За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Бахтеев в первый раз видел великую княгиню. Его поразила спокойная красота ее лица, с выражением мысли и печали. Лицо Ирины тоже было задумчиво и серьезно, и эти две женщины представляли резкий контраст с веселым оживлением окружающих.

За креслом Ирины, наклонясь к ней, стоял высокий стройный человек в расшитом придворном мундире. Во всей его осанке, в манере говорить чувствовался человек, для которого блестящее общество и присутствие принцессы были привычны. Его лицо не было красиво, но в нем было что‑то не общее, резко выделяющее его из круга других. Чрезвычайно высокий лоб, большие яркие глаза и полунасмешливая улыбка на чуть полных, красивых губах.

– Граф Меттерних, – сказал кто‑то рядом с Левоном.

Так вот он, тот человек, который, по всеобщему убеждению, являлся сейчас вершителем войны и мира…

Но теперь на лице всемогущего министра не было видно ничего, кроме искреннего восхищения красавицей собеседницей. Он казался просто изящным придворным кавалером, искренно влюбленным. Можно было подумать, что ничего иного он никогда не делал, как только ухаживал за красавицами. Но всем было известно, что блестящий дипломат делил свою жизнь между политикой и любовью. Ирина внимательно слушала его и казалась заинтересованной. Рядом с Меттернихом неподвижно стоял Пронский, нервно потирая подбородок, изредка бросая взор на Меттерниха.

«Он ревнует», – с ясновидением влюбленного подумал Левон.

Великая княгиня беседовала со стоявшим перед ней Никитой Арсеньевичем. В ближайшей к ним группе Левон увидел неизменного Дегранжа в тихой, но оживленной беседе с Волконской и княгиней Буракиной. К ним подошел сияющий Буйносов. Сказал несколько слов и подлетел к другой группе. Везде он говорил по несколько слов и вновь в радостной суетливости устремлялся к новому месту. Он, видимо, чувствовал себя наверху блаженства и играл роль гостеприимного хозяина.

«Чужие, все чужие», – думал Бахтеев и не мог оторваться от милого лица. Вот Ирина подняла голову, улыбнулась и слегка покраснела. Левону казалось, что Меттерних слишком низко наклоняется к ней и держится свободнее, чем следовало. Он невольно взглянул на Пронского и словно прочел на его лице выражение своих чувств. Пронский, очевидно, забыв, что на него устремлена не одна пара глаз, стоял, нахмурив брови, пристально глядя на Меттерниха. Ирина вдруг повернулась к нему и с улыбкой что‑то сказала, и мгновенно лицо князя просияло. Левон почувствовал, что кровь приливает ему к голове и холодеют руки. Он резко повернулся и хотел уйти, но в эту минуту произошло какое‑то движение; пронесся, как дуновение ветра, неясный шепот и чей‑то негромкий голос произнес:

– Государь.

Меттерних замолчал и выпрямился. Ирина встала, Екатерина Павловна тоже, а старый князь, поклонившись великой княгине, быстро направился к выходу.

Великая княгиня взяла под руку Ирину и направилась за ним. За нею потянулись и остальные. Хотя смутно мечтали о приезде государя, но никто на это не надеялся, тем более что сама великая княгиня, приехав, сообщила, что ее августейший брат не приехал в Карлсбад.

Среди низко склонившихся рядов государь шел по большой зале. За ним в адмиральском мундире тяжело ступал Александр Семенович с обер – гофмаршалом графом Толстым, а за ними, к величайшему изумлению Левона, в темном фраке и темных чулках виднелся Монтроз. Левон даже не поверил своим глазам. Но ошибиться было нельзя. Монтроз заметил его и, едва улыбаясь, сделал ему приветственный жест рукой.

Лицо государя было удивительно ясно и молодо, как будто никогда никакая печаль не омрачала этого чистого лба и блеска больших, слегка прищуренных серо – голубых глаз.

Он милостиво поздоровался со старым князем, что‑то сказав, на что Никита Арсеньевич очень громким голосом, так как государь был слегка глуховат, ответил по – французски:

– Государь, это величайшее счастье подданного. Тут же вертелся и Евстафий Павлович, стараясь обратить на себя внимание государя. И когда это ему удалось, когда государь с ласковой улыбкой протянул ему руку, Евстафий Павлович весь засиял и даже прослезился. Ирина и великая княгиня встретили его на пороге маленькой залы. Левона поразило то особенное выражение лица, с каким Пронский смотрел на покрасневшую Ирину и на государя, слегка наклонившегося перед ней, целуя ее руку. И, как отравленные иглы, вдруг впились в душу Левона темные, странные намеки.

