Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - Victoria M Vinya

— Весьма оптимистично, док…

— Я оптимист.

— Мне нравится это в вас. Что до моих мотивов… Когда мне было шестнадцать, я болтал с лучшим другом накануне Рождества; мы тогда с вами вели плотную терапию, а рацион моих препаратов был побогаче пищевого, но мне хотелось хоть немного открыться кому-то очень близкому. И я сказал ему, что корни моей депрессии уходят в то, что я разочарован человечеством и всякое такое, о чём рассказывал и вам бессчётное множество раз.

— Ты говорил, что в прошлом мир оказался не таким, как в книгах Армина, и это сильно ударило по тебе.

— Да, точно… Я себе часто это говорил. Так же часто, как и то, что хотел свободы.

— А ты не хотел?

— Хотел.

— Значит, на самом деле ты не был разочарован в мире за стенами?

— Забавно копаете, док. Хотите понять, где я солгал? Нигде. Дело вообще не во лжи, а в том, что считать конкретными причинами моего поступка. Да. Наверное, так… И звучит поинтереснее. Вот представьте себе, что вы всю жизнь живёте в бетонной коробке, из которой страшно выбраться. А потом ещё оказывается, что нельзя ― потому что-то кто-то другой так решил. Клянусь, вы бы возненавидели целый свет! Я с детства чувствовал злобу, терзался от несправедливости, отчаяния, тщетности и своей бесполезности. Достаточно ли этого было для меня, чтобы истребить человечество? Нет. Потому что я сидел в этой коробке не один…

― Помню, ты говорил, что хотел, чтобы твои друзья прожили долгую и счастливую жизнь, поэтому решил всю грязь взять на себя одного.

― Но не говорил, что это самое главное. Вы ведь знаете про проблему вагонетки¹{?}[Мысленный эксперимент в этике, впервые сформулированный в 1967 году английским философом Филиппой Фут. В одной из классических схем человеку предстоит сделать выбор, подразумевающий переключение рельсов, где несущийся на огромной скорости поезд непременно убьёт одного или сразу пятерых человек, привязанных к рельсам. Концепция имеет множество ответвлений и вариаций.]? Интересный философский вопрос, кстати. Это мне Армин рассказал, ну, тот, который из нынешней жизни. Мне больше всего в этой концепции нравятся различные дополнения, особенно те, где решение проблемы меняется в зависимости от того, кто лежит на рельсах. Так вот, в моём случае на рельсах с одной стороны лежали близкие, с другой ― целый мир. Моё решение вам уже известно… Я возьму ещё сигаретку? Спасибо.

― Так это и есть главная причина? Счастье близких?

― Да. Довольно эгоистично, правда? Хотя со стороны может показаться, что этого тоже недостаточно. Возможно. Я и сам толком не понимал… Сейчас, с высоты нового жизненного опыта и незамутнённости сознания чужими воспоминаниями, я понимаю, что свобода ― это раздутое прикрытие для моих маленьких хотелок. Но сказать, что я её не желал, тоже будет бредом. Смешно как-то вышло: я бился за свободу, но посадил свой разум в клетку увиденного пророчества. Смешно же ведь, да? Только не спрашивайте, что чувствую я сам.

― Мне кажется, что это грустно.

― Значит, это смешно и грустно. Ещё круче. Представляете, какой я нелепый человек!

― Ты всего лишь человек. Как и все.

― Ну и, раз уж потомки слушают, им наверняка будет интересно, хотел ли я убить столько людей и наслаждался ли этим?

― Вероятно. Но отвечай, только если готов этим поделиться.

― На автомате хочется крикнуть что-то вроде «я же не психопат!», но это будет нелепо звучать из уст того, кто сровнял целые города с землёй. И всё же я не хотел убивать. Я ненавидел себя и не рассчитывал, что буду жить дальше. Да и не смог бы. А вся чудовищность моего поступка заключается в том, что не было никаких гарантий, что выживут и те, ради кого я затеял эту бойню. Я надеялся, что они прикончат меня… И в то же время грезил, что буду счастлив вместе с ними. Как раньше. Когда мы все ещё были чисты. Но это было невозможно. Понимаете, какая мешанина в голове творилась? Я подменил свою истинную простую мечту жить с дорогими людьми на стремление освободить весь мир от ненависти. Я даже уверился, что это была моя мечта. Вернее, она ею и была когда-то, но всё выглядело несколько иначе. Добавьте к этому бесконечное блуждание в воспоминаниях давно умерших людей ― и взрывная бомба готова… Я тут пару лет назад запил бутылку вина водкой и текилой: надо ли объяснять, как это было тупо и как херово мне стало? Не мог даже собственное имя вспомнить. У вас когда-нибудь бывало такое, док? Короче говоря, в прошлом я чувствовал примерно то же самое целых четыре года.

