Так кто же развалил Союз? - Олег Мороз

«Сегодня последний день сессии Верховного Совета. У Горбачева была последняя возможность «управиться» с Литвой, а значит, и со своим имиджем как лидера перестройки. Он даже поручил утром Примакову набросать текст. Женя с Игнатенко набросали, разумеется, в осуждение происшедшего. Но М. С. не воспользовался. И после отчета Дементея (председатель Верховного Совета Белоруссии. — О.М.), который возглавлял делегацию Верховного Совета (Олейник и Тер-Петросян) [ездившую] в Литву (отчет их пустой, формальный), и после «развернувшейся дискуссии» предложил… приостановить действие закона о печати и ввести в каждый орган цензора из состава Верховного Совета. Поднялся шум. М. С. не стал настаивать. Но замысел свой обозначил. ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ОН НА СТОРОНЕ ТЕХ, КТО УБИВАЛ В ВИЛЬНЮСЕ, — ЕСТЬ ЧТО СКРЫВАТЬ, НЕ ПОКАЗЫВАТЬ (выделено мной. — О.М.)»

Хотя предложение о цензуре и не прошло, — не те уже были времена, — это предложение все же упало на благодатную почву: Верховный Совет постановил показать по телевидению «черносотенную», по словам Черняева, передачу «железного Шурика» — Невзорова о подвигах омоновцев в Вильнюсе и одновременно не показывать другие «зарисовки», сделанные в литовской столице, в том числе иностранные.

Это ли не цензура?

В тот же день, 16 января, Черняев делает еще одну интересную запись: в разговоре со своей дочерью он «вкратце излагает ей свое видение Горбачева: в нем действует уже одна логика — удержаться у власти любой ценой». По словам Черняева, «его новое выступление против Ландсбергиса и по поводу пресс-конференции Ельцина (надо полагать, таллинской или московской, скорее — московской, 14 января. — О.М), как и предыдущее в Верховном Совете, — сумбурное, не по делу, мелочное и «личностное», совсем не на уровне момента».

А ведь стремление любой ценой удержаться у власти — это как раз то обвинение, которое Горбачев и его окружение много раз в разговорах между собой, да и не только между собой, предъявляли своему вечному оппоненту Ельцину.

В эти дни, — правда, по другому поводу, не по поводу Литвы, — Горбачев вспомнил и о Политбюро, призвал его держать совет относительно начавшейся войны в Йемене и Ираке, введению американских войск в эти страны.

Анатолий Черняев, 17 января:

«Началась война в Персидском заливе (сухопутный вариант). Я в этом не сомневался. Меня разбудили в 4 утра. Поехал в Кремль. Зашел к Примакову — там Дзасохов и Фалин. Начали сочинять заявление Горбачева.

Часов в 7 в Ореховой комнате М. С. собрал — у меня «челюсть отвисла», когда я вошел, — членов Политбюро, секретарей ЦК… Все возвращается на круги своя, подумал я, это симптом. Был, конечно, и Язов, который, разложив карту на столе, показывал, что и как, по его мнению, будет (кстати, угадал точно).

Знали бы американцы… Ночь. Чрезвычайная ситуация… Собрались дилетанты в вопросе, который предстояло обсуждать…

Вот в какой компании М. С. решал вопрос в связи с событием, последствия которого, с точки зрения перегруппировки всех мировых сил, состояния противоречий и факторов, могут превзойти результаты мировой войны.

Не знаю, соврал Игнатенко или правда — он сидел рядом с одним из секретарей ЦК, — когда по ходу разговора было упомянуто о кораблях, тот наклонился и спросил у него: «А при чем тут суда? Разве там море близко?»

Ну да, как говорила госпожа Простакова из фонвизинского «Недоросля», защищая своего непутевого Митрофанушку: для чего ему «еоргафию» знать — «извозчики-то на что ж»?

Как видим, «недоросли» оставались еще и в «перестроечном» Политбюро.

Весть о том, что к рулю управления государством, его внешней политикой Горбачев снова собирается поставить ветхозаветный советский коммунистический орган — Политбюро (хотя 6-я статья Конституции вроде бы уже почти год как была отменена), без сомнения, не могло не вскипятить Ельцина, не усилить его протестное по отношению к Горбачеву настроение.

17 января Горбачев наконец разъяснил Черняеву — не до конца, наверное, но все же — свою позицию по Литве. Как пишет Черняев, «Я понял: дошло до него о моих разговорах и намерениях».

