Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - Victoria M Vinya

1997-й год стал для Дементьева счастливым. Родилась дочка Оля, подарившая ему ещё одну причину вставать по утрам. Дела потихоньку шли в гору, в первую очередь из-за того, что Вадим сблизился со своим одногруппником Игорьком Тополёвым, который обожал деньги и «мутные схемки» даже сильнее, чем сам Вадим. Игорьку, правда, недоставало ума и такта, зато он был беспринципным пронырой, готовым на всё. Для него ничто не имело значения, кроме хруста купюр. Новый экономический строй сожрал его целиком, скверно переварил и выблевал где-то на обочине дороги между Питером и Москвой.

Накидавшись в баре виски, Игорёк превращался из перспективного бизнесмена в умудрённого жизнью философа и знатока людских душ.

— Самая святая женщина в твоей жизни — это мама. Остальные ― шкуры! Эгоистичные сучки, которые заботятся только о себе, им плевать на брак и на заботу о мужчине, ― утверждал он.

— Танюшка не такая.

― Но после родов, согласись, уже не торт? ― промямлил Тополёв, вытирая рукавом красного пиджака пролитый на стойку алкоголь.

― Игорь, если ещё раз вякнешь что-то про мою жену, я тебе рыло начищу, ― спокойным тоном попытался урезонить приятеля Дементьев.

― Слушай, прости меня, братан. ― Он сердечно приложил руку к груди. ― Но бабы, знаешь, абсолютно все имеют срок годности. Самые скоропортящиеся либо изначально страшненькие, либо хорошенькие и гулящие ― те, что быстро растрачивают себя направо и налево. Надо успеть полакомиться как можно бо́льшим количеством вторых.

Это звучало отвратительно и вульгарно. В двадцать один Вадиму не наскучила жена, а интимная жизнь была вполне приличной. Но гадкая и пленительная мысль о доступном теле, о раскрепощении, о свободе от оков приличия вспорола ниточки рассудка ржавым складным ножом. Он вдруг снова ощутил себя подростком с дрожащими коленями, подглядывающим в дверную щель за тем, как двоюродный брат смотрел «забугорную» порнографию на купленном у фарцовщиков видеомагнитофоне.

В начале нулевых жизнь Дементьева круто изменилась. Строительный бизнес, который он поднимал с приятелями, стремительно развивался и приносил солидный доход. Каждый год новый автомобиль, дорогие подарки родственникам, отдых за границей с семьёй и недвижимость в Италии ― он не отказывал себе ни в чём. Его мечта схватить судьбу за горло и по максимуму всё контролировать стала реальностью. Порой Таня замечала, что муж изменился: он и раньше имел властные замашки, но после того, как разбогател, это стало чуть ли не определяющей чертой в его отношениях с людьми. С ней он по-прежнему не был строг, Вадиму было не в чем упрекнуть жену, но семейная жизнь начинала приносить скуку.

Неизменную радость приносила лишь Оля. Сколько бы он ни баловал дочь, она оставалась неприхотливой, доброй и щедрой. Её ровесницы грезили о Барби, а Оля вздыхала по советскому резиновому попугайчику, которого нельзя было забрать из детского сада. Тогда Дементьев накупил целый ящик новых игрушек и передал их учреждению, попросив взамен отдать Оле заветного попугая. Ему нравилось быть её героем.

Но Вадим чувствовал, как с каждым днём холодеет к любимой жене, и это приводило его в смятение. Чем он становился старше, тем больше желал огня, чего-нибудь неправильного, дикого. Таня была романтичной и светлой, а предложить ей попробовать в постели что-нибудь необычное казалось постыдным.

Случай свёл Дементьева с Радой. Шумная, весёлая, капризная и страстная — она была далека от его идеала. Тополёв таких называл «эгоистичными шкурами». Вадима околдовали её озорные чёрные локоны и хищные карие глаза. Рада грязно шутила и неутомимо занималась самым разным сексом. Но её склонность брать инициативу в постели раздражала Дементьева, и их общение постепенно сводилось к идее укрощения её нрава, который, по иронии, и пленил его когда-то.

Возвращаясь от любовницы домой, он подолгу глядел, как Таня гладила Олю по волосам перед телевизором, и ненавидел себя: «Почему я не могу любить тебя так, как раньше? Я настолько оскотинился, что не могу быть доволен, когда у меня есть всё. Человеку никогда не бывает достаточно. С этим нужно просто жить. Со всеми женщинами я подписываю разные договоры: ты любишь меня таким, какой есть, Рада любит мои деньги и взамен раздвигает ноги. В обоих случаях выходит честный обмен. Но будь в тебе хоть немного её пыла, я бы никогда даже не посмотрел в сторону других женщин. Догадываешься ли ты о моих изменах? Винишь ли себя? Может быть, ты тоже кого-то себе нашла? Даже думать не хочу! Никогда бы ни с кем не разделил то, что принадлежит мне».

