За свободу - Роберт Швейхель

Он так нестерпимо фальшивил, что Штёклейн не выдержал, заткнул уши, вскочил и выбежал за дверь. Но Лингарт, нисколько не смутившись, пропел все тринадцать куплетов ландскнехтской песни. Потом расхохотался во все горло и, оттолкнув кубок, приложился прямо к кувшину.

— Послушай, Лингарт, — сказал Каспар, понизив голос и поглядывая в открытую дверь, — ты, верно, давно знаком с Штёклейном. Не знаешь ли, почему ему пришлось стать священником?

— Пришлось или не пришлось, этого я не знаю, — так же тихо отвечал Лингарт, повернувшись лицом к раскрытой двери. — Когда-то он мне сам рассказывал кое-что. Возможно, что его постригли против воли. Таким манером можно заглушить то, что не должно выйти на свет божий. Поговаривали, что он — пригулок одной знатной вюрцбургской дамы. Епископ и заслал его подальше.

— Окна еще целы? — шутливо спросил вернувшийся в дом Штёклейн. Каспар с участием посмотрел на него. Немного погодя Каспар поблагодарил хозяина за гостеприимство и вместе с Лингартом зашагал через деревню.

— Так ты думаешь, опасность не угрожает Кэте в Оренбахе? — обратился он к Лингарту. — Ее брата Симона сейчас нет в Рейхардсроде. Это я знаю от отца, который заседает в комитете выборных.

— Ах, да, Кэтхен! — лукаво подмигнул ему Большой Лингарт. — Пожалуй, эндзейский шультгейс поостережется теперь подливать масла в огонь. Ему и без того скоро зададут перцу в его замке, как и всем, кто засел в своих замках и крепостях. А что до Нейрейтерши, то, верь моему слову, все ее богатство и пышность растают, как снег на солнце, когда крестьяне перестанут платить оброк, арендную плату и нести другие повинности. Хватит драть с нас по семь шкур! Словом, можешь не беспокоиться.

На этом они расстались.

У самого города Каспар встретил Лоренца Кноблоха. У малого была багровая рожа, и от него разило вином.

— Куда бог несет, приятель? — крикнул ему Каспар.

— К крестьянам, — отвечал тот, громко рыгнув. — У горожан дело ни с места. Сам дьявол подох бы с тоски, а мне так подавно осточертело. Крестьяне — вот это молодцы! Они не позволят водить себя за нос. Удовлетвори их требования сейчас же — и все тут! Магистрат говорит: никак не возможно. А этот черт Деннер с красным пером им в ответ: все оброки, барщина, десятины и другие повинности, противные священному писанию, с сей минуты отменяются. И при этом схватился за меч. Его друзья — тоже. Еще немного, и они сцепились бы с Гасселем и Винтербахом врукопашную. Эренфрид Кумпф насилу их развел. И даже Менцингену досталось на орехи от Мелькнера. Когда комитет порешил дело с крестьянами, они заявили: нянек нам не надо. Пусть ремесленники и виноделы предъявят свои жалобы к городу, и комитет вместе с крестьянами их разберет. Даже денежную отчетность у магистрата потребовали. Знай наших! Теперь они всей братией выпивают за счет города в «Красном петухе». Нет, хватит, с горожанами я больше не вожусь. Ну их ко всем чертям.

Он двинулся дальше, но, пройдя несколько шагов, обернулся и крикнул:

— В следующий раз увидишь меня капитаном.

— Ну конечно! Такие, как ты, нам и нужны! — насмешливо бросил Каспар вслед ветреному парню.

Глава шестая

Стефан фон Менцинген предоставил учителю латыни, как обычно называли в городе Валентина Икельзамера, угощать посланцев-крестьян в «Красном петухе». Его высокомерие было немало уязвлено тем, что крестьяне держали себя с другими членами комитета на равной ноге и были намерены обсуждать в нем не только свои, крестьянские, но и городские дела. От внимания рыцаря не ускользнуло также, что старшие цехи, охватывавшие зажиточное бюргерство, несмотря на свою приверженность партии церковной реформы, предводительствуемой Дейчлином и командором Христианом, из-за решительных действий крестьян и их союза с ремесленниками переметнулись в стан его противников. И все же он старался с невозмутимым видом переносить удары судьбы, чтобы не подорвать основы своего влияния. Но самая глубокая рана его самолюбию, хоть он и не хотел в этом сознаться, была нанесена тем, что крестьянские вожаки, Деннер и Мелькнер, во время переговоров в ратуше обнаружили понимание своих задач по меньшей мере равное его собственному, а их горячая преданность своему делу и глубокая вера в его правоту придавала их словам силу, перед которой меркло его красноречие.

