Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин

— Мистер Енох Освальд.

— Прав ли я, говоря, что мистер Освальд проявил величайшую доброту по отношению к Коллинзу — женил его на своей старшей горничной и затем отправил супругов в Новую Зеландию?

— По-моему, он красиво поступил с Эдом, — пробормотала Бэрт.

— А с вами? — вкрадчиво спросил Грэхем. — Разве он отнесся к вам не так же внимательно, хотя, быть может, и несколько круто? Дал вам хорошее место у себя в доме, потом выдал замуж и, оплатив проезд, чуть было тоже не отправил на край света.

Бэрт пробормотала что-то в знак согласия, и по залу пронесся шепот. Интерес у присутствующих был возбужден до предела. Все взоры были устремлены на Грэхема, когда он задал очередной вопрос:

— Чем же вы можете объяснить такое внимание со стороны мистера Освальда к вам и Коллинзу, двум главным свидетелям по делу Мэфри?

Бэрт покачала головой.

— А не могло ли это в какой-то мере объясняться тем обстоятельством, — сдержанным тоном спросил Грэхем, — что Енох Освальд является хозяином квартиры, где жила убитая женщина — Мона Спэрлинг?

Бэрт снова промолчала. Мертвая тишина дарила в зале.

— Мистер Освальд довольно часто бывал в этой квартире: приходил по делам — получить квартирную плату, узнать, не нуждается ли в чем-нибудь жилица. Поскольку приходил он по вечерам, его вполне мог видеть Коллинз, который частенько бывал на улице в вечерние часы.

— Я… я думаю, что мог.

И тут последовал вопрос, неожиданный, как удар из-за угла.

— Освальд приезжал к своим квартирантам на велосипеде?

— Ну, хоть бы и приезжал… и даже на зеленом, — вырвалось у Бэрт. — Ко мне-то какое это имеет отношение?

Зал загудел.

— И последний вопрос, — небрежно проронил Грэхем, словно эта мысль только что пришла ему в голову. — Вчера, да и сегодня, здесь много говорилось о левше. Мистер Освальд — левша?

Зал затаил дыхание. Бэрт уже не могла больше изворачиваться. Она обвела присутствующих блуждающим взглядом, из груди ее вырвался стон ужаса.

— Да. И мне плевать: пусть все об этом знают.

Со свидетельницей сделалась истерика. Зал мгновенно загудел от возбуждения. Несколько корреспондентов схватили свои блокноты и бросились к телефонам.

После того как Бэрт с помощью приставов сошла с возвышения, наступила драматическая пауза. Затем Грэхем повернулся к судьям, чтобы произнести заключительную речь.

Голос его, звучавший почти все время спокойно и сдержанно, теперь был исполнен страстной убежденности:

— Я должен поблагодарить суд за терпение, с каким меня здесь слушали. Теперь я буду краток. Милостивые государи, мы гордимся тем, что наша система судопроизводства основана на принципе, согласно которому человек считается невиновным до тех пор, пока не установлено обратное. Человека можно подозревать, но обвинение обязано доказать его вину.

А что если обвинение, милостивые государи, нечестно выполняет свои обязанности? Что если исполнители закона, выявив подозреваемую личность, используют все имеющиеся в законе лазейки, все средства ораторского искусства, все тонкости и трюки убеждения, все методы давления и запугивания, чтобы доказать, что они правы, что они по справедливости привлекли виновного к ответу?

У государства, представителем которого является обвинитель, имеются, милостивые государи, немалые ресурсы — умные люди, деньги и неоспоримый авторитет. Те, кто выступает от его имени, будучи всего лишь людьми, стремятся не только подтвердить свои вполне законные подозрения, но и продвинуться, быть на хорошем счету у общества. Эксперты, которых привлекает обвинение, люди в высшей степени опытные и достойные, могут тем не менее попасть под влияние уже сложившегося мнения. Начальник полиции, считая, что он задержал преступника, переворачивает небо и землю, чтобы добиться осуждения. Полицейские врачи, вызванные обвинением для обследования ножа, молотка или другого орудия убийства, редко говорят: «На этом предмете нет крови». Они говорят чаще: «Материал, из которого сделан данный предмет, не дает возможности прийти к окончательным выводам». Или далее: «Замечены следы частиц, которые вполне могут быть кровью». Словом, милостивые государи, стоит какому-нибудь бедняге попасть под подозрение или своими действиями непроизвольно навлечь на себя таковое, как к нему уже относятся с предубеждением, с враждебностью, пагубной для него.