«Горбачев заговорил вроде сожалея, что все так случилось. Мол, такое противостояние, такой раскол, такая вражда в обществе, стенка на стенку пошли. Я ему говорю: «Ну и пусть дрались бы между собой даже до смерти. Но зачем танки-то? Ведь это гибель для вашего дела. Неужели Литва стоит таких свеч?!» — «Ты не понимаешь, — произнес Горбачев. — Армия. Не мог я вот так прямо отмежеваться и осудить, после того как они там в Литве столько поиздевались над военными, над их семьями в гарнизонах».

Такое вот объяснение… А мы ведь помним прежнюю догадку Черняева: Горбачев с помощью военных «осуществляет свой план запугивания прибалтов».

Как уже говорилось, 20 января в Москве состоялась массовая манифестация протеста против действий союзных властей в Прибалтике. В сущности — против действий Горбачева, хотя формально он и остался как бы в стороне от них.

«Репутации Горбачева в ночь с 12 на 13 января нанесен непоправимый ущерб, — писала «Независимая газета». — Когда кровавые эксцессы происходили в прошлом, президент имел более или менее прочное алиби. Событиям в Тбилиси предшествовала зарубежная поездка. Событиям в Баку — погромы. Трагедия в Литве была отрежиссирована в присутствии Горбачева в стране и без какого-то прямого повода. Пожалуй, именно поэтому манифестация москвичей… (20 января. — О.М.) БЫЛА ПЕРВОЙ МАССОВОЙ АНТИГОРБАЧЕВСКОЙ АКЦИЕЙ (выделено мной. — О.М.) Горбачева любили и ненавидели, восхваляли и критиковали. Но его никогда не боялись. Страх при этом имени пришел к людям впервые».

«Первая массовая антигорбачевская манифестация (она собрала, по разным оценкам от двухсот до пятисот тысяч человек) — так единодушно, почти слово в слово, аттестовали акцию, прошедшую 20 января, разные газеты.

«Коммерсант-weekly»:

«Это была первая откровенно антигорбачевская манифестация такой численности, ставшая пиком волны протестов, прокатившихся по всей стране. Запад, заморозив решения о кредитах и финансовой помощи на общую сумму 16 миллиардов долларов, недвусмысленно дал понять, что несколько разочаровался в образе «улыбчивого Горби».

Как мы знаем, через неделю после Вильнюса по-настоящему полыхнуло в Риге. Анатолий Черняев, 21 января:

«Ночью меня разбудил Бишер (зам. председателя правительства Латвии). В паническом тоне сообщил, что омоновцы атаковали здание МВД в Риге, четверо убитых, восемь раненых. Что я мог ответить? Утром я написал об этом Горбачеву. Ответа не получил. И вообще достать его было невозможно. Он весь день совещался то с Рюйтелем (председателем парламента Эстонии. — О.М.) (чтобы в Эстонии не произошло того же, что в Вильнюсе и в Риге), то возлагал венок Ленину, то опять и опять закрывался с Пуго, Язовым, Крючковым и т. п. Вместо того чтобы выйти на трибуну и изложить свою позицию — позицию руководителя великой державы.

Российский парламент. Чрезвычайная сессия. Ельцин — с докладом о ситуации в стране, в общем «взвешенном», как теперь принято говорить, без прямых оскорблений в адрес Горбачева и без призывов его свергнуть (как это он сделал вчера на Манежной площади перед… тысячами людей). Впрочем, тем опаснее для М. С.

(Здесь стоит уточнить. Во-первых, как уже говорилось, «вчера», то есть 20 января, Ельцина на Манежной не было, его обращение зачитал Бурбулис. Во-вторых, в этом обращении, хотя оно и было довольно резким, не содержалось призывов свергнуть Горбачева. — О.М.)

Наши попытки (Примакова, Игнатенко и мои) выйти на Горбачева и всерьез поговорить ни к чему не привели. Средства массовой информации уже выдают официальную версию: в Риге был бытовой конфликт: изнасиловали женщину-омоновку, терпение у людей лопнуло и т. п. Словом, переводят на кухонный уровень. В то время как политическое значение — в реакции мира на эту бытовуху.

По радио идет передача о заседании российского парламента. Много говорят и дельного, но почти каждый кроет Горбачева и метит в самые больные места. В том числе: мол, вот Ельцин, как только произошли в Вильнюсе события, сразу поехал на место… В отличие от Горбачева, который молчит и отсиживается».

Мы видели: Черняев оценил выступление Ельцина на открытии чрезвычайной сессии Верховного Совета России 21 января как более «взвешенное», нежели его обращение, накануне зачитанное Бурбулисом на митинге. В общем-то, оно и понятно, по-другому не бывает: одно дело митинговое выступление и другое — речь в парламенте. Это разные жанры. Но даже с учетом различия в жанрах многие, даже противники Ельцина, заметили, что его речь в Верховном Совете была как бы примирительной, призывающей к совместному с Центром поиску выхода из тяжелой ситуации.