Хроника рядового разведчика. - Евгений Фокин

А вскоре война незванно Пришла и в наш дом. В это тревожное и тяжелое для страны и народа время Володя пишет: «Мама! Больше не могу. Не могу сидеть в аудитории, когда душа просится в бой». Володя с нетерпением ждал своей судьбы — когда призовут на военную службу.

Пройдет еще два года тяжелой войны, когда на формировке в Сомове после партсобрания состоялась дружеская непринужденная беседа. Полроты собралось. Говорили обо всем — о войне, вспоминали предвоенные годы, любимых писателей, известных артистов. Тогда Дышинский был оживленным, много говорил, читал стихотворения Маяковского, Пушкина, даже пробовал петь, хотя по этой части он был не мастак.

И вот тогда-то он и рассказал сокровенное: «Когда товарищ Молотов объявил по радио о вероломном нападении на нас фашистской Германии, я к этому отнесся, признаться, без паники. Я твердо знал одно: победа будет за нами. Я только переживал за тех, кто встретил врага на границе — в первые часы, дни. Хватит ли у них сил и средств выстоять в такой напряженной обстановке. Тогда я считал себя подготовленным к войне, но теперь признаюсь — я еще имел самое отдаленное представление и о войне и о фашизме. А фашизм надо ненавидеть всей душой. Ненавидеть как силу, как машину подавления, которая покорила Европу и замахнулась на нас. Без ненависти врага не победишь. А о том, что война будет длиться несколько лет — и в мыслях этого не было. Я, да и мои товарищи верили и сожалели, что война даже без нас может кончиться. Мы все ждали, что вот-вот произойдут решающие события, не сегодня завтра подойдут наши войска и нанесут такой удар по фашистам, что им не поздоровится. Вспомните — мы и песни-то пели: «Малой кровью — могучим ударом». А затем пойдет война на чужой, вражеской территории. Время шло, нашего наступления почему-то не было, а враг быстро продвигался в глубь нашей страны. Выступление товарища Сталина 3 июля, особенно его торжественно-тревожное обращение — «Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — меня потрясло. Знаете, не только слова, а интонация его слегка глуховатого голоса, его душевная боль и обеспокоенность за складывающуюся обстановку на фронте. Речь его была не такой, как в прежних выступлениях. Чувствовалось, что он волнуется. Но не паниковал. Одновременно с оценкой создавшегося положения он нацеливал всех нас на разгром врага, указывал, кому, где и что делать. В его словах чувствовалась твердая убежденность, что мы победим. Вот этот трагизм положения, откровенная оценка фашизма и что он нам несет — меня отрезвили, заставили по-другому взглянуть на войну, на ход войны. И я сказал себе — пришел и мой черед. Я комсомолец, и мое место на фронте. Я, как и все, должен защищать свою страну, свой дом, не посрамить ни ближних своих, ни друзей-земляков. Вопрос был поставлен остро — кто кого. Выбора нет. И во мне в этот момент внутри что-то перевернулось». В письме от 8 июля 1941 года Владимир с горечью в душе сообщает: «Я живу хорошо. Правда, обидно, не могу никак примириться с тем, что меня не призывают в РККА». Он осознавал, что ему даны великие права: право учиться, право на человеческое счастье, но теперь надлежало выполнить и обязанности гражданина по защите своей социалистической Родины. Во время каникул Дышинский времени зря не терял и в письме от 31 июля сообщал: «Я работаю на станкозаводе стекольщиком. Приходится «всем» заниматься. Что нужно в данный момент, то и делаем. Вчера меня вызывали в райвоенкомат. Проходил снова медицинскую комиссию в военную школу. Признан годным во все рода войск (по 1-й и по 2-й медгруппе). На мандатной мне сказали — жди вызова. Многие товарищи уехали или собираются в военные школы. А я все жду и жду. Дождусь ли?»

Повестки все не было. В письме от 10 сентября он с сожалением отмечал: «8 сентября сделал попытку поступить в военную академию, но безрезультатно. Пишу из Красноуфимска. Весь наш институт направили помогать колхозам убирать урожай».

Вскоре по возвращении из колхоза он получает долгожданную повестку из Сталинского райвоенкомата города Свердловска. Итак, он уходил в армию, когда вокруг уже оплакивали далеко не первые похоронки...

Не хотелось Володе и покидать институт. В общежитии неторопливо собрал вещи, аккуратно связал конспекты и отнес их земляку, попросив переслать матери. Потом пришел в комнату. Сел на койку, чего раньше не делал, внимательно осмотрелся вокруг, словно прощаясь со всем, что ему было дорого и мило, несколько минут посидел молча, затем резко встал, забросил за плечо небольшую котомку и отправился к месту сбора.

В письме к матери от 22 декабря 1941 года он сообщает: «23 ноября получил повестку о явке в военкомат, а 26 ноября старшим команды из 10 человек выехал в Каменский горвоенкомат, куда прибыли 30 ноября. Сейчас занимаемся разными работами (роем землю, носим бревна, камни, доски). Свободного времени мало. Распорядок дня очень жесткий: рабочий день 12 часов, один час — на дорогу и обратно, два часа — на строевую подготовку и поверку, два часа — на завтрак и ужин. Остальное — на сон и прочее».

Вначале он работал на деревообделочном заводе, а 5 января 1942 года переводится на Уральский алюминиевый завод, слесарем в цех теплоснабжения. «Нахожусь на службе в РККА, но не в регулярных частях, а в стройбате. Мечта попасть на фронт все дальше и дальше отодвигается от меня, так как бойцов с УАЗ на фронт не отзывают».

Каменск-Уральский лежит на стыке гор, хлебных степей и сибирского раздолья. Это город огня и металла. В гербе трудового города — кузницы оружия России — пушка петровских времен и слиток металла с орлиными крыльями.

Владимир — военнослужащий, а в армии не выбирают, где быть. Он видел ежедневно и ежечасно, как самоотверженно трудились люди на заводе. Они верили в победу, приближали ее день за днем своими руками, упорством, умением, стойкостью. Ему было радостно это видеть и осознавать — такой народ не сломить. Работали сутками, не выходя из цехов, спали часто у станков. Он был очевидцем, как ширилось ставшее всесоюзным движение двухсотниц и трехсотниц, многостаночников и совместителей профессий. Не мог стоять в стороне от этого большого государственного дела и Владимир.

В письме от 16 февраля он заверяет: «Я увеличу свою производительность, как требует от меня моя Родина. Я всегда готов с оружием защитить дело Ленина».

В цехах завода висели плакаты, которые призывали: «Хочешь победить на войне — план выполняй вдвойне и втройне».

Усердно работая, он по-прежнему живет интересами и заботами семьи: «Есть ли еще у вас картошка и имеются ли семена? Как дело обстоит с садом?»

Володя с охотой и желанием писал письма своим школьным друзьям — Косте Рапакову, Юре Покровскому, Асе Шумаковой — и с нетерпением ждал вестей от них.