Джентльмены - Клас Эстергрен

Стене Форман закинул крючок, Лео Морган клюнул. Лео Морган закинул крючок, Эдвард Хогарт проигнорировал наживку. Продолжая морскую тему: речь шла скорее о сети, чем о леске, Лео не проглотил бы наживку — он, сам того не ведая, запутался в необозримо огромной сети, которая охватывала все общество. Именно поэтому строки о рыбе-удильщике так поражают.

Латинское название удильщика — Antennarius Commersoni. Эта рыба «имеет особое плавниковое ответвление, которое служит приманкой для более мелких рыб; благодаря этому неповоротливая и медлительная рыба-удильщик добывает себе пропитание, почти не охотясь». Рыба-удильщик невероятно уродлива. Возможно, это самая уродливая рыба, которая только водится в наших водах. Она лежит на скалах или на морском дне, выставив вперед антенну — словно необычайно длинный нос — и приманивает мелких рыбешек, чтобы тут же отправить их в свою жуткую пасть. Наблюдая за Antennarius Commersoni — а натуралисту Лео приходилось это делать, — можно увидеть воплощение всей западной цивилизации с ее соблазнами, приманками и ловушками. Дело Хогарта во многом перекликалось со способом охоты, который использует рыба-удильщик. Рыбка за рыбкой подплывали к приманке, чтобы через мгновение оказаться в ядовитой пасти хищника. Слово «Commersoni» вызывает ассоциации с коммерцией, торговлей, бизнесом и капиталом. И это вполне правильный ход мысли. Речь шла в первую очередь о деньгах и «гешефте».

Но Лео Морган не страдал золотой лихорадкой — он никогда не любил деньги. Деньги — единственное, чего он не собирал, будучи мальчишкой. Во взрослой жизни его мировоззрение и отношение к жизни сводились к воздержанности и стоицизму. Эта воздержанность диктовала весьма прохладное отношение ко всему, что олицетворял Генри. Лео никогда не мечтал о славе и богатстве, Генри же трудился в поте лица, расчищая сырой, вонючий, затхлый подвал на Сёдере, теша себя мыслью о сокровищах. При любой возможности Лео поддевал Генри, высмеивая его ребяческую мечту.

Лео стремился к правде, любой ценой. Загадки существовали для того, чтобы их решать, развеивать таинственную дымку, ритуалы следовало нарушать, мистику — уничтожать как преступную помощницу угнетателей. В каждом закоулке скрывалась правда, и Лео обнаружил еще один такой закоулок. Он стремился срывать покровы с тайн, и теперь перед ним стояла задача, заставившая его мобилизовать все нравственные силы: узнать тайну старого газетчика Эдварда Хогарта.

Лео долго думал, одержимый этой мыслью, и, наконец, написал письмо. Он создал изысканное послание, рассказав о себе, о том, почему он разыскал этого пожилого господина и почему он так высоко ценит правду. Понятие истины — фундамент нашей философской традиции, и Лео не составило труда сочинить длинное, крайне содержательное и для такого дилетанта, как Эдвард Хогарт, несомненно, поучительное послание об истине.

Двенадцатый трамвай медленно тащился через Эппельвикен, Смедслэттен и Ольстен, чтобы у Хёгландсторгет выпустить худого господина. Он кутался в шарф, разыскивая таблички с названиями улиц и пытаясь сориентироваться на месте — вокруг не было ни души.

Это был Лео Морган, чье письмо получило отклик. Семя упало в благодатную почву. Эдвард Хогарт оттаял, поддался на уговоры и в конце концов пригласил автора письма встретиться в Бромме.

Тихая улица выглядела примерно так, как Лео и представлял себе: несколько ухоженных садов, виллы в стиле модерн и великолепные ворота. Ворота же господина Эдварда Хогарта были старыми, подгнившими, с облупившейся краской и почтовым ящиком, который, вероятно, заливало в сильный дождь. Открывались ворота с трудом, Лео показалось, что ими давно не пользовались; гравиевую дорожку, ведущую к дому, давно не расчищали, ворохи осенних листьев лежали под снегом, который, подтаяв, обнажал запущенность сада: кустарниковый чай, розы, сирень и пара яблонь разрослись без присмотра и ухода. Дом был довольно большой, каменный, с черной крышей. Он казался заброшенным, лишь в окошке на верхнем этаже светилась маленькая лампа — такие порой не гасят круглый год, чтобы отпугивать воров.

Гость прошествовал по гравиевой дорожке к входной двери и позвонил — звонок отозвался глухим ворчанием где-то в глубине дома. Гость долго ждал, но за дверью не раздавалось ни звука, затем позвонил снова и подождал еще.

