Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 - Питер Бамм

Через день после попытки покушения командира нашей дивизии вызвали в штаб армии. Обратно он уже не вернулся, и мы случайно узнали, что он арестован. Только после войны я выяснил, что он смог выжить в заключении.

Наступила очередная спокойная осень. В очередной раз армии пришлось латать дыры после летней кампании. Однако это была только короткая передышка, короткая пауза перед тем, как всей своей мощью водопад обрушится вниз со скалы. Союзники высадились во Франции. С каждым шагом, который они делали через тела измотанных немецких солдат, приближался час окончания войны. Долго она не могла продолжаться.

Дивизия задержалась в Польше еще на несколько недель. Затем войска вновь пересекли границу своей собственной страны, но теперь уже в обратном направлении. Совместно с несколькими другими офицерами нашей роты я получил ордер на постой вблизи рыночной площади одного из маленьких восточнопрусских городков. Это был один из широких, вымощенных булыжником и слегка покатых рынков, столь типичных для этих мест. В центре площади стоял памятник одному из многих замечательных людей, которых Восточная Пруссия подарила миру. Памятник стоял посреди клумбы, засаженной астрами, на краю клумбы в землю была воткнута табличка, извещавшая, что штраф за самовольный сбор цветов составляет 3 марки.

Мы прочитали это объявление, и внезапно до нас дошло, что нас это предупреждение также касается. Было чрезвычайно приятно нарушить полицейские предписания, после того как в течение многих лет мы могли делать все, что угодно. Каждый из нас засунул себе астру в петлицу. Подобно джинну из восточной сказки, прямо перед нами неожиданно появился полицейский, и, пока он обдумывал в своей угловатой восточнопрусской башке, что делать с этими одичавшими солдатами, только что прибывшими из России, мы окружили его и сунули ему в руку деньги.

Как раз в это время в нашу дивизию прибыл новый командир, и, к нашему удивлению, это был тот самый генерал, который ранее командовал ею в Крыму. Все были рады. Но для меня эта встреча тут же обернулась грустным прощанием, поскольку начальник медицинской службы группы армий перевел меня в полевой госпиталь.

В тот самый день, когда о моем новом назначении было объявлено в приказе по дивизии, нас всех пригласил на званый ужин весьма гостеприимный восточно-прусский землевладелец. Всем подали громадные порции гусятины, сливовица лилась рекой. Эта земля была очень богатой, и до сих пор местное население не испытывало продовольственных трудностей. Уже была ночь, светила яркая луна. Наш гостеприимный хозяин предложил отвезти нас домой в открытой коляске. По дороге лошади свалились в большую яму, и мы все покатились вниз с обрыва – коляска, лошади, люди. Как ни странно, никто не пострадал, и даже лошади остались невредимыми, но на следующее утро я обнаружил, что сильно разбил себе коленку. В таком состоянии я мог бы остаться в своей роте еще на 2 недели, но мой медицинский начальник оказался человеком, который строго следил за тем, чтобы его приказы неукоснительно выполнялись.

Итак, мне пришлось расстаться со своей ротой. Теперь у нас не было возможности устроить по такому случаю парад на деревенской улице. В воздухе почти постоянно кружили русские самолеты, а немецких истребителей на тех участках фронта, где не велось активных боевых действий, практически не было. Рота собралась под кронами небольшой каштановой рощи. Были выделены два авиационных наблюдателя, чтобы предупредить о приближении вражеских самолетов.

На прощание я попросил генерала выделить для роты определенное количество наград, и он выполнил мою просьбу. Причем он лично пришел, чтобы вручить их. Личный состав роты насчитывал 160 человек, причем я мог представить генералу по крайней мере 52 человека, которые значились в ее списках с самого первого дня войны против России. Иван, который некогда брел к нам по полю подсолнухов на Украине, теперь стоял в строю вместе со всеми другими; он уже дослужился до звания капрала и получил награду наряду с остальными. Наша операционная бригада осталась в том же составе, в котором я принял ее в маленьком лесу на берегу Днестра. Погиб только сержант Майер.

За эти 4 года рота преодолела расстояние в семь с половиной тысяч километров. За это время наш полевой хирургический госпиталь 50 раз менял свою дислокацию, нами было сделано около 8 тысяч операций. На нашу долю выпали неимоверные трудности; нам пришлось много работать, пролить немало пота, страдать от холода, вместе пережить и голод и страх и при этом часто смеяться от всего сердца. Сидя вечерами при тусклом свете свечи, мы рассказали друг другу неимоверное количество историй. Здоровое чувство юмора и врожденное жизнелюбие, присущее многим берлинцам, никогда нас не подводили.

Рота продолжала свою нелегкую службу под невидимым флагом вплоть до конца войны. В дальнейшем она понесла тяжелые потери. Неунывающий Самбо был убит пулей в голову, находясь в окружении под Хейлигенбейлем.

Полевой госпиталь, над которым я принял руководство, находился в небольшом городке вблизи Роминтенского леса; он был создан на базе окружной больницы, оснащенной самым современным оборудованием. С собой я взял Мокасина. Когда мы прибыли в полевой госпиталь, в мое распоряжение была предоставлена комната, все стены которой были увешаны картинами. Когда я нажал на выключатель, расположенный возле двери, всю комнату залил яркий свет. К этой комнате примыкала ванная, и Мокасин быстро повернул кран с горячей водой, сполоснув руки. Мы внимательно посмотрели друг на друга и вспомнили о том, как мы жили в степи. Затем Мокасин сказал:

– Ничего лучшего даже и найти нельзя.

Принятый мной полевой госпиталь почти всю войну располагался в Минске, а служивший в нем персонал из числа унтер-офицерского состава, как, впрочем, и все солдаты, были из Силезии. В госпитале также работали медсестрами десять русских девушек; они работали весьма неплохо и почти все эвакуировались из Минска вместе с госпиталем во время летнего отступления. Пока госпиталь находился в Минске, у докторов не было необходимости работать в бешеном темпе, они привыкли все делать в нормальном ритме. Главный хирург госпиталя, доктор Матиезен, высокий, светловолосый мужчина родом из Голыптейна, был прекрасным диагностом и очень хорошим хирургом-практиком. Он приобрел громадный опыт за годы войны, сделав тысячи операций, и я многому у него научился. Вскоре мы стали добрыми друзьями. Мы оба любили Россию, ее бескрайние просторы, открытые степи. Благодаря счастливому повороту судьбы нам пришлось работать вместе вплоть до конца войны.

Раньше мне приходилось оказывать раненому только первую хирургическую помощь, дальнейшее лечение он проходил уже без меня. Теперь мне представилась возможность более пристально приглядеться к раненым. Немедленные ампутации, которые были вполне оправданны в полевых условиях, поскольку они спасали жизнь раненым, теперь были неприемлемы. Здесь больных можно было лечить в течение многих недель, и только в том случае, если не оставалось другого выхода, нужно было делать операцию.