То, что он увидел, придя домой в таком расположении духа, окончательно вывело рыцаря из равновесия. Когда он вошел в комнату, Эльза и Макс сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу. Его дочь, положив руку на правое плечо молодого человека и прильнув своей кудрявой головкой к его левому плечу, смотрела на лежавшее перед ним письмо, которое он читал вслух. Ее мать, вся превратившаяся в слух, сидела у окна, уронив вязанье на колени, чтобы слушать не отвлекаясь. То было письмо, полученное утром от Флориана Гейера. Макс ждал его уже много недель. Гейер писал ему, как он выразился, уже занеся ногу в стремя. Да, настало время обнажить меч! «Я не зову вас в поход, — писал он, — так как, насколько мне известно, вы не военный человек. Но ваше знание права то же оружие, в котором мы испытываем большую нужду, тем более что, как я заключаю из ваших писем, у вас правильный взгляд на вещи. Вы должны принять участие в создании новой имперской конституции, которая вступит в силу после того, как под ударами нашего меча падет феодальное господство знати и церкви. Вендель Гиплер призовет вас, когда пробьет час».

При появлении Стефана фон Менцингена Макс перестал читать, а Эльза, слегка вскрикнув, вскочила с места, и ее лицо залилось ярким румянцем. Ее мать в первую минуту оцепенела в своем кресле, Макс поднялся, смущенный.

— Я, кажется, помешал, — с едкой иронией заметил хозяин дома.

— Я читал письмо Флориана Гейера, — сказал Макс, овладев собой, и протянул письмо рыцарю, но тот резким жестом отклонил его руку и загоревшимися от гнева глазами уставился на дочь, стоявшую с поникшей головой. Тем временем фрау фон Менцинген пришла в себя, поднялась с кресла и, робко коснувшись руки мужа, сказала:

— Прошу тебя, Стефан, дети тут ни при чем. Я одна во всем виновата. Пойдем, я тебе все объясню!

Но он остановил ее злобным взглядом, оттолкнув ее руку.

— Нечего объяснять. Я не слепой.

— Нет, это моя вина, господин Стефан, — воскликнул Макс, — что я до сих пор не пришел к вам, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, просить руки вашей дочери. Простите меня!

— В самом деле?.. — начал тот, но оборвал, не закончив мысли, и провел рукой по лбу, на котором от гнева вздулась жила.

— Отец! — умоляюще воскликнула Эльза, но тот, не обращая на нее внимания, продолжал:

— Правда, господин доктор, я ваш должник. Но я никак не ожидал, что вы попытаетесь сами вознаградить себя за моей спиной.

— Господин фон Менцинген! — вне себя от негодования воскликнул Макс. Но Эльза сжала его руку, и под ее умоляющим взглядом он сдержался.

— Еще раз прошу вас простить меня, но когда я решил, что могу быть вам полезен, клянусь честью, я не помышлял ни о какой награде. Да разве можно представить себе такую заслугу, которая была бы достойна такого сокровища, как сердце вашей дочери? Но она подарила мне его по свободному выбору, и я прошу вас, не откажите нам в вашем отцовском благословении, как не отказала в своем ваша супруга.

Взглянув на Эльзу, которая, простирая к отцу сплетенные руки, с мольбой смотрела на него, фрау фон Менцинген подошла к мужу и взволнованно проговорила:

— Не отвергай преданного и надежного друга, Стефан. Тебе лучше чем кому-либо известно, как дорог такой человек в наше ужасное время. Ты не можешь его оттолкнуть, ты не можешь сказать нет.

— О отец, отец! — воскликнула Эльза, подняв на него глаза, полные слез.

— И все-таки — нет, — отвечал рыцарь. — Теперь не время идиллий и буколических стишков. Чем тревожней время, тем прочней должна быть основа, на которой я желаю построить счастье моей дочери. Вы, господин доктор, как и я, лишены средств. Я совершил бы безответственный поступок, если б допустил, чтобы моя дочь предавалась тщетным надеждам. Нет, господин доктор, не таков ее удел.

— Но я готова ждать, милый батюшка! — взмолилась Эльза, вложив в эти слова всю нежность своей души. А Макс, захлебываясь от волненья, произнес:

— Вы слышали, господин фон Менцинген, Эльза любит меня. Вы не должны быть помехой нашему счастью. Вы отдаете все силы, даже, может быть, свою жизнь делу освобождения угнетенных, так как же вы можете стать угнетателем собственной дочери, отказывая в ее руке избраннику ее сердца?

У рыцаря белки налились кровью.

— Я не мечтатель, как вы! — воскликнул он, задетый за живое словами молодого Эбергарда и с трудом сдерживая бешенство. — Кто не умеет повиноваться, тот не заслуживает свободы. То, что вы называете свободой, лишь потворство разнузданным страстям, слабость изнеженного сердца. Мое решение неизменно, и Эльза исполнит свой долг перед отцом. Пришлите мне ваш счет, господин доктор, я его оплачу.