Ярослав Домбровский - Владимир Дьяков

Что касается 250 поляков, записавшихся волонтерами в Лионе, то командование над ними принял пока Титус Обырн — также бывший участник кружка генштабистов и повстанец 1863 года. К сожалению, и этому польскому формированию не посчастливилось. Во-первых, неудачным оказался командир, отличившийся бестолковостью и невероятным гонором. Во-вторых, французское правительство так и не послало легион его против пруссаков, а послало в весьма удаленные от фронта альпийские районы, где полякам пришлось до конца войны выполнять преимущественно полицейские функции. Домбровский попал в Лион, когда уже ничего нельзя было исправить. В результате он вынужден был отказаться от своего поста в легионе. «В моем понимании, генерал, — писал он Гарибальди, — существование польского легиона в находящейся под Вашим славным руководством Вогезской армии являлось подтверждением ничем не нарушимых прав Польши, и я был бы по-настоящему горд командовать таким формированием. Но легион без Вашего приказа перешел в другую армию и утратил политический характер. Поэтому я считаю своим долгом отказаться от принятия командования над ним. Мое сердце, генерал, разрывается в связи со столь несчастной судьбой Польского легиона, создание которого было всегда «мечтой для нашей страны».

В Париже Домбровский за время войны успел приобрести известность в политических клубах радикального направления и определенную популярность среди трудящихся. Именно поэтому, когда 22 января 1871 года была предпринята попытка свергнуть антинародное правительство, готовившее втайне изменнический мир с пруссаками, бланкисты, которые ее возглавляли, прочили Домбровского в начальники генерального штаба будущей революционной армии. Однако путчисты не получили поддержки масс и были разбиты. Вскоре после этого французское правительство подписало перемирие с пруссаками, приняв самые унизительные условия.

Проигранная война и торжество реакции очень угнетали Домбровского. Да и в домашних делах было немало трудностей: дороговизна достигла невероятных размеров, а у Домбровского было двое маленьких сыновей, жена снова ждала ребенка, здоровье ее было очень слабым. Сказывалась огромная усталость, накопившаяся за последние месяцы и годы. Все вместе привело Домбровского в состояние депрессии, которая сказалась в нескольких его письмах, относящихся к концу февраля — началу марта 1871 года. Одно из них сохранилось: оно помечено Лионом, датируется 28 февраля и адресовано дяде Домбровского — Петру Фалькенгаген-Залескому. Письмо написано под влиянием момента и полно вовсе не свойственного Домбровскому пессимизма. Но в нем очень живо описываются впечатления предшествующих месяцев, ярко рисуется порывистая, не знающая полутонов натура автора.

«К одним, — говорится в письме, — фортуна относится по-матерински, к другим — как злая мачеха. Для меня с некоторого времени она стала мачехой, особенно в эту войну, во время которой подлость, глупость и неспособность превзошли всякие пределы, когда авантюристы делали карьеру без всяких знаний и без какой-либо военной подготовки. Я бы мог тоже иметь обширное поле деятельности, но несчастье заставило меня остаться в Париже. За неделю до обложения города пруссаками моя жена была смертельно больна […]. Я остался в Париже, а когда здоровье жены улучшилось, то убедился, что в Париже ничего сделать не могу (господин Трошю поляков не любит и отстраняет от всяких должностей, на которых мы могли бы принести пользу), и решил выбраться за прусские аванпосты. Усилия мои ни к чему не привели. Выбраться было можно, но я встретил столько злой воли и глупости французов, что вынужден был сдаться. Сидел несколько раз в каталажке, однажды хотели меня даже расстрелять, несмотря на паспорт и пропуск. Легко понять, что в конце концов мне все это опротивело, тем более что каждая попытка требовала расходов».

Далее Домбровский указывал на те многочисленные недостатки в обороне Парижа, которые трудно было не заметить. «Я не мог молчать, — писал он, — наблюдая все это; взялся за перо и начал строчить один мемориал за другим. Мои записки потревожили сладкую дрему военного министерства, и мне было дано понять, что меня эти дела не касаются, что я иностранец и не имею права голоса. Я начал тогда писать в газетах и даже на основе всех моих мемориалов прочитал в одном из самых активных клубов доклад под заглавием «Трошю как организатор и главнокомандующий». Работа эта вскоре будет напечатана, и я буду иметь удовольствие немедленно преподнести ее вам…»

«…Пока я воевал пером в осажденном Париже, не зная даже, что делается на свете, — продолжает рассказ Домбровский, — Гарибальди назначил меня командиром франко-польского легиона, формировавшегося на средства города Лиона. Назначение это было не только следствием моих старых связей с Гарибальди. Главная причина заключалась в том, что Гауке-Босак, которому сначала было предложено командование легионом, заявил, что считает меня более способным к занятию этой должности».

Мирный договор в корне изменил обстановку и разрушил все планы Домбровского. «Мир, — писал он, — постыдный мир заключен, и это, может быть, даже к лучшему, не потому что Франция не могла продолжать войны из-за истощения своих материальных ресурсов, а потому, что ей недостает силы моральной, которая, как бы то ни было, составляет главную опору каждого народа. Вогезская армия, в которую входит польский легион, будет распущена […]. Не знаю еще, на каких условиях это произойдет, знаю только, что министерство […] очень плохо относится к нам, гарибальдийцам. Торгуются с нами о чинах и создают нам тысячи трудностей, хотя, клянусь богом и истиной, что во всей французской армии сейчас только здесь и можно найти несколько способных офицеров».

Заканчивалось письмо изложением ближайших намерений Домбровского. «Что касается меня, — заявляет он, — то я немедленно подаю в отставку. Я так подавлен всем виденным, так обманут во всех своих надеждах и мечтах, так сломлен этой ужасной драмой целого народа, полного вдохновения и самопожертвования, обладавшего огромными материальными средствами, которых было бы достаточно для восстановления мира и свободы во всей Европе, но деморализованного и бессовестно проданного горсткой мошенников и бездарностей, что решил навсегда отказаться от общественной деятельноси. Замкнусь в своей семье, буду для нее работать; воспитаю своих детей скромными и простыми людьми; научу их пренебрегать теми великими стремлениями, которые и в самом деле велики и прекрасны, но которые убивают человека физически и морально; постараюсь влить в них любовь к скромной работе и скромному положению, ибо только в этом заключается счастье, если его вообще можно найти на земле».