Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

Николай испытывал тяжкие терзания и во время подавления бунта, когда пришлось отдать приказ стрелять «по своим», и во время следствия, и при конфирмации приговора. «Милая и добрая матушка, — писал Николай Павлович Императрице Марии Федоровне, — приговор состоялся и объявлен виновным. Не поддается перу, что во мне происходит; у меня прямо какое-то лихорадочное состояние, которое я не могу определить. К этому, с одной стороны, примешивается какое-то особое чувство ужаса, а с другой — благодарности Господу Богу, Коему было благоугодно, чтобы этот отвратительный процесс был доведен до конца»82. Император Николай считал себя «самым несчастливым из государей, потому что вступил на престол ценою крови своих подданных» (письмо графу Ф. В. Остен-Сакену вечера 14 декабря 1825 го­да — «Русский архив», 1884, кн. 6, стр. 241). У него и в уме не было мстить кому-либо из близких родственников тех, кто были осуждены за возмущение 14 декабря. Семьям казненных и отправленных в каторгу декабристов, которые с потерей кормильца лишились средств к достойному существованию, Император тайно оказывал большую материальную помощь.

В манифесте от 13 июля 1826 года, подводившем итог делу 14 декабря, Император Николай I провозглашал: «Наконец, среди общих надежд и желаний, склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступ­лением отпали родственные им члены. Во все продолжение сего дела, сострадая искренно прискорбным их чувствам, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства передает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон христианский»83.

Как бесконечно далеки эти слова, воплотившиеся в дела, от кровавых ужасов Петра и Анны Иоанновны, и сколь еще дальше они от преступлений тоталитарных режимов ХХ века, когда быть родственником «врага народа» считалось тяжким уголовным преступлением. И нельзя не согласиться, что тогда, в 1825 году, государственная власть в России находилась на невиданной ни в XVIII, ни в XX веке нравственной высоте.

Но изменилось и общество. Старое русское гражданское общество, восстановившееся и обновившееся в борьбе с польской интервенцией в послед­ние годы Смуты XVII века, исчезло в Расколе и петровских преобразованиях. После расправы со старообрядцами охотников умирать за идею в русском обществе почти не осталось. Боролись и даже умирали в XVIII веке (если не считать воинских подвигов) главным образом за свои интересы. Мы помним, что практически все свободные сословия высказывались за крепостное право в отношении сословий несвободных и голосов, подобных голосу Радищева или Новикова, почти не было слышно в царствование Екатерины. Не было почти слышно и голосов в защиту унижаемой Православной Церкви ни со стороны духовенства, ни со стороны мирян — мужественное исповедничество святителя Арсения Мациевича так и осталось единичным фактом для XVIII столетия.

 Александрово царствование многое изменило. Сам Государь дал пример нравственного, совестливого отношения к ближнему и ответственного отношения к Богу и Церкви. Идеи гражданского самоуправления, парламентаризма, освобождения рабов, просвещения и светского, и религиозного, всех групп русского общества, принцип равной доброжелательности ко всем народам и ко всем религиозным сообществам был сначала явлен с высоты императорского трона и только вслед за тем начал распространяться в высшем сословии. «Император Александр <…> собственно причина восстания 14 декабря. Не им ли раздут в сердцах наших светоч свободы <...>?» — писал во время следствия убийца генерала Милорадовича Петр Каховский Императору Николаю I84.

Впервые с эпохи Петра в России образуется слой людей, озабоченных общественно-политическим состоянием отечества. Да, здесь было много моды, оглядок на революционную Францию, на Наполеона, было много игры в тайные общества, в античную гражданственность, но исключительно важно, что все эти взрослые игры питались жаждой Правды и искали не своего блага, а блага ближнего.