Эдвард Хогарт застал гостя врасплох, появившись из-за угла и объяснив, что главный вход заперт, им почти не пользуются, очень уж тяжелая там дверь. Лео спустился с крыльца и пожал хозяину руку. Эдвард Хогарт оказался седым стариком с морщинистым лицом, внимательным взглядом и крючковатым носом. Чуть сгорбившись и опустив руки в карманы своего бежевого, в тон брюкам, кардигана, он провел Лео внутрь через черный ход. Шелковый шарф придавал его облику элегантность. Он чем-то напоминал пожилого актера в доме отдыха «Осеннее солнце» — тщеславие безуспешно боролось со старческой мудростью.

Гость оставил верхнюю одежду в холле, после чего Эдвард Хогарт показал ему холодный дом — нефть так дорога, арабские страны накануне серьезного кризиса; старик Хогарт давно это понял и уже привык экономить на топливе. Нефтяной кризис двухлетней давности — столь лживо, по словам Хогарта, освещенный в прессе, — был вовсе не кризисом, а лишь его предвестником.

Первый этаж занимала одна большая комната, обставленная солидной кожаной мебелью и украшенная изысканными картинами: Лео узнал работы некоторых художников, предмет вожделения многих коллекционеров. Хогарт рассказал о старой дружбе с авторами работ, доставшихся ему еще до того, как стали высоко цениться. Его любимым произведением было суровое полотно мариниста Чильберга. У камина в золоченой рамке красовалось фото молодой красивой блондинки в платье сороковых годов с широкими плечами. Это была супруга Хогарта, безвременно ушедшая из жизни в пятьдесят восьмом году. С тех пор хозяин жил один. Единственным человеком, который его навещал, была уборщица, — она приходила по средам, мыла посуду и убирала в доме.

Кабинет на верхнем этаже в точности походил на музейные, которые Лео и Вернер Хансон видели в детстве: кабинеты великих людей, где рождались великие мысли и принимались важные решения. Паркет был покрыт огромным персидским ковром, стены заняты газетным архивом, альбомами для вырезок и библиотекой, в которой было все, от обязательной классики до литературы на языках мира. Этот пожилой господин явно был начитан. Удивительно, что он до сих пор не носил очки.

Хогарт сел за массивный письменный стол, аккуратно вычистил одну из своих семи трубок и набил ее заново. Он курил особый карамельный табак с густым, узнаваемым запахом — сладковатым и приятным. Голубой дым вился вокруг стриндберговской лампы, хозяин молчал.

Лео не знал, с чего начать. Ему не хватало уловок профессионального журналиста, способного разговорить любого собеседника. Сидел он в кресле, как на приеме у врача или в кабинете начальника — и тот и другой предпочитают смотреть на посетителя сверху вниз, обращаясь к нему.

Эдвард Хогарт кивнул в сторону шкафчика, располагавшегося среди полок, — виски, не угодно ли, в такой холодный пасмурный день. Лео выполнил указание, налил виски в небольшой бокал и протянул Хогарту. Тот сделал глоток, затянулся трубкой и оглядел гостя с ног до головы. Лео закурил сигарету; он уже немного освоился.

Лео стал совсем большой, заметил Эдвард Хогарт. Настоящий мужчина. Старик с улыбкой посасывал трубку. Лео ничего не понимал. Что это значит, откуда этот интимный тон?

Рассмеявшись, Эдвард Хогарт пояснил: получив письмо, он сразу понял, что Лео — внук старого Моргоншерны, сын Барона Джаза. Дед Моргоншерна был одним из лучших друзей Эдварда Хогарта. Хогарт даже был членом общества «ООО» — Опытных, Образованных, Объездивших полмира. Он бывал у Моргоншерны и играл с ним в карты и бильярд до самого конца, пока тот не отошел в мир иной весной шестьдесят восьмого.

Лео по-прежнему почти ничего не понимал. Он вспоминал седых джентльменов, которые гостили у деда, пахли сигарами, трубкой и грогом, но не смог бы отличить одного от другого. Все они казались ему одинаковыми. Хогарт хрипло засмеялся и сказал, что в этот вечер их свела судьба; он попросил прощения за свою первоначальную строптивость — ему приходится быть начеку.

Оказалось, что Эдвард Хогарт следил за литературной карьерой Лео и, хотя не разделял его безудержной ярости, ценил чисто лирические и философские стороны его творчества. Читать художественную литературу важно, даже для журналистов, считал Хогарт. Это развивает чувство стиля.

Кроме того, ему понравилось письмо Лео. За долгие годы своей жизни он получил немало писем, часть которых вполне могла бы занять место в Королевской библиотеке, и послание Лео было под стать письмам от министров, профессоров и литераторов, всю свою жизнь занимавшихся написанием глубокомысленных посланий коллегам.