Дочь полковника - Ричард Олдингтон

Сердито ворча, кузен упаковал чемоданы и отбыл. Джоффри неловко выслушал ее объяснения и извинения и столь же неловко расстался с ней без единого теплого слова или обещания, почти не скрывая, что только рад поскорее уехать. Она ждала в передней, надеясь, что, выходя, он скажет что-нибудь, даст ей какую-то цель, заставит ее почувствовать, что она ему дорога, что она ему нужна, что он вернется, что он не забудет. Она услышала, как он прошел в свою комнату уложить вещи. Протекла вечность. Дверь наверху скрипнула, и он вышел. Раздался стук: он поставил чемоданы, чтобы закрыть дверь. И зашагал по коридору, удаляясь от нее, спустился по черной лестнице в кухню, чтобы напрямик пройти к сараю. Джорджи напрягла слух. Она услышала урчание заработавшего в отдалении мотора, затем автомобиль запрыгал по немощеной дороге в сторону шоссе. Проезжая мимо дома, Джоффри поставил вторую передачу, набирая скорость, проскочил ворота, нажав на клаксон, выехал на шоссе, и шум мотора медленно замер вдали. Наступила глубокая тишина. Только несколько дней спустя Джорджи обнаружила, что он забрал с собой и патефон, и пластинки, и радиоприемник.

Маккол заехал в два и привез сиделку, заехал в пять с Лиззи и заехал еще раз в девять. Он посмотрел на полковника, борющегося за каждый вздох, на Алвину в ее нелепой форме, на Джорджи, бледную, измученную, и поманил их обеих за собой, оставив Фреда на попечение сиделки. Внизу он повернулся к Алвине.

— Миссис Смизерс, — сказал он вкрадчиво, — завтра нам потребуется вся ваша помощь. Послушайте моего совета… Я знаю, что уступаю вам в опыте ухода за больными, но врач все-таки врач, не правда ли?

Алвина польщенно кудахтнула.

— Так что вы рекомендуете, доктор?

— Мне кажется, вам следует немедленно лечь, чтобы утром быть свежей. Мне кажется, вы будете необходимы нашему больному именно тогда.

— Будь по-вашему. Идем, Джорджи.

— Простите. Одну минутку. Мне хотелось бы дать Джорджи кое-какие простейшие указания на ночь. Спокойной ночи, миссис Смизерс. Спокойной ночи.

Алвина неохотно отправилась к себе. Маккол и Джорджи молча стояли лицом друг к другу.

— Ну так что же? — спросила Джорджи, поднимая на него глаза.

— Если бы, оставшись, я мог принести хоть малейшую пользу, я бы остался, — виновато сказал Маккол. — Ночью должен наступить кризис. Если он выдержит, то почти наверное поправится… — Он умолк и кашлянул. — Сиделка очень хорошая — я забрал ее от другого больного. И… э… о расходах не беспокойтесь… э… Можете давать ему все, чего он попросит. Я приеду завтра в восемь. До свидания.

Он вдруг нагнулся и неловко поцеловал ее в лоб.

— Хорошая вы девушка, — сказал он и вышел.

Джорджи молча вернулась в комнату полковника и села у изголовья напротив сиделки. Старик дышал все более тяжело — болезнь прогрессировала, и Джорджи беспомощно смотрела на него. Если бы она могла поделиться с ним воздухом, который так легко струился к ней в легкие! Время от времени сиделка проводила по его губам перышком, смоченным в коньяке с молоком. Полковник то засыпал, то начинал что-то бормотать, глядя перед собой невидящими глазами. Он бредил и не узнавал даже Джорджи. Она вслушивалась в его бормотание.

— Отлично скачет, сэр! Перемахнул через яму с водой, черт побери! А? Что такое? Вздор, я и слышать не хочу об отставке! Прикажите им подвезти пушки. Я этого не потерплю. Не потерплю. Что? Не понимаю, что происходит. Мне кажется, я ранен, но… Вестовой! Вестовой! Скажите им… А, вот вы, сэр! Мы не можем их бросить, сэр. Разрешите мне начать атаку, сэр… По-моему, вестовой, надо вызвать для меня носилки, но помните, я приказываю… Нет, сэр, я мог допустить ошибку, но я сделал все, что мог, и не щадил себя… Бедная Джорджи, я мог бы лучше о ней позаботиться.

Так он бредил час за часом, мешая войну и лисью травлю, и Джорджи, и какие-то эпизоды своего прошлого, о которых она ничего не знала и не могла уловить их смысла. Это бормотание перемежалось с минутами жуткой немоты, когда он страшно хрипел, невидящие глаза закатывались, а пальцы все обирали и обирали одеяло. В конце концов он погрузился в тяжелую летаргию. Джорджи на цыпочках подошла к сиделке и шепнула:

— Он как будто заснул. Как по-вашему, кризис миновал?

Сиделка только покачала головой, обмакнула свежее перышко в чистый коньяк и провела им по губам полковника.

— Жаль, что у нас нет кислорода, — шепнула она. — Но теперь уже поздно.

— А! — воскликнул полковник с неожиданной силой. — Убирайтесь к дьяволу, сэр! Говорю вам, она моя дочь!