Давайте рассмотрим, что же произошло с этим ничем не примечательным членом нашего общества, далеко не сильной личностью, немного безответственным, быть может, не лишенным тщеславия, но, в общем, человеком не хуже и не лучше других. Несчастливая жизнь дома, холодная атмосфера, созданная строгой женой-пуританкой, естественно привела к тому, что он стал искать более приятное и ласковое лицо, на котором мог бы отдохнуть его взгляд. Тут как раз приятель знакомит его с хорошенькой молодой женщиной. Он затевает с ней легкий флирт, а две или три недели спустя, сидя один в захолустной гостинице маленького городка, решает послать ей открытку — приглашение отобедать с ним, на которой рисует сельский пейзаж. Затем, всего несколько дней спустя, он, к своему ужасу, узнает, из кричащих заголовков вечерних газет, что эта женщина зверски убита и полиция повсюду разыскивает того, кто послал открытку, воспроизведенную во всех газетах страны.

Как он должен был поступить? Он понимает, что следовало бы пойти в полицию и добровольно признаться в том, что он — отправитель открытки. Но мысль, что все это станет широко известно, нежелание ввязываться в запутанную историю удерживает его. К тому же он наверняка знает: его спросят, где он был восьмого сентября между восемью и девятью часами вечера. Оглядываясь назад, он с тревогой вспоминает, что ходил один в кино и заснул там во время сеанса. Ничего не стоящее алиби! Ну кто видел его там в темноте? Даже кассирша, когда он брал билет, не подняла головы и не взглянула на него. Так что никто не может прийти к нему на помощь в роковой час.

Насмерть перепуганный, он теряет голову и, вместо того чтобы отправиться в полицию, принимает глупейшее решение — состряпать себе алиби с помощью приятеля. В это самое время выясняется, что он — отправитель открытки. Он пытается доказать свое алиби, и его тотчас опровергают, уличая во лжи. С этой минуты он пойман: falsus in uno falsus in omnibus.[3] Улики против него громоздятся горой. Но тут всплывают новые данные: например, оригинальный кошелек, найденный возле трупа, зеленый велосипед, на котором, по-видимому, приехал убийца. Мэфри знать не знал о кошельке и велосипеде. Тем не менее это признается несущественным, об этих вещах просто забывают, не учитывают их при обвинении. Раз они не укладываются в нужные рамки, значит, их следует отмести. И прокурор, исполненный горячей жажды правосудия, в своей речи даже не упоминает о них.

Милостивые государи, я утверждаю, что в деле Риза Мэфри обвинение всячески стремилось воспрепятствовать — и действительно воспрепятствовало — справедливому суду. Пусть я несовершенно изложил факты, но, милостивые государи, нам никуда не уйти от того, что столь серьезные противоречия не были приняты во внимание. Более того: прокурор в ходе процесса, и прежде всего в своем обращении к присяжным, высказал ряд достаточно мрачных предположений, гибельных для обвиняемого.

Вся речь прокурора была донельзя театральной, к тому же она изобиловала пагубными намеками, рассчитанными на то, чтобы повлиять на присяжных и заставить их вынести обвинительный вердикт.

Милостивые государи, когда на карту поставлена человеческая жизнь, нет места речам, воздействующим не на ум, а на чувства присяжных, речам, которые не озаряют людей ясным светом логики, а возбуждают в них буйные чувства: ужас, гнев, отвращение, жажду мести. Подобные речи иной раз сопровождаются еще более возмутительной комедией, когда ученый муж берет в руки орудие убийства, швыряет его на пол, словно бы даже наносит роковой удар; и эта мелодрама превращает торжественную арену, где вершится правосудие, в дешевый балаган. Я считаю, что речь, произнесенная обвинителем Риза Мэфри, и то, к а к она была произнесена, подрывают основы нашего правосудия, и полагаю, что суд не замедлит согласиться со мной.

Грэхем сделал передышку, и Пол, весь напрягшись от волнения, бросил быстрый взгляд на Спротта. Красное лицо сэра Мэтью было смертельно бледно, губы плотно сжаты. О чем он думал? Об унижении, которому его сейчас подвергли? О нежданно рухнувшей карьере? О разлетевшейся в прах мечте отвоевать себе место на политическом поприще?

— Более того: я считаю, — продолжал Грэхем, — что председатель суда, напутствуя присяжных, дал им неправильные указания, его заключительная речь была неточной, несовершенной, бестолковой. Как бы вторя обвинителю, он высказал ряд неблагоприятных суждений о характере обвиняемого и не привлек внимания присяжных к тем серьезнейшим упущениям, которые имели место при установлении личности преступника. Что касается полиции, то, хотя ее действия были определены убежденностью в своей правоте, несомненно, что и она при установлении личности преступника пренебрегла важными уликами. И совершенно ясно, что те данные, которыми она располагала и которые были благоприятны для апеллянта, но не были известны ему и его адвокатам, были намеренно скрыты, что, разумеется, нанесло ему огромный ущерб.