Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

– Есть еще кое-что, сэр. Я тут давеча подумал, что мне и самому хорошо бы здоровье свое проверить. Я бы с радостью доверился вам, ежели б вы согласились осмотреть меня.

– А что у вас? – спросил я.

– Доктор Манро, сэр, – сказал он. – Я ходячий музей. Список того, чего у меня нет, поместился бы на обратной стороне … визитной карточки. Если вам какую болезнь надо особо изучить, милости прошу ко мне, думаю, во мне мы отыщем то, что вас интересует. Не каждый может похвастать тем, что трижды переболел холерой и сам себя вылечил красным перцем и бренди. Заставь этих … микробов чихать, и они скоро сами от тебя отстанут, я так себе представляю холеру, и вы запомните мои слова, доктор Манро, сэр, потому как мне доводилось плавать с полсотней мертвецов на борту, когда я водил «Хиджру» по Черному морю, и я … хорошо знаю, о чем толкую.

Я заменяю крепкие выражения и божбу Вайтхолла многоточиями, понимая, что пытаться передать все их разнообразие и выразительность другими словами, – бесполезная затея. Когда он разделся, глаза у меня полезли на лоб от удивления. Все его тело было покрыто разнообразными татуировками. Прямо над сердцем у него красовалась большая синяя Венера.

– Стучите громче, – сказал он, когда я начал выстукивать его грудную клетку, – все равно … никого дома нет. Все разошлись по гостям. Несколько лет назад сэр Джон Хаттон пробовал достучаться. «Что за черт, где твоя печень? – говорил он. – Такое впечатление, будто у тебя внутри кто-то все перемешал здоровенной палкой. Все органы смещены». – «Все, кроме сердца, сэр Джон, – сказал ему я. – Оно не снимется с якоря …, пока стучит».

Осмотрев его, я пришел к выводу, что он не так уж сильно преувеличивает. Я обследовал все тело с головы до пят и выяснил, что немногое осталось в нем в том состоянии, в каком было создано природой. У него была митральная регургитация{195}, цирроз печени{196}, Брайтова болезнь{197}, увеличенная селезенка и водянка{198} в начальной стадии. Я прочитал ему целую лекцию об умеренности в употреблении спиртного, призвал вовсе от него отказаться, но, боюсь, мои слова не произвели никакого впечатления. Он посмеивался и издавал какие-то булькающие звуки горлом, пока я говорил, но что это было, согласие или выражение протеста, я не могу сказать.

Когда я закончил, он достал кошелек, но я попросил его считать мою небольшую услугу проявлением дружбы. Однако это на него не подействовало, капитан, похоже, был так решительно настроен, что мне оставалось лишь смириться и уступить.

– Раз вы настаиваете, за осмотр я беру пять шиллингов.

– Доктор Манро, сэр, – вскипел он, – меня обследовали люди, на которых я бы и ведра воды не плеснул, если бы они горели у меня на глазах, и то я платил им не меньше гинеи. Но раз уж я пришел к джентльмену и другу, повесьте меня, если я заплачу хоть фартингом меньше.

После долгих препирательств дело закончилось тем, что этот добрый человек ушел, оставив на краешке моего стола соверен и один шиллинг. Признаться, деньги эти жгли мне руки, ведь я знал, что пенсия у него мизерная, но, раз уж мне не удалось отказаться от них, не стоило утверждать, что они мне сейчас не нужны. Я вышел из дому и потратил шестнадцать шиллингов на новый соломенный матрац, который положил под свой старый на железной кровати. Как видишь, в благоустройстве своего быта я даже позволил себе некоторую роскошь. Свое растревоженное сознание я успокоил мыслью о том, что маленькому Полу придется спать рядом со мной, когда он приедет.

Однако мой рассказ о визите Вайтхолла еще не закончен. Вернувшись домой, я взял посмотреть прекрасный лавовый кувшин и внутри обнаружил его карточку. На ее обороте было написано: «Вот вы и отправились в плавание, сэр. Как сложится ваша судьба, я не знаю, вы можете либо наскочить на подводные камни, либо спокойно плыть к цели, но вижу я, что борта у вас крепкие и течи не дадут. Теперь только от вас зависит, умрете вы на последнем куске обшивки или придете в порт с вымпелом на мачте».

Замечательно, правда? Когда я это прочитал, у меня закипела кровь, а в голове словно заиграл горн. Записка Вайтхолла вдохнула в меня новые силы. Не догадывался я тогда, что силы эти понадобятся мне очень скоро. Я переписал эти слова и повесил на стенку камина. На противоположную стенку я повесил отрывок из Карлейля, который тебе, я надеюсь, знаком так же, как мне. «Так или иначе, весь свет и вся энергия, которые мы излучаем, все добрые поступки, которые мы совершаем, попадают прямиком в сокровищницу Господа, где продолжают существовать и трудиться целые вечности. Мы не исчезаем… ни один наш атом… никого из нас»[36]. Вот религиозное предложение, которое я считаю интеллектуально обоснованным, а посему морально здравым.

