Дочь полковника - Ричард Олдингтон

— Так как же?

— Что — как же?

— Да все это. Зачем мы тут в краю буржуя Болдуина? Знаешь, Бом, что-то мне не по себе. Боюсь я этих кровожадных беляков. Что, если сюда нахлынет банда охотников на лисиц? Они же вмиг прикончат нас своими страхолюдными пиками!

Бим поковырял в пролетарских зубах сухим от чопорности стебельком аристократической английской травы.

— Мы обладаем дипломатической неприкосновенностью, считаются с ней беляки или нет. Мы — эпилог.

— И можем радоваться жизни?

— Э нет! По-моему, в Англии это не разрешается. У них это не принято. Верх неприличия. Они создали гигантскую организацию, чтобы ничего подобного не допускать. Лорд Бди-и-Души, лорд-камергер, виконт Ханжа, граф Мель и принц Клюв — все состоят членами тутошнего ОГПУ. Охолостят они тебя, Бим, если схватят. Держи-ка свои скользкие шуточки при себе, дружок.

Бим содрогнулся, поспешно удостоверился, что все его при нем, и захныкал:

— Придумал бы ты, Бом, как нам отсюда выбраться. Ты же знаешь, как я не хотел быть миссионером в стране дикарей! И зачем нам поручили вести пропаганду? Жутко опасно, да и скучно, по-моему, аж до зубной боли.

— Так-то так, но не забывай, что они здесь на редкость отсталые. Даже в церковь еще ходят! Потому-то и должны мы собираться тайно при луне. В конце-то концов, английским интеллигентам приходится куда хуже, чем нам. Здесь же все перевернуто с ног на голову.

Бом, торопливо побулькивая, отпил полбутылки и провел ладонью поперек своей широченной ухмылки. Бим засунул руку в галифе, почесался и зевнул.

— Ну и пусть их! Почему бы англичанам не превратить весь свой остров в музей Девятнадцатого Века?

— И превратят. У тебя, Бим, глаза на лоб вылезут, расскажи я тебе хоть половину того, что здесь творится!

— Вылезут, не вылезут, только мне не интересно.

— Извини, Бим, но мы обязаны довести дело до конца. Автор объяснил мне свои намерения, и я обещал, что мы все выполним. А к тому же посмотри, сколько пива он нам дал!

Внезапно вяз отпустил луну, и она вырвалась на волю, гоня перед собой пену легкой дымки. Соловей наконец заткнулся — по меньшей мере на два часа позже закрытия местных питейных заведений. Электрические лампы, которые отбрасывали надменные отблески на темное селение из всех окон господского дома, разом погасли: его богатый, но экономный владелец обзавелся единым выключателем, чтобы в полночь тушить все лампы в доме одним щелчком. Бережливость — мать достатка.

Бом попросил Бима заметить это обстоятельство:

— Внимание! Владелец поместья залил лучины. Этот пучеглазый лангуст с рожей такой красной, словно его долго варили в собственном соку, является замечательным, хотя и далеко не единственным лихим представителем британских финансовых громил и скупщиков краденого. Подобно раку-отшельнику он необыкновенно преуспел в искусстве запихивать свою жирную белую задницу в чужие раковины. Но он куда менее щепетилен и редко ждет естественной кончины законного владельца. Хватай сразу — вот его девиз. И он хватает. Сэр Хорес — баронет, Бим. Ты только подумай, Бим! Это значит, что он один из тех, кто сумел вскарабкаться на самый верх, Бим. Если он застигнет нас в полночь между штангами своих ворот за противозаконным распитием пива, мировой судья и оглянуться не успеет, как засадит нас в колодки. Ты и представления не имеешь, Бим, что такое ба-ро-нет! Он отвалил по меньшей мере тысячу червонцев за герб — ну там на темном поле рука в чужом кармане, обремененная сомнительным прошлым. Из чего следует, Бим, что он аристократ, один из национальных лидеров.

— Ага, понял! — отозвался Бим. — Интеллигент. Меньшевик в духе Шоу, так, что ли?

— Нет, Бим. Не интеллигент. Интеллигентность у них не в чести. Они прилежат высоким цилиндрам и низким хитростям. Э-эй, Бим! Слушай меня, а на пиво не налегай, не то заснешь. Как во множестве сходных случаев, фундамент вон того исторического дома заложил сын нищего военного авантюриста, который присоединился к крестовому походу Вильгельма Подзаборника. В доме продолжали обитать его потомки, живя и охотясь на земле, за которую платили военной службой или щитовыми деньгами. Сэр Хорес, кстати, всегда откупался щитовыми деньгами, и в частности, с четырнадцатого по восемнадцатый год. Тут я позволю себе отступление, которое, возможно, удивит тебя, Бим. А именно: этот самый пейзаж, в котором (или на котором?) мы сейчас сидим, послужил натурой для вербовочного плаката с красочным английским селением и надписью: «Стоит ли сражаться за все это?» Мне поручено говорить, что ответ гласит: «О конечно! Но не для того, чтобы все это забрал Хорес». Улавливаешь, Бим?

Внезапно вырванный из пивной дремы Бим не сумел выдать сладкое всхрапывание за виноватое покашливание.

— Я очень устал, Бом.

— Внимание, Бим! Поставь бутылку! Сию же секунду! Ты не должен спать, слышишь? Ущипни себя, не то я тебя ущипну — и как следует! Кретин, паршивец, пивопийца, штрейкбрехер! К орудиям, отродье сонной брачной постели!

