День саранчи - Натанаэл Уэст

Она сообразила, что ему, наверное, нехорошо. Но не обернулась, потому что увидела намечающийся прыщик. Он оказался всего лишь пятнышком грязи, которую она стерла; но после этого ей пришлось пудриться сызнова. Занимаясь этим, она сказала, что, если бы у нее было новое вечернее платье, она могла бы сняться в костюмной массовке. И чтобы подразнить его, пригрозила: «Если ты не можешь купить мне вечернее платье, я найду кого-нибудь, кто сможет».

Когда он ничего не ответил, она разозлилась и запела «Елки - палки». Он не сказал, чтобы она замолчала, и она поняла, что ему плохо. Она подбежала к кушетке. Он был мертвый.

Закончив рассказ, она зарыдала тоном ниже, почти воркуя, и начала раскачиваться взад-вперед:

— Бедный папа… Бедный, миленький…

Как они веселились вдвоем, когда она была маленькой. И как бы ему ни было туго, он всегда покупал ей конфеты и кукол, и как бы он ни устал, он всегда играл с ней. Он носил ее на закорках, и они катались по полу и хохотали, хохотали.

Рыдания Мери подхлестнули Фей, и обе зашлись в плаче.

В дверь постучали. Тод открыл и увидел миссис Джонсон, привратницу. Фей помотала головой, чтобы он ее не пускал.

— Зайдите попозже, — сказал Тод.

Он захлопнул дверь у нее перед носом. Минутой позже дверь опять отворилась, и миссис Джонсон нахально вошла. Она воспользовалась отмычкой.

— Уйдите, — сказал он.

Она попыталась протиснуться мимо него, но он держал ее, пока Фей не велела ему отпустить.

Миссис Джонсон ему активно не нравилась. Это была назойливая, суматошная женщина с мягким и пятнистым, как печеное яблоко, лицом. Позже он обнаружил, что ее коньком были похороны. Увлечение похоронами имело не болезненный характер, а скорее церемониальный. Ее интересовало красивое расположение венков, порядок процессии, одежда и поведение провожающих.

Она подошла прямо к Фей и остановила ее рыдания коротким:

— Что ж, мисс Гринер…

В ее голосе и манерах было столько властности, что она преуспела там, где Мери и Тод потерпели неудачу.

Фей смотрела не нее почтительно.

— Во-первых, милая, — сказала миссис Джонсон, загибая большой палец на правой руке указательным пальцем левой, — во-первых, вы должны понять, что моя единственная цель в этом деле — помочь вам.

Она сурово посмотрела на Мери, затем на Тода.

— Выгоды мне от этого никакой, а только одно беспокойство.

— Да, — сказал Фей.

— Так. Чтобы помочь вам, я должна сперва выяснить некоторые детали. Остались ли после покойного какие-нибудь деньги или страховка?

— Нет.

— У вас есть деньги?

— Нет.

— Вы можете их занять?

— Не думаю.

Миссис Джонсон вздохнула:

— Тогда его придется хоронить за казенный счет.

Фей молчала.

— Разве вам не понятно, детка, что за казенный хоронят только в могиле для бедняков?

Столько презрения было вложено в «казенный» и столько ужаса в «бедняков», что Фей залилась краской и снова зарыдала.

Миссис Джонсон притворилась, что уходит, и даже сделала несколько шагов к двери, но передумала и вернулась.

— А сколько стоят похороны? — спросила Фей.

— Двести долларов. Но можно хоронить в рассрочку — пятьдесят долларов сразу и по двадцать пять в месяц.

Мери и Тод вмешались хором:

— Я достану деньги.

— У меня есть немного.

— Вот и отлично, — сказала миссис Джонсон. — И по меньшей мере еще пятьдесят вам потребуется на непредвиденные расходы. Я этим сейчас займусь и все устрою. Вашего отца похоронит мистер Холсеп. Он сделает это как надо.

Она пожала руку Фей, словно поздравляя ее, и торопливо ушла.

Деловой разговор миссис Джонсон, видимо, пошел Фей на пользу. Она подобрала губы, и глаза ее высохли.

— Не беспокойтесь, — сказал Тод. — Денег я наберу.

— Нет, спасибо, — сказала она.

Мери открыла сумку и вынула свернутые в трубочку деньги.

— Вот немного.

— Нет, — сказала Фей, отталкивая их.

Она села и задумалась; потом подошла к туалетному столику и начала приводить в порядок лицо, покрытое разводами от слез. При этом на губах ее была суровая улыбка. Вдруг она обернулась, не донеся помаду до рта, и заговорила с Мери:

— Слушай, устроишь меня к миссис Дженинг?

— Зачем? — вмешался Тод. — Я достану деньги.

Девушки не обратили на него внимания.

— Конечно, — сказала Мери, — давно пора. Работа — не бей лежачего.

Фей засмеялась:

— Берегла.

