Великий океан - Иван Кратт

Юноша тоже слышал о Резанове и боялся лишь одного, чтобы корабль не повернул обратно. Не так часто в жизни крепости можно было рассчитывать на что-либо подобное. А сейчас он замещал отца, впервые был хозяином… Никогда он еще не чувствовал такой ответственности.

Он проводил гостей до шлюпки, замочил сапоги, а когда шлюпка с Лансдорфом и Давыдовым отошла от берега, вскочил на коня и поскакал вдоль берега.

Падре Уриа в раздумье остался стоять на камне.

А Резанов опустил трубу и, стараясь скрыть волнение, неторопливо спустился с мостика, чтобы встретить шлюпку.

Глава вторая

Еще издали экипаж корабля заметил, что посольство возвращается с хорошими вестями. Давыдов смеялся, а Лансдорф размахивал руками и, как видно, торопил гребцов. Матросы повеселели, Хвостов сам подошел к шлюпбалкам.

— Видать, вместо монаха переодетая гишпанская красавица их встретила, — сказал он, посмеиваясь, Резанову.

Но Николай Петрович даже не обернулся, хотя за последние дни это были первые слова, не относящиеся к делу, которые он слышал от командира «Юноны». Все мысли Резанова были заняты начавшимися переговорами.

Привыкнув за пустой любезностью слов часто видеть иную, скрытую сущность, он ждал своих посланцев, чтобы по их рассказу полностью представить себе картину свидания и уловить то, что, быть может, от них ускользнуло. Правда, после посольства в Японию, здесь была другая, пока очень скромная задача, но от нее могло зависеть будущее российских колоний. Он прекрасно понимал Баранова…

Десять пар рук, наконец, подняли шлюпку.

— Ура, Хвостов! — весело крикнул Давыдов, соскакивая на палубу. — Слухом о нас земля полна.

Он снял шляпу, вытер со лба капли пота, повернулся к приятелю, собираясь выложить сразу все свои новости, но, увидев стоявшего поодаль Резанова, смутился и замолчал. Живой, непосредственный мичман всегда чувствовал себя немного неловко в присутствии посланника.

Резанов сделал вид, что не заметил его смущения. Он подождал, пока выбрался из шлюпки Лансдорф, затем пригласил обоих посланцев и Хвостова к себе в каюту. Разговор слишком серьезный, чтобы вести его на палубе. И только выслушав натуралиста и расспросив Давыдова, он отбросил напускное спокойствие и, удовлетворенный, ходил по тесной каюте.

В самом деле, посланцы привезли хорошие вести. Радовала и простота, с которой принимали его судно испанцы — страстные любители пышных встреч и докучливых формальностей.

— Ну, государи мои, — сказал он, наконец, Давыдову и Лансдорфу. — Прощу собираться на берег. А вы, господин Хвостов, останетесь на корабле и ни одного матроса не пускайте с судна. Ласка лаской, а осторожность наипаче всего.

Он надел новый, ставший для него свободным мундир, тщательно запер в ящике стола портфель с бумагами, взял шляпу. Похудевший и бледный, он выглядел моложе своих сорока лет и совсем не был похож на суховатого, сдержанного царедворца, каким казался даже в Ново-Архангельске.

Резанов остановился перед открытым иллюминатором и некоторое время смотрел на знойную гладь залива… Любопытно сложилась судьба. Никогда не думал он побывать в этих далеких водах. Даже полтора десятка лет назад, читая записки «Российского купца Григория Шелехова»… С Шелеховым он встречался в Иркутске, позже женился на его дочери, деятельно хлопотал о создании объединенной Российско-американской компании, учил купцов добиваться царских привилегий… Но сам оставался равнодушным ко всем этим делам… Гвардейский Измайловский полк, затем видная служба в адмиралтейств-коллегии, выполнение личных поручений самой Екатерины, чины и обер-прокурорство в Сенате приучили к иной жизни. Однако воцарение молодого Александра, игравшего в либерализм, вернувшего из ссылки Радищева, расшевелило даже стариков. А в тридцать четыре года, да еще мечтая о новых веяниях вместе со многими просвещенными людьми столицы, не жалко на время покинуть и стены департамента. Быть может, заставить говорить о себе не только Петербург. Колонии нуждались в широких преобразованиях… После смерти жены — наследницы шелеховского состояния — созрело решение. Акционеры компании назначили его главным ревизором владений в русской Америке, добились посылки полномочным министром к японскому двору и начальником первой кругосветной экспедиции… Посольство в Японию не удалось. Островитяне упорно отгораживались от всего мира и, кроме того, пытались увильнуть от ответа за наглое заселение искони русских земель — Курил и Сахалина. Все равно не увильнут. А сейчас — Аляска, Калифорния… Далеко занесла судьба камергера и командора ордена св. Иоанна Иерусалимского!

…Лишь только шлюпка врезалась килем в песок, дон Луис, опередив монаха, поспешил навстречу Резанову.

Николай Петрович составил заранее по-латински приветствие, но после представления Лансдорфом поздоровался и сказал маленькую речь по-испански. Испанский язык он знал слабо, но это не остановило его: сейчас ему хотелось оказать любезность хозяевам.

Дон Луис приказал подать лошадей. Длинный кавалерист, подхватив гигантскую саблю, мешавшую ему двигаться, привел трех скакунов с высокими седлами, окованными серебром; несколько всадников спешилось, готовясь уступить своих лошадей гостям.

Узнав, что до президии недалеко, Резанов отказался от лошадей и, поблагодарив офицера, просил разрешения пройти пешком. После месячного пребывания на корабле приятно было ощущать под ногами твердую землю. А главное, хотелось не спеша оглядеть окрестность.

Он пошел впереди с офицером, а монах, Лансдорф и Давыдов двинулись сзади. Дальше широким полукольцом растянулись солдаты, за ними вели оседланных лошадей.

Молодой офицер говорил не умолкая: рассказал, сколько в крепости солдат, как далеко отсюда до Монтерея, где живет губернатор, друг его отца. Беззаботно посвятил гостя во все домашние дела, сказал, что отец выслужился из рядовых мексиканского драгунского полка, что во всей Верхней Калифорнии за суровость и набожность прозвали его Эль Санто (святой), что сестра — признанная красавица обеих Калифорний, а мать — урожденная Морага и что его семья почти единственная староиспанская на этом берегу.

Болтовня дона Луиса утомляла Резанова и под конец Николай Петрович почти его не слушал. Он внимательно разглядывал места, по которым они проходили, не упуская ни одной подробности. Возле высокого дорожного распятия он увидел старую женщину в длинной темной шали, двух смуглых девушек с лукавыми глазами, сидевших у подножья. И старуха и девушки упоенно смотрели, как несколько полуголых ребятишек со смехом гоняли вокруг креста свинью. Щедрое солнце, покой и тишина… А дальше — пестрые одежды всадников, сияющее убранство упряжи, выкрики толпы, звон мандолин, первая нежная зелень… Какими далекими казались серые, хмурые скалы и холод Ново-Архангельска, угрюмые, истощенные лица, тревожно-пытливые глаза правителя… Словно два мира!..