Последний год - Василий Ардамацкий

Германия переживала тяжелое время. Война на двух фронтах: на западе против Франции и Англии, а главное, на востоке против России — истощила и измотала ее армию, привела экономику в крайнее напряжение. В стране росло недовольство войной. Падал авторитет кайзера. Все ощутимей была угроза революции. Надо было торопиться…

Немецкая разведка начала операцию «Крещендо», в которую был включен и Крюге.

Сделки Крюге с Рубинштейном в Кисловодске были только началом их сближения. Крюге отлично знал о связях Рубинштейна с распутинской шайкой и понимал, что оттуда он сможет получать ценнейшую информацию любого характера. Но теперь Германии была нужна не только информация.

Крюге был уверен, что Рубинштейн может сделать для него очень много, но он знал, что Рубинштейн даром шага не шагнет и что услуги его будут стоить очень дорого. Однако Берлин разрешил ему не скупиться.

Но Крюге решил, что одних денег при этой сверхответственной ситуации недостаточно, нужно так привязать Рубинштейна к Германии, чтобы это стало для него делом жизни и смерти. И Крюге придумал план такой привязки…

Он отправил в Берлин подробное описание своего плана. Спустя неделю получил одобрение и рекомендацию предварительно найти способ гласно представить Рубинштейна как патриота России. Это нужно было сделать, так сказать, в порядке противовеса…

Вскоре они встретились в отдельном кабинете ресторана «До-нона». Ресторан этот был очень дорогой, вызывающе роскошный. Всем, начиная с окованных латунными полосами дверей, за которыми гостей встречал не традиционный бородатый швейцар, а респектабельный господин в смокинге, изъясняющийся на разных языках, и до отдельных кабинетов, оформленных в английском, арабском и даже китайском стиле, хозяин ресторана как бы говорил своим гостям: вы видите, я не пожалел средств на свое заведение, и вы должны об этом помнить. В меню «Донона» цены яств не указывались…

Рубинштейн здесь завсегдатай, и встречать его вышел сам управляющий. Он провел их в английский кабинет, обставленный чопорной старинной мебелью, с камином, оленьей головой с ветвистыми рогами над ним и копиями картин Констэбля на стенах.

Заказали только кофе с коньяком, и Крюге сразу приступил к делу:

— Дмитрий Львович, есть ли у вас желание положить в карман примерно двадцать миллионов рублей, причем в основном в иностранной валюте, а главное, с приложением с вашей стороны минимальных усилий, так как операцию будут проводить другие люди. И даже не здесь, не в России.

— Я весь внимание, — небрежно обронил Рубинштейн и, откинувшись на спинку кресла, расстегнул верхние пуговицы глухого жилета.

Крюге тонкими узловатыми пальцами размял папиросу, закурил, выпустил вверх струю дыма.

— Коротко, суть в следующем… — начал он ровным шелестящим голосом. — Вы, безусловно, знаете, что в банках Германии заморожены русские процентные бумаги на громадную сумму.

— Как не знать, там засохли и мои денежки, к счастью, небольшие, — кивнул Рубинштейн.

— Если верить справке международного банка, опубликованной перед войной, — продолжал Крюге, — речь идет о миллиардной сумме. Для немецких финансистов этот капитал мертвый, причем даже без реальной надежды оживить его и после войны.

— Как же так? — Рубинштейн вскинул голову и впился в Крюге круглыми черными глазами. — Вы же сами говорили, что после войны финансовые дела России и Германии возродятся с новым размахом.

— Это, Дмитрий Львович, бесспорно, — невозмутимо ответил Крюге. — Но, во-первых, часть процентных бумаг принадлежит лицам и объединениям лиц, которые в силу разных причин уже перестали существовать, так что немцам предъявить эти бумаги к оплате будет попросту некому. Во-вторых, тревожно выглядит перспектива с процентными бумагами, гарантированными самим русским правительством. Где оно, то русское правительство предвоенного времени, которое давало гарантии? Не явится ли после войны правительство, которое попросту откажется от ответственности за эти бумаги? Достаточно вспомнить, как обанкротились те же немецкие финансисты, когда Франция стала республикой. Это трудно вспомнить нам с вами, но они-то это помнят. Такие вещи нашим братом не забываются, не так ли?

Рубинштейн кивнул, спрятал глаза… Он уже догадывался об идее Крюге. И хотя еще не представлял себе технической стороны дела, уже прекрасно понимал, о каких грандиозных суммах может идти речь. И главное, в валюте.