Все заметили, что государь неблагосклонно взглянул на графа Меттерниха, стоявшего с ней рядом, и слегка кивнул ему, не протягивая руки. Один Меттерних, казалось, не заметил этого сухого обращения, непринужденно и почтительно поклонившись.

И, действительно, невнимание государя не лишало Меттерниха обычной самоуверенности. Был только один в мире человек, перед которым он терялся и на пышных приемах в Сен – Клу или Тюльери, и в рабочем кабинете. Это маленький корсиканец с холодными серыми глазами, делавшимися иногда такими страшными…

Но за это он и ненавидел этого человека!

Левон чувствовал себя словно в тумане. Пронский, Меттерних, государь, Дегранж, сейчас говорящий с императором, Ирина – все казались ему странно соединенными между собою какой‑то незримой паутиной…

Мимо него прошел радостный и сияющий Гриша Белоусов.

– Неужели вам не весело? – блестя глазами, спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил. – Это сон какой‑то!

И, заметя Зарницына около княгини Пронской, поспешил к нему.

Левон видел, как из маленькой гостиной, куда вошел император, все вышли. Там остались только, кроме государя, Ирина и великая княгиня. Последним вышел Пронский, с опущенной головой и бледным лицом.

«Ну, я насмотрелся», – решил Левон, пробираясь к выходу, но почувствовал, что кто‑то взял его под руку. Это был Монтроз, о котором он забыл, поглощенный своими мыслями.

– Здесь, действительно, душно, – спокойно начал Монтроз, словно продолжая прерванный разговор, – пройдемте в сад.

Левон машинально подчинился ему.

На темном июльском небе ярко горели звезды, и жалкими казались гирлянды цветных лампионов, прихотливо переплетавшихся между деревьев. Сад благоухал. Монтроз свернул в одну из боковых темных аллей.

– Здесь лучше, – начал он, – здесь прекраснее звезды и не слышно шума. Вы очень удивлены, увидев меня здесь? – спросил он князя.

– Больше, чем я могу сказать, – ответил Левон. – Как, в самом деле, вы очутились здесь и откуда?

– Но из Петерсвальде, милый князь, – со смехом ответил шевалье, – и приехал вместе с императором.

– А туда? – спросил Левон.

– А, вы очень любопытны, – заметил шевалье, – но так как вы наш и, кроме того, как я надеюсь, мой личный друг, то я скажу вам. Я приехал к императору с письмом от свергнутого Наполеоном испанского короля Фердинанда, создания, говоря правду, совершенно ничтожного, но на которого мы имеем виды. Нет нужды пока объяснять вам подробности и мои связи с ним. Все это вы узнаете в свое время. Я только хотел удовлетворить ваше любопытство, как я попал в Петерсвальде.

– Кажется, дела Наполеона в Испании пошатнулись? – спросил князь.

– Хуже, – ответил шевалье, – мне кажется, Испания потеряна для него. Иосиф разбит наголову Веллингтоном при Виттории. Его армия в страшном беспорядке прогнана до самых стен Байоны. Я привез государю подробности этого гибельного для Наполеона дела. По – видимому, жаркий климат вреден императору французов так же, как и холодный север.

– Скоро будет заключен мир, и он поправится, – сказал Левон.

– Мира не будет, – быстро перебил его Шевалье, – Меттерних привез подписанный союзный договор: Австрия по окончании перемирия выставляет двести тысяч против Наполеона. Ваш государь счастлив. Он верит в свою божественную миссию освобождения народов от ига Наполеона. Он идет еще дальше. Он мечтает о свободе духа, о христианском братстве народов и священном союзе королей. Он мечтает о том же, о чем и мы.

Шевалье говорил со страстным увлечением.

– Но у него, – продолжал он, – дурные союзники. И в этом вся опасность. Они притворяются, и притом очень неумело, что разделяют взгляды Александра. Они ненавидят свободу и готовы задушить ее. Они ненавидят Наполеона за то, что его походы пробудили в их болотах дух свободы. Они хотят его гибели, надеясь, что с ним вместе погибнут и великие идеи революции и народы впадут в прежнее сонное рабство. Вот за что они борются, вот чего они хотят, в глубине своих темных душ всегда готовые на предательство по отношению к своему великодушному союзнику. В этом вся опасность.

Шевалье замолчал. Собеседники сели на скамью.

– То, что вы говорите, – прервал молчание Левон, – приходило и мне в голову. Я видел, что наши союзники не любят нас и не доверяют нам. Эта война не принесет свободы России! Зачем проливать нашу кровь за чужую свободу, когда Россия изнемогает.