Произошедшая в них перемена поразила Тода. Они вдруг сделались прожженными.

— Для этого сопляка, для Эрла? Возьмись за ум, девочка, хватит путаться с шантрапой. Пускай его лошадь возит, он же ковбой, верно?

Они пронзительно рассмеялись и, обнявшись, ушли в ванную.

Тоду показалось, что он понял этот внезапный переход на жаргон. Так они чувствовали себя искушенными, трезвыми, более готовыми к серьезным трудностям жизни.

Он постучался в ванную.

— А вам что нужно? — спросила Фей.

— Слушай, девочка, — сказал он, пытаясь им подражать. — Зачем тебе на панель? Деньги я достану.

— Ну да? Нет, спасибочко, — отозвалась Фей.

— Ну послушай… — начал было он.

— Иди гуляй, — крикнула Мери.

В день похорон Гарри Тод напился. Фей он не видел с тех пор, как она договорилась с Мери Доув, но он знал, что наверняка увидит ее в похоронном бюро, и хотел набраться храбрости, чтобы сцепиться с ней. Пить он начал со второго завтрака. К концу дня, когда он пришел в похоронное бюро Холсена, храбрость в нем уже перегорела и превратилась в злобу.

Гарри лежал в своем ящике, дожидаясь, когда его выкатят для обозрения в примыкающую к салону часовню. Гроб был открыт, и старик лежал довольно уютно. До подмышек он был укрыт кремовым атласным покрывалом, отогнутым сверху, чтобы видна была его богатая подкладка. Голова лежала на крохотной кружевной подушке. На нем был смокинг — по крайней мере, виднелась крахмальная рубашка со стоячим воротником и черный галстук-бабочка. Лицо его было свежевыбрито, брови выщипаны, щеки и губы подкрашены. Он выглядел как ведущий в труппе «негритянских менестрелей».

Тод склонил голову, как бы в безмолвной молитве, и в это время услышал, что кто-то вошел. Он узнал голос миссис Джонсон и осторожно обернулся. Поймав ее взгляд, он кивнул, но она не ответила. Она была поглощена разговором с мужчиной в плохо скроенном фраке.

— Это вопрос принципа, — выговаривала она. — В вашей смете сказано: бронза. А ручки не бронзовые, и вы это знаете.

— Но я спрашивал мисс Гринер, — скулил мужчина. — Она сказала — хорошо.

— Не имеет значения. Я вам удивляюсь — чтобы выгадать несколько долларов, всучиваете бедной девочке дешевые ручки из желтой меди.

Тод не стал дожидаться его ответа. Он увидел Фей, которая прошла мимо двери, опираясь на руку одной из сестер Ли. Когда он догнал ее, он не знал, что сказать. Она неверное истолковала его волнение и растрогалась. И даже всплакнула ради него.

Никогда еще она не была такой красивой. На ней было новое, облегающее черное платье, и ее белые волосы были собраны блестящим узлом под соломенной шляпой. Кружевной платочек то и дело вспархивал к глазам. А у него в голове вертелось одно — что экипировку свою она заработала на спине.

Ей стало неловко под его взглядом, и она пошла прочь. Он поймал ее за руку.

— Могу я поговорить с вами минуту наедине?

Мисс Ли поняла намек и скрылась.

— В чем дело? — спросила Фей.

— Не здесь, — прошептав он, заговорщицким тоном пытаясь прикрыть свою нерешительность.

Он повел ее по коридору и вскоре нашел пустой выставочный зал. На стенах висели в рамках фотографии выдающихся похорон, а на столиках и маленьких стендах разместились образчики гробовых материалов, макеты надгробий и мавзолеев.

Не зная, с чего начать, он стал утрировать свою застенчивость, прикидываясь безобидным болваном.

Она улыбнулась и почти оттаяла.

— Ну говори, глупая дылда.

— Поцеловать…

— Конечно, птенчик, — рассмеялась она, — только не мни. — Они поцеловались.

Она хотела высвободиться, но он ее не отпускал. Ей надоело, и она потребовала объяснения. Он ломал голову, пытаясь найти довод. Хотя искать ему надо было не в голове.

Она поникла и клонилась к нему — но не от усталости. Так — он видел это — никнут в летний день молодые березы, опившись солнцем.

— Нализался, — сказала она, отталкивая его.

— Ну, подожди, — умолял он.

— Пусти, свинья.

Даже в ярости она была прекрасна. Объяснялось это тем, что красота ее была биологической, как у дерева, а не производным ее ума или души. Поэтому даже проституция, наверное, не могла разрушить ее — а только старость, увечье или болезнь.

Еще минута, и она закричит: «Помогите». Надо было что-то говорить. Эстетического довода она не поймет — а какими ценностями он может обосновать моральный? Экономический тоже не годится. Проституция определенно прибыльна. Тридцать долларов за сеанс; половина — ей. Скажем, десять гостей в неделю.