Эта цитата подводит меня к рассказу о втором посетителе. Встреча с ним закончилась отвратительным спором! Мне, наверное, не нужно тебе об этом рассказывать, поскольку я знаю, ты будешь не на моей стороне, но, по крайней мере, это, возможно, приведет к тому, что в своем следующем письме ты обрушишься на меня с возражениями и увещеваниями, а для меня это сплошное удовольствие.

Итак, второй человек, которого я впустил в свой дом, был викарий местного прихода высокой церкви{199}… По крайней мере, форма его воротника и цепочка, свисающая из кармашка для часов, указывали на то, что он представляет именно высокую церковь. Это был рослый крепкий мужчина… Вообще-то, справедливости ради, я должен честно признать, что чахлых, равнодушных ко всему викариев я встречал только на страницах «Панча»{200}. В целом по степени развитости (я имею в виду развитости физической, а не умственной) они могут сравниться с адвокатами или врачами. Хотя то, как они одеваются, мне не нравится. Как хлопок, который сам по себе является самым безобидным веществом на свете, становится опасен, когда его окунают в азотную кислоту, так и тишайший из смертных превращается в весьма грозное существо, если хотя бы раз погружается в сектантскую религию. Если природа заложила в него хоть каплю злости или жестокости, это обязательно проявится. Вот почему я не особенно обрадовался своему второму гостю, хотя, думаю, принял его со всей должной учтивостью. Быстрый удивленный взгляд, который он бросил по сторонам, зайдя в мой кабинет, свидетельствовал о том, что он увидел не совсем то, что ожидал.

– Видите ли, наш приходской священник уж два года как в отъезде, – объяснил он, – и, пока его нет, нам приходится самим управляться. У него слабые легкие, поэтому он не может оставаться в Берчспуле. Я живу прямо напротив вас, и, увидев, что на доме появилась вывеска с вашим именем, решил зайти к вам и пригласить в наш приход.

Я сказал ему, что очень благодарен за внимание. Если бы он на этом остановился, ничего страшного не произошло бы, мы бы мило побеседовали и разошлись, но, надо полагать, чувство долга не позволило ему этого.

– Я все же надеюсь, – сказал он, – что мы скоро увидим вас у нас в церкви святого Иосифа.

Я был вынужден ответить, что это невозможно.

– Вы католик? – спросил он голосом, не лишенным неприязни. Я покачал головой, но и это не остановило его. – Надеюсь, не диссентер?{201} – воскликнул он, и доброе лицо его вдруг сделалось суровым. Я снова покачал головой. – Ах, понятно, так сказать, не совсем определились! – повеселел он, облегченно вздохнув. – С занятыми людьми такое часто бывает. Им не до богословских споров. Слишком многое их отвлекает. Но, по крайней мере, вы признаете основополагающие истины христианства, не так ли?

– Я всем сердцем верю, – сказал я, – что основатель его был достойнейшим и добрейшим из известных нам людей, живших на этой планете.

Однако вместо того, чтобы успокоить его, мой примирительный ответ, похоже, показался ему вызовом.

– Я полагаю, – сурово произнес он, – что вера ваша этим не ограничивается. Вы наверняка готовы признать, что Он был воплощением самого Творца.

Я начал чувствовать себя, как старый барсук, сидящий в своей норе, которому приходится отбиваться от свирепой собаки, когда та изо всех сил старается вытащить его оттуда.

– Вам не кажется, – сказал я, – что, если бы Он был таким же обычным смертным, как мы с вами, Его жизнь имела бы гораздо более глубокое значение? Тогда она бы могла стать идеалом, к которому мы должны стремиться. Но, с другой стороны, если Он в действительности имел природу, не сходную с нашей, в таком случае Его существование утрачивает смысл, поскольку Его и наши цели не совпадают. Лично мне кажется очевидным, что высказанное вами предположение лишает вас права считать Его жизнь удивительной и назидательной. Если природа Его была божественной, он не мог грешить, и на этом вопрос исчерпан. Мы не божественны и можем грешить, так что Его жизнь ничему не может нас научить.

– Он победил грех, – сказал мой гость, словно считая это серьезным доводом.

– Дешевая победа! – ответил на это я. – Помните того римского императора, который в доспехах и полном вооружении выходил на арену сражаться с несчастным калекой, защищенным лишь тонкой свинцовой фольгой, расходившейся от любого удара?{202} По вашей теории о жизни вашего Учителя получается, что Он столкнулся с искушениями нашего мира, имея такое же преимущество перед ними, как если бы они были безобидной фольгой, а не вооруженным до зубов противником, которыми они нам представляются. Признаюсь, что лично для меня Его слабости так же важны, как Его мудрость и Его благие дела. Я думаю, что они мне даже ближе, потому что я сам слабый человек.