Джентльмены - Клас Эстергрен

Ссора назрела к концу мая шестьдесят восьмого, когда осада закончилась, бунт во Франции завершился невероятным триумфом де Голля, и все почувствовали бесконечную усталость. Нина Нег была влюблена в Стене Формана, и когда он повадился водить домой новых женщин, Нина не выдержала. Она буквально вышвырнула Лео на улицу. Ему пришлось переехать к брату Генри на Хурнсгатан. Вернер поддержал Нину, и Лео повернулся к ним спиной. Он намеревался продолжать делать свое дело.

Результатом этого драматичного и крайне фрагментарно описанного конфликта стало то, что летом Нина уехала за границу, в Амстердам — мекку наркокультуры. Она много лет собиралась отправиться туда и, наконец, отправилась. Так началось ее путешествие в ад. Вернер после ряда катаклизмов бестолково попытался примкнуть к какой-то бунтарской коммуне — в те времена бунтарское движение еще свирепствовало, — из которой, впрочем, индивидуалиста довольно быстро выгнали, что и определило конец его сомнительной политической карьеры. Вскоре и он осознал — после шахтерской забастовки шестьдесят девятого года, — что штудии ни к чему не приводят. Вернер решил выйти на большую дорогу жизни. Вернера ожидало падение с большой высоты.

Итак, оставшиеся на фестивале у Йердет до самого позднего вечера имели возможность увидеть настоящую андерграундную группу «Гарри Лайм», названную в честь главного маргинала сороковых.

Поздно вечером Стене Форман, этот неутомимый устроитель незабываемых хэппенингов, вытащил на сцену Вернера с гитарой, Лео-поэта и лихорадочную Нину-вокалистку. Произошло чудо: в лучших традициях Бадена и Повеля Стене вместе с Лео прочесали неблагочестивые стокгольмские джунгли, называемые «Болотом», и выудили из омерзительного наркоманского притона на Туннельгатан Нину Нег и Вернера Хансона, провонявших неисправным туалетом, заплесневелой едой и гнилыми матрасами; они притащили несчастных домой, откормили и подвергли домашней дезинтоксикации. Газетчик Стене имел связи во всех областях рынка. В его квартире на Карлбергсвэген состоялось своего рода примирение, усталые глаза Нины стали чуть менее усталыми, а через пару дней она ожила настолько, что снова стала радовать окружающих своей изумительной бранью. Белая горячка Вернера переродилась в прилив творческих сил: никогда не бравший в руки гитары Вернер научился брать три незатейливых аккорда, как никто другой. Все это стало похоже на старые добрые времена, и Лео выдавал хиты один за другим. Стене отвечал за административную часть.

Я сам был там и прекрасно помню «Гарри Лайм», особенно певицу с усталыми глазами: она двигалась совершенно особым образом — нервно, рывками, как марионетка на истертых нитях. Аккомпанемент был тяжелым, жестким и фальшивым, но это не портило выступления.

Исполненные песни были приняты на ура. «Military Service Minded» была песней протеста в духе «Кантри Джо энд Зе Фиш». Припев звучал так: «The generals can always buy / Some big and strong and bloody guy / But we will make it hard to find / A Military Service Mind…» — и публика подпевала.

Песня «Брезентовые фигуры» была галлюциногенной вещью, навеянной переживаниями Лео в период между сборниками «Лжесвященные коровы» и «Фасадный альпинизм и другие хобби». Речь идет о поздней осени шестьдесят седьмого, когда Лео начал изучать философию. В этом не было ничего неожиданного, ибо философия являлась родной стихией Лео, который находил все больше следов Власти в позитивизме естествознания и которого все больше привлекала подрывная деятельность. Поэзия и философия во многом близки. Истинная, большая поэзия поставляет материал для философии, сырье, теоретический цемент для строителей философских систем, которые фиксируют кирпичи понятий в своих небесных лестницах и соборах. Лео Морган чувствовал себя архитектором без проекта — ему требовалось стать философом.

Однажды холодным промозглым осенним днем Лео наскучили все книги, он облачился в изъеденный молью восточный жилет и отправился на Стокгольмскую террасу у площади Сергельсторг, чтобы полюбоваться на автомобили: осторожно и неуверенно машины двигались налево по кольцу, время от времени сталкиваясь, что и было отменным развлечением для наблюдателя. В тот день Лео ужасно тошнило, он чувствовал тяжесть от избытка в его организме анаши, опустошенность от избытка алкоголя и абсолютную неприкаянность. Они с Ниной медитировали и читали «Бхагавад Гиту», и Гессе, и прочие восточные умиротворяющие вещи, но Лео ничто не помогало. Нина довольно много курила и считала Лео замороженным. Даже напиваясь, он не менялся. Нина не выносила его чернющих глаз, застывающего взгляда, когда Лео погружался в себя и становился недоступным. Это сводило ее с ума. Они оказались внутри зловещего замкнутого круга.