— А, ла-адно, Бом! Не взъедайся на меня, Бом.

— Не взъедайся! Вот закалю твой позвоночник, тогда будешь знать, братец. Ну-ка сядь прямо и слушай! Дом этот перестраивался трижды: когда в царствование Елизаветы его из крепостицы превратили в загородную резиденцию, после того как его сожгли копейщики Эссекса и, наконец, в одна тысяча семьсот шестьдесят пятом году, когда владелец разбогател на английском сельском хозяйстве. А вот индустриализации, проводимой вигами, семейство, на свою беду, всячески противилось. Последний отпрыск сего благородного рода, круглый сирота, в дни войны был адъютантом генерала особой нравственности. В двадцать первом году настал его черед получить lettre de cachet[33], обрекавший его на изгнание. Сейчас он в Мюнхене подвизается, как сомнительный специалист по интерьерам. Дом молодой помещик продал — почти даром, потому что был круглый дурак и угодил в лапы мошенников, не говоря уж о жутком экономическом спаде. Тут является господин хороший Хорес и хватает дом с непринужденной грацией акулы. Любуйся: наш торговец топлеными жирами и смазкой, который смазку для осей продает в пачках, как маргарин, а маргарин — в больших жестянках, как смазку для осей, водворяется в господский дом с правом держания поместий Падторп, Клиз-на-Холме и Мерихэмптон, с правом соки и саки, с правом чинить суд и расправу над местными ворами — ну почему бы ему не набросить петлю на собственную шею? — и еще со всякими феодальными правами и привилегиями, которые я запамятовал. На сей второй Эдем, сей королевский трон, сию самой природой сложенную крепость он в год, возможно, тратит в нынешней монете (главным образом бумажной) эквивалент полумиллиона червонцев в золотых рублях — курс можешь уточнить по телефону на Лондонской бирже. А все почему? А потому что спекулировал достоянием других людей, жизнями других людей, работой рук и мозга других людей; потому что покупал дешево, а продавал дорого; потому что не положил живот на алтарь Отечества, укрывшись среди тех, кого оно предпочло держать при себе; потому что практиковал всяческое жульничество, фальсификацию, узаконенный обман и умелую подмену доброкачественного товара никудышным; потому что был интендантом или поставщиком провианта Имперских сил Его Величества, несущих службу за морем. Только не помысли, о Бим, будто я порочу Его Священное Величество. Король, в отличие от его милости, не уступит в честности никакому другому христианину…

— По-твоему, это комплимент, Бом?

— …и с аркебузой управлялся истинно по-королевски. Тра-та-та, бей, бей, не жалей. Ах, если бы Его Величество из любви к нам, его верным подданным, милостиво соизволил пустить в ход эти меткие левые и правые в своей палате лордов, торжественно собравшейся в узаконенном порядке! Господа, здоровье короля! Благослови его Бог!

— Блсвитегог! — отозвался Бим. — А не выпить ли нам пивка за его здоровье, Бом? Троекратно и еще трижды?

— Нет! Поставь бутылку! Поставь, кому говорю! Без сомнения, о Бим, сэр Орис, как он порой в забывчивости произносит собственное имя на трущобный лондонский манер, уже надоел тебе до смерти, не меньше, чем мне самому. Но тут полумеры не подходят. Только не помысли, о Бим, будто руководствуюсь я в этом деле собственным недовольством. Объявляю, что я неповинен ни в малейшей собственной или личной ненависти, ни в малейшей злобной зависти как к его особе, так и к его богатству. Если отбросить манию наживы и маргарин, он не такой уж плохой человек. Прилепился к жене своей и дает приданое служанкам своим, секретаршам, стоит тем понести; аккуратно посещает церковь, с усердием и благочестием направляет стопы свои к аналою; облегчает участь бедняков, лепту свою по всем правилам вручая надзирателю работного дома; когда же наступает Рождество, когда любовь к ближнему и милосердие смягчают все сердца, каждому своему арендатору без исключений он дарит по кролику из собственных обширных угодий. И гордыня его не чрезмерна: обходителен он и учтив со всеми людьми. Речет он фермеру своему поутру: «День добрый, Джайлс! Как поживаешь, любезный? Как здравствует Марион, моя сестра во Христе, а твоя пухлая женушка? Однако, любезный, надлежит мне обойтись с тобой по справедливости. Право есть право. И коли ты к Михайлову дню не внесешь положенную с тебя арендную плату, нас рассудит закон, и должен ты будешь со чадами своими убраться на все четыре стороны». Наступает День Господень, и милорд выходит подышать душистым вечерним воздухом. Но что он зрит? Под одной из собственных его изгородей мужчина и девица вздумали поиграть в скотинку о двух спинках. Без промедления наносит он добрый удар по заду мужлана увесистой своей дубовой палкой. «Вставайте, ты, шелапут, и ты, распутница! Как! Вы оскверняете День Господень любострастнием и блудом? Подзаборников задумали плодить на моей законной земле под собственной моей изгородью? Поспешите связаться священными узами брака, а не то… — у нас в стране, хвала Творцу, еще есть Закон — а не то стоять твоему домишке пусту! Теперь же прочь! И знайте, что Господь видит ваш блуд!» Но более того: однажды, отправившись укромным путем по законной своей надобности, повстречал он плачущее дитя — быть может, им самим зачатое, кому дано знать? — и, дабы положить конец его хныканью, из одного лишь сострадания и по доброте душевной сей человеколюбец одарил дитя полновесным пенни, имеющим хождение во всех пределах королевства!