Прерывистые хрипы вдруг оборвались.

— Он уснул! — прошептала Джорджи с надеждой. Сиделка взяла лампу под темным абажуром и поднесла ее к лицу полковника. Она повернулась к Джорджи:

— Сходите позовите вашу мать, деточка.

Джорджи остановилась на лестничной площадке. Она увидела, что стекла большого светового люка над холлом стали грязно-серыми, и услышала ровный перестук дождевых капель. Неужели уже светает? Ночь казалась вневременной — нескончаемой и все же очень короткой. Ее лихорадило от долгой бессонницы и тревожного напряжения, однако ошеломление еще не прошло, и все, кроме непосредственных ощущений, было словно в густом тумане. У нее было только одно желание: закрыться ото всех у себя. Как невыносимо даже подумать, что вот сейчас она скажет Алвине: «Папа умер». И должна будет выслушивать совершенно ненужные стенания Алвины и упреки: почему ее не позвали раньше! В глубине коридора она видела черноту там, где была дверь Алвины, с узенькой полоской света внизу — словно кто-то подчеркнул ее по линейке фосфорным карандашом, подумалось ей. В смутном свете ранней зари лестничные перила казались незнакомыми и враждебными, словно привычные дневные перила куда-то исчезли и их место заняли их злые двойники, ночная стража. Она услышала шаги сиделки в спальне, а из кухни, вплетаясь в монотонное ворчание дождя, доносились какие-то слабые звуки. Все казалось отдаленным и нереальным, но тем не менее более близким и более реальным, чем ее собственная жизнь…

Она постучала в дверь Алвины и вошла, не дожидаясь ответа. Алвина тщательно поправляла свою форму, стоя перед очень плохо освещенным зеркалом. «Как глупо, как глупо! — думала Джорджи. — Почему мы всегда должны думать о том, чтобы одеваться в согласии с какими-то требованиями? Теперь потребуется траур…» И мелькнувшее в ее мыслях слово «траур» обожгло ее, заставляя наконец осознать, что произошло.

— Ну, как наш больной сегодня утром? — спросила Алвина с сокрушительной бодростью, которая, однако, не замаскировала ужаса, с каким она посмотрела на отчужденное белое лицо Джорджи.

Джорджи сказала, не отвечая на вопрос:

— Сиделка тебя требует.

Потом она пошла к себе в комнату и заперлась там. В окно с незадернутыми занавесками вливался непривычный свет зари, и комната, такая прибранная с застеленной кроватью, выглядела холодной и оскорбленной, словно сердилась на ее отсутствие. Окно всю ночь оставалось открытым, и дождь залил подоконник, так что по обоям под ним словно тянулись черви сырости. Джорджи подошла к окну и выглянула наружу. Она услышала дальние крики петухов и погромыхивание молочных бидонов на повозке с какой-то фермы. Небо было пасмурно-свинцовым, а мир вокруг — промоченным насквозь, глянцевитым от сырости. Высокие, почти совсем обнаженные деревья роняли капли на разбухшую землю, и вода струйками стекала на их затопленные корни. Последние хризантемы почти все полегли, и грязь налипла на густые мохнатые лепестки.

Как мгновенно все произошло, как быстро и страшно рухнула вся ее жизнь! Всего четыре дня назад она упивалась таким счастьем, так верила, что поцелуй Джоффри — это обещание без слов, что между ними все ясно и жизнь будет чудесной! И вдруг… словно кто-то, кому она доверяла, посмотрел на нее взглядом дьявола и обрушил ей на лицо удары кулаком.

— Я не верю в Бога, — произнесла Джорджи вслух. — Не верю. Не ве-рю!

Даже если Джоффри «вернется», это будет бесполезно. Не может же она оставить маму совсем одну. Теперь, если Джоффри и произнесет заветные, так жадно ожидавшиеся слова и попросит ее стать его женой, она скажет, она должна будет сказать «нет».

5

На похоронах все заметили, какой больной и несчастный у Джорджи вид, как быстро она утрачивает иллюзорную миловидность, подаренную приездом Джоффри.

— Бедная девушка! — шепнул мистер Джадд супруге, думая о Лиззи, забывшей свой дочерний долг. — Вот она-то по отцу горюет.

— А! — прошептала миссис Джадд. — И может, она даже думать не думает про молодого джентльмена, который взял да уехал, бросил ее в беде?

— Хм! — хмыкнул мистер Джадд и сосредоточил внимание на погребальной службе, известной ему в мельчайших подробностях. Но удовольствие от похорон, украшенных британским флагом и большим количеством прелестных прощальных цветов от сэра Хореса (не присутствовавшего на церемонии), было для мистера Джадда совершенно испорчено тем, что покойный носил чин полковника. Оно конечно, но мистер Джадд предвкушал что-то куда более грандиозное и пышное, не понимая, что полковник был всего лишь отставным офицером на пенсии, без состояния и связей, а потому криктонский гарнизон никак не мог отрядить в Клив знаменосца, взвод для прощального залпа и трубача. И над могилой полковника не прогремел Последний Сигнал.