― В юности я, как и многие, делал глупые ошибки, раз уж ты спросил. Спасибо, что был откровенен. Ты всегда стараешься быть честным в наших беседах, и это очень важно для терапии. Тебе с годами стало легче говорить о Дрожи земли?

― Вообще, если бы не таблетки, я бы давно в окно вышел. Но да, с годами стало спокойнее. Как вы и советовали, я стараюсь охватывать картину целиком и анализировать минувшие события с позиции того, кем являюсь сейчас. Не всегда получается отстраняться, но я пытаюсь.

― Хорошо. Думаю, этого вполне достаточно. Может быть, напоследок поделишься своими планами на будущее, Эрен? Ты сейчас о чём-нибудь мечтаешь?

― Пф… Не думаю, что лет, скажем, через пятьдесят это будет кому-то интересно услышать: у меня очень скучные мечты…

― Ты не обязан отвечать, если не хочешь. Но то, что важно для тебя, ― это не скучно и не смешно.

― Да нет же, скука смертная! Ведь я мечтаю жениться на девушке, которую люблю. Это не абстрактное понятие, если что, а конкретный человек. Мечтаю, чтобы у нас был уютный дом и сад с магнолиевыми деревьями. И детей с ней хочу. Двоих. Вот… Надеюсь, те, кто слушают это в будущем, не сломали себе челюсти от зевоты.

***

«Я совсем как мой батя: приехал на Парадиз, чтобы украсть себе кусочек Рая, ― размышлял Дементьев, куря на балконе спальни новой просторной квартиры. ― Правда, в отличие от него, я недолго пребывал в блаженстве…»

Александр Николаевич Дементьев преподавал в университете историю, а также занимался изучением происхождения некоторых иностранных языков, выделяя особое место элдийскому. В 1974-м году он посетил научную конференцию на Парадизе в качестве поощрения за добросовестную работу. Конечно, остров не являлся доступным местом для туризма советских граждан, но попасть туда было гораздо проще, чем в Европу или Америку: Элдия на тот момент была довольно отсталым государством с весьма традиционными ценностями и не навредила бы идеологическим установкам гостей. На конференции Александр Николаевич познакомился со своей будущей женой Лилиан, преподававшей славянские языки в Гуманитарном университете Сигансины. Это было ярко вспыхнувшее крепкое чувство между двумя родственными душами.

Спустя год бумажной волокиты и нервотрёпки Лилиан переехала в Ленинград, чтобы стать «Лилечкой» для любимого Александра и вскоре родила ему сына. С самого рождения Вадим рос в атмосфере двух культур и языков, мечтая когда-нибудь посетить родину матери, куда не было возможности выехать вплоть до 90-х годов.

Перестроечная юность наградила его любопытством и противоречиями. С одной стороны, он мечтал о чистой и светлой любви, как у отца с матерью, с другой ― жадно рвался познать все грани телесной чувственности, но стыдился своих желаний. В старшей школе Вадим начал встречаться со своей первой любовью Таней Ласточкиной ― воплощением собственного идеала женщины: нежная, кроткая и мудрая, с аристократическими чертами и копной роскошных светлых волос. Друзья завидовали ему и готовились гулять на свадьбе сразу после окончания школы.

Ютясь с молодой женой в коммунальной квартире, Вадим мечтал осыпать её дорогими подарками и обеспечить будущим детям безбедное существование. Совмещать учёбу в институте и торговлю на рынке было тяжело, но Дементьев постоянно искал новые способы заработать больше денег, даже нелегальные, и постепенно обзаводился весьма опасными связями. Первая попытка создать бизнес с нуля оказалась провальной и опустила его на самое дно отчаяния, но его ласточка ― его Таня ― всегда находила силы для них двоих и верила в мужа, даже когда не верили ни друзья, ни близкие. В эти серые дни обессиленный Вадим лежал головой на её коленях, вслушиваясь в тихие убаюкивающие песни, и его сердце разрывалось от любви: «Даже если у меня не останется ничего, она будет рядом. Я не очень-то верю в бескорыстную доброту, в дружбу на всю жизнь или политику, но её любовь ― моя религия. Это самое бесценное для бестолкового валенка, который больше ничем не дорожит».