Рада извела его, сожгла, испепелила. К тому же просить стала больше, чем отдавала. А вскоре и вовсе завела ещё одного ухажёра. Дементьев, не привыкший терять власть, разорвал их порочную связь, заодно избавившись от губительного чувства вины.

В погоне за свежими эмоциями и ростом дохода он решил перебраться с семьёй на Парадиз. Решение, сулившее душевное исцеление, обернулось для Дементьева кошмаром.

Когда после аварии он сидел весь в крови на тротуаре, сжимая в объятиях бездыханное изуродованное тело десятилетней дочери, в его голове всё вертелась картинка их первой семейной прогулки по Сигансине. Таня фотографировала цветы, а Оля гонялась за бабочками и махала руками всем пролетавшим в небе дирижаблям… Сегодня утром он заплетал её золотистые косы, бросал дольку лимона в горячий чай и просил одеться теплее. Всё как всегда. Теперь в разметавшихся волосах дрожали густые рубиновые капли, а курточка была разодрана и измазана грязным снегом.

После похорон Вадим не пустился во все тяжкие, с головой уйдя в работу. Иногда по вечерам он мог напиться в одиночестве, но к утру был на ногах и в трезвом уме. Скорбь многократно усилила чувство вины за измену, причислила погибшую супругу к лику святых и медленно стачивала рассудок. Навещая родных, он надевал маску стойкого бойца, который старался быть прежним вопреки чудовищной боли.

Тридцатидвухлетие Вадим отмечал с размахом ― в дорогом ресторане и с толпой гостей. Безвкусные блюда, опостылевшая выпивка, неинтересные разговоры и полные жалости взгляды. Больше ничто не имеет смысла.

Разве что эти заплаканные детские глазки, эти сбивчивые причитания.

В его силах высушить её слёзы, в его силах прогнать страх испуганной девочки — снова быть героем. Утешение на один единственный вечер, на ускользающее мгновение.

И снова годы пустоты.

Ему не вернуть колыбельный голос Тани. Не вернуть чудной и звонкий Олин смех. Не вернуть новогодний салют над набережной. Не вернуть тихое и ласковое «папусь, у тебя соринка на ресничке». Он оболочка без страсти и любви. Да и любовь вокруг ― мерзкий суррогат, клоунада, рождённая мыльными операми. Он держался ради матери с отцом, ради тёти Нины, приезжавшей зимой в своей старой соболиной шапке, пахнущей морозом и безмятежным детством. Она всегда могла найти нужные слова, но этого было недостаточно. Он даже пытался утешить себя воспоминанием о трогательной сероглазой девчушке из ресторана. Но чего уж теперь стыдиться? Она бы его точно поняла.

Погожим летним деньком Вадим крепко набрался с самого утра, проиграл в казино приличную сумму, отдал пачку денег какой-то прохожей старухе, плавал в городском пруду в своём дизайнерском костюме. Помирать так с музыкой! К ночи он сел пьяным за руль. Сигансина в это время совсем не похожа на Петербург: здесь едва ли кого-то убьёшь, даже если вылетишь на обочину и врежешься в столб прямо в центре города.

Вадим знал, что навсегда останется сидеть в салоне своего Шевроле, останется в этом дивном летнем парке. Он сам так решил. Приклеив к лобовому стеклу предсмертную записку, взвёл курок и стал удобнее пристраиваться в кресле таким образом, чтобы всё получилось с одного выстрела. Страх покинул его, и не осталось ничего, кроме убогой жалости к себе. Но скоро и она пройдёт. Тишина сомкнёт холодные объятия.

Сероглазая девочка остановила его. Не ангельским крылом ― когтистой дьявольской лапкой. Внутри её блестящих зрачков он увидел тяжёлые чёрные локоны и потаскухину ухмылочку Рады ― свой грех, своё прожигающее чувство вины. В её юном голосе подтаявшим шоколадом стекали позабытые грязные словечки с южным акцентом. «Неужели эти постыдные отголоски прошлого, эти жалкие похотливые кусочки себялюбивой пародии на женщину способны заставить меня вспомнить о том, как прекрасно жить?»