Тем промозглым днем Лео сидел на Стокгольмской террасе и дрожал в лихорадке. Едва увидев его, Нина поняла, что дела у парня плохи, и стала предлагать ему чай, и кофе, и магнецил для желудка. Но ничто не помогало. Наконец Нина достала маленькую зеленую таблетку и приказала Лео принять ее, не сказав, что это такое. Таблетка должна была помочь — надежная вещь, от нее все становится по барабану.

Против обыкновения, Лео послушался, проглотил таблетку, уселся на стул с закрытыми глазами и стал ожидать действия. Некоторое время ничего не происходило, но в какой-то момент Лео заметил, что автомобили за окном двигаются все медленнее и медленнее, словно рыбы в аквариуме. Фонари напоминали открытки с видами ночного Лондона и Парижа, которые присылал Генри, — фотографии с большой выдержкой, превращавшей пятна света в полоски, неоновые хвосты, извивающиеся в черноте скользких улиц. Стокгольм утих, движение становилось все медленнее и вскоре стало почти незаметным. Весь город пульсировал в такт сердцебиению, асфальт и цемент были теплыми и немыми, абсолютно спокойными. Лео хлопал глазами, но не мог удержать их открытыми, погружаясь в приятную, теплую дремоту.

Может быть, Лео выбрался на улицу самостоятельно, а может быть, кто-то вызвал полицию и вытащил его вон. Наверное, кому-то не понравился его внешний вид, весьма характерный: длинные волосы, редкие усы и потрепанный восточный жилет. Лео мог вспомнить лишь то, что полицейские положили его на лавку в своем автобусе, что он, вероятно, сопротивлялся, так как один из полицейских вывернул его руку за спину, чтобы Лео лежал спокойно. Лео и лежал вполне спокойно, он ничего не чувствовал, даже боли, только сильный жар. Вскоре к нему вернулось обоняние: пахло брезентом — гадким, липким, потным и сальным брезентом. Мерзкий запах брезента нельзя не запомнить, Лео вдыхал его и снова погружался в чудесную дремоту.

Проснувшись на следующий день, Лео снова почувствовал брезентовый запах еще более отчетливо. Он неподвижно лежал, вдыхал этот запах и осторожно пытался поднять веки. Уставившись в стену, Лео обнаружил, что лежит, почти голый, в вытрезвителе района Клара.

Эти переживания — Лео знал, что с человеком его сорта полиция могла обойтись куда хуже, чем обошлась с ним, — воплотились в песне «Брезентовые фигуры» пару лет спустя.

Вы, брезентовые фигуры шведского СС,Вы хотите загнать меня в общественный инкубатор.Дубинки наперевес — инвентарный приказ,Белый восклицательный знак.Но я не вернусь туда,Мы не вернемся туда.

Так звучало неизлечимо индивидуалистское кредо, которое публика Йердет, вероятно, встретила овациями и возмущенным свистом. Как бы то ни было, текст произвел на меня сильное впечатление, и я помню, как испуганный, нервный голос Нины неубедительно подхватывал: «Мы не вернемся туда!» В этом гордом, декадентском голосе слышался глубокий трагизм — она не вернется туда. Всю свою недолгую жизнь Нина оставалась жертвой дьявольских сил, извлекавших выгоду из ее страстей.

Выступление «Гарри Лайм» состоялось, группа не ударила в грязь лицом. Это был ее первый и последний концерт. Даже такому энтузиасту, как Стене Форман, было не под силу удержать на ногах Нину Нег и Вернера Хансона.

В семьдесят четвертом у Йердет состоялся еще один фестиваль, небольшой стокгольмский Вудсток. Это мероприятие называли слишком хорошо организованным. Первопроходческое экспериментаторство сменилось сухим профессионализмом. Контр-культура энтузиастов была куплена истеблишментом, превратилась в конформизм, банальность и скуку. Движение разделилось на несколько групп: что-то превратилось в институт, кто-то по-прежнему отказывался «возвращаться туда», говоря словами «Гарри Лайм». Группа не воскресла перед фестивалем — впрочем, неизвестно, нашлось ли бы там место для нее. Прошло четыре жестоких года, и время сделало возрождение «Гарри Лайм» совершенно невозможным.

Двумя годами раньше Лео случайно встретил в городе Нину: оба участвовали в демонстрации под вязами в семьдесят первом, пару раз встречались во «Фрегате», но потом Нина вновь исчезла. Лео погрузился в учебу, не раздумывая над ее судьбой. Весной семьдесят третьего он узнал, что Нину нашли мертвой после передозировки в районе Сёдер. В тот же день Лео предстояло принять участие в большом поэтическом вечере в старом здании Риксдага: известные и не очень известные поэты должны были читать стихи, и Лео радовался, что его до сих пор помнят, — но так и не появился на вечере. Никто не знал, куда он делся. Лео пропадал несколько суток и вернулся в плачевном состоянии. Так он прощался с Ниной Нег.