— Ну вот… — продолжал Крюге, понимая, что его зерна падают в хорошую почву. — Я знаю в союзной нам Франции солидных деловых людей, которые готовы произвести перекупку этих русских бумаг. Они уверены, что в отношении союзника по войне Россия ни при каких ситуациях не откажется от ответственности за русские бумаги. Но они ставят одно условие: они не хотят, вернее, не могут вступать в прямые отношения с немецкими банками. Короче говоря, нужен посредник, и он есть. Это финансисты двух нейтральных стран — Швеции и Швейцарии. Они изъявляют готовность на эту сделку на условиях пяти процентов с оборота. По-божески берут, надо признать. Но… — Крюге стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, жадно затянулся и сказал, выбрасывая слова вместе с дымом — Они хотят иметь какую-то гарантию и требуют оплаты комиссионных услуг вперед. Их можно понять, они тоже встревожены неустойчивостью экономического мира. И эту гарантию должны предоставить им вы. Мне она не по плечу.

— Примерная сумма? — спросил Рубинштейн.

— Порядка двух-трех миллионов, — ответил Крюге и поспешно добавил — Но эти деньги вам из своего кармана выкладывать не придется. Вам нужно будет только по завершении операции выделить эту сумму от своей прибыли, которую гарантируют французы.

В мозгу Рубинштейна цифры отпечатываются, как в бухгалтерской ведомости, каждая в своей графе: приход-расход-прибыль. Сделка грандиозная! Но что-то больно чиста прибыль… Ах да… Он посмотрел на Крюге:

— Какова ваша доля?

— Пять миллионов, — твердо ответил Крюге.

— Что же получается? — уже вслух подсчитывает Рубинштейн. — Если мы возьмем ваш оптимальный вариант — двадцать миллионов, то после всего у меня останется десять. Что-то не очень того-с.

— Помилуйте, Дмитрий Львович, как можно так считать? — взмолился Крюге, отгоняя рукой папиросный дым. — Фактически вы получаете десять миллионов за стоимость вот этого… — Крюге показал на забытый ими кофейник и графин с коньяком. — Расход — нуль рублей нуль копеек. Доход десять — десять! — миллионов. Побойтесь бога, Дмитрий Львович. Я все-таки беру на себя всю организационную сторону операции, чем, кстати заметить, предохраняю вас от всякого риска.

Рубинштейн несколько секунд молчит, смотря в глаза Крюге, и произносит энергично:

— Заметано! — Он никогда не любил, обсуждая сделки, рассусоливать вокруг да около и славился быстрыми и смелыми решениями. — Что мне нужно сделать?

— Только подписать вот этот документ. — Крюге вынул из кармана бумажку и передал ее Рубинштейну.

Это было трехстрочное обязательство — в случае успеха обговоренной между ними сделки выплатить Крюге пять миллионов рублей. В документе даже не было сказано, что это за сделка.

Пока Рубинштейн, уставившись в бумагу, обдумывал ее смысл, Крюге сказал:

— Дмитрий Львович, все, как видите, строится только на нашем взаимном доверии. Между прочим, ни с кем иным на столь высокую степень доверия я бы не рискнул.

Рубинштейн не верил ни в бога, ни в черта и в особенности в искренность подобных себе деятелей и сейчас подумал, что Крюге в случае его отказа без особого труда может найти на такую сделку другого компаньона.

— Это все лишняя лирика, Фердинанд Августович, — небрежно сказал Рубинштейн. — Дело заметано. — Он встал и, подойдя к столику, заботливо поставленному в кабинете на такой случай для деловых людей, на нем была бронзовая чернильница в виде черепахи, ручки в хрустальном стакане, размашисто подписал обязательство.

— Как любит говорить один мой знакомый крупье: «Сели и поехали». — Рубинштейн, смеясь, отдал бумажку Крюге. — Может, закажем горячего кофе? У меня что-то во рту пересохло.

— Подождите, Дмитрий Львович, надо поговорить еще, — сказал Крюге и, дождавшись, когда Рубинштейн снова сел за стол, сказал — Береженого бог бережет, не так ли?

— Береженому бог не нужен, — весело ответил Рубинштейн. У него было прекрасное настроение, как всегда цосле выгодных сделок.

— Я имею в виду богов земных. Вы знаете, конечно, что вокруг вашего имени идет болтовня. Судачат даже о вашей принадлежности к немецкой партии.

— Господи, я отношусь к этому как к жужжанию мухи! — воскликнул Рубинштейн. — О ком сейчас не говорят всякие глупости?

— Однако муха тоже кусается, Дмитрий Львович, — ответил Крюге. — Давно наблюдая за вами, я не раз задавал себе вопрос, почему вы не делаете никаких шагов в защиту своего имени от клеветы?