Н.А.Львов - А. Глумов

Советские историки разработок угольных месторождений называют Львова «первым государственным руководителем промышленных разработок на территории нашей Родины. ...Угольная промышленность России своим развитием в значительной степени обязана его глубоко патриотической деятельности»114.

Р1овая деятельность Львова так его поглотила, что он принужден был покинуть службу в Почтовых дел правлении, переименованном в Почтовый департамент. А быть может, новое начальство его не устраивало: после кончины светлейшего князя-канцлера должность первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел занял граф Ф. В. Ростопчин, и вышел указ о назначении Ростопчина главным директором Почтового департамента. Львов в это время был главным директором угольных приисков и главным начальником земляного битого строения в Экспедиции государственного хозяйства.

Вся деятельность сосредоточилась теперь в Москве, на Тюфелевой даче. Здесь было тише и - подальше от мира подъячих, чиновников и «сплетниц-тетех». А Тюфели были действительно чудесным местом. «Жаль, друг мой любезный, - писал Востокову тот же Иванов, - что не приедешь навестить обитель нашу Тюхили, рай земной в приятных видах, по буграм раскинутый. Питался бы бальзамическими испарениями сосен, берез, ветел и тополей, к вечеру бы слушал соловья, которого твой друг великий охотник слушать и который всякую зорю у нас поет, несмотря на крик лягушек, сов, филина и коростелей, которые искусство и приятность пенья его только лишь оттеняют. Я бы тебе показал распускающийся ландыш, любимый Карамзинов цветочек, дикую розу, василек. И ты, о скоро вырасти собирающаяся малина! не миновала бы алчущих уст моего друга. Ты видел бы в воздухе плавно парящего ястреба, на озере плавающую дикую утку и долгошеюю огромную цаплю над водой стоящую...»115.

Но тут на Львова опять свалились неприятности. Только лишь Ростопчин занял новую должность, он отдал распоряжение выселить Львова из Почтового стана, им же построенного, в котором он прожил столько лет. Письмо Львова Ростопчину из Москвы от 21 июня 1799 года: «Сиятельнейший Граф милостивый Государь Федор Васильевич! Из Почтового Правления приказано дворнику моему немедленно очистить квартиру... В Августе месяце я буду в Петербурге и немедленно переберусь, иначе я буду в необходимости свои и вверенныя мне чужие вещи выкидать на улицу: ибо в квартире моей остался один только дворник, который и при доброй воле не в силах будет приказанного исполнить»116.

Все это было неспроста. Лизанька (Елизавета Николаевна), дочь Львова, свидетельствует, что на батюшку кто-то из «сплетииц-тетех» нашептал императору, будто он отстраивает свою усадьбу в Никольском силами своих учеников, почитавшимися на государственном обучении. Пришлось объясняться, оправдываться...

Осенью Львова постигло еще одно несчастье, о котором Мария Алексеевна рассказывала в письме к Державиным. В конце лета привезенный на барках уголь «нигде не приняли, говоря, что выписали из Англии, хотя угля никакого другого не употребляли».

«Итак, у него остался уголь на руках, - пишет М. А. Львова. - Тогда он стал просить, чтобы дали ему место, где бы ему можно было положить уголь безопасно... Пришла между тем осень; барки оставить невыгруженными опасно, чтобы льдом не проломило и не потопило бы угля; принужден он был выгрузить у себя на даче, где загорелась пивоварня и сгорел весь уголь»117.

Уголь горел несколько месяцев. Не находилось способа его потушить. Картина была потрясающая.

«Послушай, мать сыра-земля,

Ты целый век ничком лежала,

Теперь стеной к звездам восстала,

Но кто тебя воздвигнул? - Я!»

Какие образы!.. Такой глубины трагедийного пафоса Львов нигде еще не достигал. И в то же время какое гордое самосознание власти своей, разумной, Человеческой! «Я» звучит как вызов Прометея, похитившего огонь у богов.

И вдруг в обращении к Земле тональность меняется:

«Не тронь хоть ты меня, покуда

Заправлю я свои беды,

Посланные от чуда-юда,

От воздуха, огня, воды»118.

Здесь - мольба. Однако мольба без утраты достоинства - он с Матерью-землей говорит, как младший член одной семьи - природы. Веру в себя он сохранил. Он справится со своими несчастьями, выйдет победителем из схватки с темными силами...

Львов набрел на залежи торфа под деревнями Черкизовой и Кожуховой - всего торфу на глаз было более семидесяти десятин.

«На сто лет для протопления всей Москвы хватит!» Места пустые, неподходящие ни для земледелия, ни для пастбищ. Торф очень дешев, им можно заменить каменный уголь - для протопления домов, для обжига кирпичей, извести и так далее... Но главное, разработка торфа приостановит вырубку вокруг Москвы леса. Доставлять в город вырытый торф надо водой - только водой! необходимо лишь два небольших канала провести. Все это очень дешево обойдется.

Итак, поставлена очередная проблема: торф! Затея нашла поддержку у монарха, и 7 ноября 1799 года было отдано распоряжение через Г. Г. Кушелева о протоцлении Москвы торфом или каменным углем.

Но Обольянинов заявил, что раз в добывании торфа заинтересованы только жители Москвы, «то и заботиться об оном их же есть обязанность». Московский генерал-губернатор И. П. Салтыков, рассыпаясь в любезностях, писал, что у него нет ни лесу, ни денег на разработку торфа и он не имеет повеления об их отпуске. Граф Г. Г. Кушелев, через которого проходили распоряжения монарха о торфе и к которому неоднократно обращался Львов, явно уклонялся от поддержки119.

Снова Львов оказался лицом к лицу со злейшим врагом прогресса в России - с чиновничьим миром.

«Ерихонцы!» - так презрительно называл крючкотворов и бюрократов Державин, безуспешно воевавший с ними на всех ступенях своей служебной деятельности: в сенате, в должностях президента Коммерц-коллегии, государственного казначея. Напрасно громил судейских присяжных Капнист в комедии «Ябеда».

«Почти всегда единая заплата для начинающего была нарекание, неприятности и труд, - писал Львов в только что вышедшей книге «О пользе и употреблении русского земляного угля» (1799), - ...ни о славе, ни о труде я, действительно, не мыслил, посвятив себя с лишком 10 лет в часы для отдохновения от должности... убежден будучи только тем, что сделаю полезное дело. ...Разработка оного оставалась безгласною, смеялись обретению и обретателю, обещали, отказывали, и я, терпевши всякого рода неудачи 10 лет, не отставал от моего начала».