоительно легко переводить темные, зашифрованные стихи вроде «Пьяного корабля» Рембо, какие разные избираются дороги и какие получаются различные результаты, – и как трудно переводить простые, лишенные темных мест стихи. Только через силу можно идти в их переводе и – одним и тем же путем. И читатель поверит. Поверит сильнее, чем всем бредовым версиям «Пьяного корабля», где от оригинала не остается порою ни слова, а на русскую поэзию повлияло (в отличие от Бодлера) разве что одно лишь название шедевра Рембо. Доказательством того – целая стая русских альбатросов…

Бросовых вещей не воруют.

4

«Неведомый шедевр»

Недобросовестность границ не имеет.

В №1 журнала «Москва» за 1986 год И. Карабутенко опубликовал более чем сенсационную статью: «Цветаева и «Цветы зла», где полумиллионным тиражом возвестил миру о нахождении неизвестной книги Марины Цветаевой – «Цветы зла» в переводе Адриана Ламбле, Париж, 1929. Отчего это книга Цветаевой? Оттого, что Адриан Ламбле не мог быть никем, кроме Марины Цветаевой. Доказательства? Их нет вовсе, но разве они нужны? Аргументы Карабутенко, наподобие совпадения рифмы «лампы-эстампы» в переводах Ламбле 1929 года и Цветаевой 1940 года («Плавание»), ни малейшей критики не выдерживают: мы уже видели, как оригинал сам «диктует» рифмы, а тут еще и рифменная пара просто взята у Бодлера. Еще одним важнейшим доказательством своей теории считает И. Карабутенко тот факт, что ни о каком Адриане Ламбле лично ему, И. Карабутенко, ничего не известно…

А. Саакянц, ответившая на сочинение Карабутенко в No 6 «Вопросов литературы» за 1986 год (тираж, увы – лишь 15 тысяч экземпляров) убедительно доказала, основываясь на тех же цитатах из перевода Ламбле, а главным образом – на фактах биографии Цветаевой, что вся сенсация – мыльный пузырь (впрочем, Н. Попова в No 8 «нового мира» за тот же год пламенно поддержала Карабутенко). Но…

А. Саакянц справедливо посмеялась над тем, что Карабутенко назвал принадлежащую ему книгу уникальной. Однако не зря ей пришлось пользоваться в своей статье лишь теми цитатами, которые милостиво привел в своем творении Карабутенко, цитировавший – видимо, на свой вкус – строки получше. Отчего-то она оставила без внимания поистине комичные совпадения текста Ламбле с неоконченным переводом В. Левика, выполненным в 60-е – 70-е годы (почему тогда Левик – не Ламбле?..) Ответ прост: специалисту по русской поэзии (не только одной А. Саакянц) нет ни малейшего дела до истории русского поэтического перевода.

Я не так высоко ценю книги своей библиотеки, как И. Карабутенко, уникальными их не считаю. «Цветы зла» в переводе Адриана Адриановича Ламбле, выходца из Швейцарии, окончившего Санкт-петербургский университет, много лет стоят у меня на полке. Сам Ламбле после революции жил в Париже, затем в Пекине и Шанхае[0.89], там заболел душевной болезнью, был взят под опеку швейцарским консульством, вывезен в родные Альпы, где и умер около 1950 года. Еще в 1970 и 1971 годах на состоявшихся в Центральном Доме Литератора в Москве обсуждении книги Бодлера, вышедшей в «Литературных памятниках», я выражал сожаление, что составители ни в какой степени не использовали ни перевод Ламбле, ни рукопись полного перевода Шершеневича, ни целый ряд известных мне отдельных переводов. «А что, мы много хорошего упустили?» Спросил меня тогда Н.И. Балашов. «Мало…» пришлось ответить мне, я готов повторить это и теперь. Научная добросовестность и великая поэзия не всегда идут по одному пути.