«Для того ли мы освободили Европу (в 1814 году. — А. З. ), чтобы наложить цепи на себя? Для того ли дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?» (штабс-капитан А. А. Бестужев). «Любовь к отечеству и свободе <...> сострадание к сочеловекам, находящимся в столь бедственном злополучии <...> меня принудили вступить в сие общество» (подпоручик Я. М. Андреевич). «Причина, побудившая нас к сему, была: угнетение народа. К облегчению его участи я решился из патриотизма жертвовать собою» (отставной поручик А. И. Борисов). «Идея о конституции и свободе крестьян прельстили меня, и я себя почел обязанным взойти в общество, которое мне казалось стремящимся ко благу моего отечества» (штабс-ротмистр князь А. П. Барятинский). «Смело говорю, что из тысячи молодых людей не найдется и ста человек, которые бы не пылали страстью к свободе <…> И мы не можем жить, подобно предкам нашим, ни варварами, ни рабами» (П. Г. Каховский). «Мы были сыны 1812 года. Порывом нашего сердца было жертвовать всем, даже жизнью, во имя любви к отечеству. Призываю в свидетели Самого Бога» (подполковник М. Муравьев-Апостол)85. Вольнодумством было проникнуто все современное молодое поколение, а не одни лишь члены тайных обществ: «Кто из молодых людей, несколько образованных, не читал и не увлекался сочинениями Пушкина, дышащими свободою <...> О, Государь! Чтобы истребить корень свободномыслия, нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кто родились и образовались в последнее царствование (Александра I. — А. З. )» (подполковник барон В. И. Штейнгель)86.

Это «дум высокое стремленье», высказанное декабристами во время следствия, можно множить и множить. К концу Александрова царствования действительно выросло и сложилось целое поколение дворян, желавших исцелить отечество от постыдных язв рабства и преобразовать его на началах гражданской свободы и самоответственности, принеся, если надо, в жертву этим идеалам и свое благополучие, и саму жизнь свою. Среди декабристов были, впрочем, не только пылкие юноши, но и вдумчивые мыслители, хорошо изучившие теорию и практику политической и экономической жизни своего времени, прекрасно знавшие основы государственного порядка Англии, Франции, Североамериканских Соединенных Штатов. Это был отнюдь не очередной дворянский заговор гвардии, какие не раз случались в России в XVIII столетии, как полагал С. Ф. Платонов87, но проявление внутреннего процесса гражданского возрождения, нравственное и политическое взросление души высшего сословия, доведенного до полного инфантилизма в долгую предшествовавшую эпоху распадающейся сотерии. Процесса, протекавшего почти незаметно в российском образованном классе в течение всего предшествовавшего столетия и существенно ускорившегося в царствование Александра Павловича.

Великая трагедия России состояла в том, что власть и общество, его лучшие представители, двигаясь почти параллельно, увидели друг в друге не союзников и соратников, но, скорее, соперников и врагов. Впрочем, Государь Александр I до последних дней своего царствования щадил будущих декабристов, надеясь, должно быть, на совместную плодотворную работу, и лишь 10 ноября 1825 года отдал приказ начальнику Главного штаба генералу И. И. Дибичу арестовать заговорщиков. В эти дни ему уже были прекрасно известны не только филантропические проекты «Зеленой книги», не только конституционные программы Рылеева, Пестеля и Муравьева, но и совершенно конкретные планы цареубийства и истребления всей династии Романовых. И все же Александр медлил с репрессивными мерами до последней возможности. Он добился своей цели — вырастил поколение «новых людей», свободных от растления рабским угодничеством и искательством чинов, поместий и орденов, желавших, подобно Чацкому, «служить», а не «прислуживаться». Теперь их следовало укоренить в религиозной и гражданской ответственности, но на это Государю Александру не хватило или жизни, или воли и умения…

Иначе думали члены тайных обществ. Большинство из них когда-то были очарованы Александром, его либеральными речами и действиями, его блистательной победой над Наполеоном, его открытостью к общению и скромностью в поведении. Но они ждали немедленных реформ, немедленной конституции, немедленного освобождения крепостных, а вместо этого видели военные поселения в России, освобождение крестьян только в иноязычных и иноверных западных провинциях и конституцию только для поляков и финнов, а не для русских. Они ждали, что их призовут к исполнению высоких задач реформирования государства, но их, героев войны 1812 — 1814 годов, кажется, забыли. Горечь личной невостребованности, соединенная с уязвленным национальным чувством (полякам и финнам — все, а русским — ничего) и сознанием, что ужасные язвы отечества остаются неисцеленными, толкали этих честных и благородных людей в ряды заговорщиков.