Купель дьявола - Виктория Платова

Я действительно ничего не понимала. Пока я была в Голландии, моя такая понятная жизнь там, в Питере, рухнула и развалилась на куски. Рюкзак стоял у ног, а Жеки больше не было…

Я улетела в Питер первым же самолетом, послав телеграмму с номером рейса Лаврухе. Я так и не смогла до него дозвониться. Четыре часа, остававшиеся до отлета, я бесцельно бродила по Амстердаму — и не видела его. На Кальверстрат, недалеко от площади Мюнтплейн, я купила подарки для двойняшек и мелкие сувениры: расписанные кломпы, несколько керамических тарелок с мельницами и гравюру на меди. Кломпы я всучу Лаврухе, чтобы цокал ими по вечно немытому полу своей мастерской. Тарелки отойдут Жеке, еще в академии она проявляла подозрительную склонность к керамике, а гравюра… Господи, о чем я думаю, какие тарелки, ведь Жека умерла…

И все же я не верила в это.

Я не верила в это даже тогда, когда самолет приземлился в Пулкове.

Лавруха, небритый и разом осунувшийся, встречал меня в зале прилета. Казалось невероятным, что такие изменения могли произойти с человеком всего лишь за три дня. От него сильно пахло водкой — может быть, поэтому он даже не поцеловал меня. Лавруха молча взял у меня рюкзак и побрел к выходу.

Значит, все то, что он сказал мне по телефону, — правда.

Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернув обмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.

— Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?

— Ее больше нет, Кэт, — лицо Лаврухи исказила судорога. — Она умерла. Погибла…

Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло — должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелок теперь не было нужно — Жека умерла.

— Возьми себя в руки, Лаврентий, — отчаянно прошептала я. — И расскажи мне все.

— Не могу, — он глухо и неумело зарыдал. — Не сейчас. Потом… Пойдем, водки треснем… Не могу, не могу, не могу…

Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство, но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной — взрослый мужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока — и мелкие слезы катились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.

— Пойдем, Кэт… Пойдем, накатим, иначе у меня голова взорвется.

— Ты на машине?

— Нет… Какая машина, я пью второй день, только бы обо всем этом не думать.

— Ладно. Черт с тобой.

Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки и соленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыром и маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.

— Ее убили.

— Как это произошло? — спросила я, внутренне холодея от своего спокойного делового тона.

— Что ты за человек, Кэт! — Лавруха пристально посмотрел на меня. — Ведь это же Жека! Наша Жека… Она в морге сейчас, и какие-то твари-прозекторы ее потрошат… Как ты можешь быть такой спокойной?

— Я не спокойна, слышишь, я не спокойна, — с ледяной яростью прошептала я. — Но кто-то должен иметь трезвую голову. Пусть это буду я, бездушная скотина Кэт. Что произошло?

— Мне позвонили вчера вечером… Сказали, что Жеку убили. Ее нашли на стройке, в Купчине, недалеко от ее дома… Ну, ты знаешь эту стройку, Кэт… Рабочие с утра явились на смену… Они и нашли.. Ее убили, сунули нож под сердце… Несколько ударов. Последний раз он глубоко вошел… И так и остался. Наверное, они просто не смогли вынуть…

— Кто?

— Те, кто убил, — Лавруха налил себе водки из графина: пальцы его дрожали, и водка перелилась через край. — Давай выпьем за Жеку…

Я прижала руку к краям стопки.

— Нет. Рассказывай.

— Пошла ты!.. Я все тебе рассказал… Ее убили, ее зарезали ножом. На стройке. Она лежала между плитами у крана, в сером плаще. Ты же должна помнить этот ее плащ… Который мы купили в ДЛТ… Под плащом не было видно ран. Она просто лежала, и все… Лицом вниз.

— Ты видел ее?

Он испуганно посмотрел на меня, вырвал стопку и, расплескивая содержимое, судорожно выпил.

— Да, я был на опознании… Завтра ее нужно забрать из морга. И договориться о похоронах. Я даже не знаю, Кэт… Я… Я не могу этим заниматься.

— Естественно. Этим займусь я, — я махнула водку и даже не почувствовала ее вкуса. — А двойняшки? Где они сейчас?

— У Ваньки Бергмана.

— Понятно.

Самым ужасным во всей этой ситуации было то, что Лавруха-младший и Катька-младшая остались совсем одни. Кроме Снегиря и меня, у них никого не было. Мать, растившая Жеку одна, умерла несколько лет назад, еще до рождения двойняшек. А единственные родственники матери — двоюродный брат с семьей — еще в конце восьмидесятых перебрались в Германию. Ладно, с детьми все решится потом, сейчас главное — Жека.

Жека, зарезанная ножом на стройке, недалеко от ее дома.

— Она… Ее не… Это не изнасилование, Лавруха? — осторожно спросила я.

Он испуганно посмотрел на меня: такие предположения относительно кроткой Жеки выглядели просто надругательством.

— Нет… Кажется, ничего такого.

— А подозреваемые? Они кого-нибудь нашли?

— Я не знаю. Нет… Давай возьмем еще водки, Кэт…

Мы вышли из ресторана через час. Вусмерть пьяный Лавруха заснул прямо в такси и проспал до самого Васильевского. Мне с трудом удалось растолкать его и спустить на тротуар. Он тотчас же уткнулся коленями в поребрик, и его вырвало. Это привело меня в неописуемую ярость. Оставив Лавруху полулежащим на асфальте, я отправилась к ларьку и взяла двухлитровую пластиковую бутылку минералки. Открыв ее, я выплеснула половину содержимого в лицо Снегирю.

— Вставай, скотина! Никакой ответственности… Надо же было так нажраться…

С трудом подняв его пьяную тушу, я поволокла

Снегиря в подъезд. Он только глухо мычал и прятал голову. Дотащившись до шестого этажа и прислонив Лавруху к стене, я открыла дверь своей квартиры. Включив свет в коридоре, я сразу же увидела телефон — и даже теперь не заплакала. Три дня назад я говорила по нему с Жекой. Я почти ничего не поняла из-за помех на линии, а Жека что-то хотела сказать мне. Что-то важное. Но я не стала ее слушать, я опаздывала на самолет. Если бы тогда я знала, что моя поездка в Голландию закончится страшным ночным звонком Лаврухи, я бы никуда не полетела. Я вообще отказалась бы от самолетов навсегда, если бы это могло спасти Жеку…

На площадке раздался глухой шум.

Лавруха сидел у моей двери и плакал, уткнув голову в колени. Теперь его слезы вызвали во мне совершенно беспричинный гнев. И зависть. Тщательно скрываемую зависть — я не смогла, не сумела пережить смерть Жеки так безоглядно, так просто и так искренне, как Снегирь. Может быть, все дело в том, что я еще не верю в нее до конца? Лавруха был в морге, он видел тело Жеки. Ее смерть была для него бесповоротной. А у меня все еще оставалась крохотная надежда, что все это — дурной сон, что завтра наступит утро и я отделаюсь только холодным потом на висках…

Я втащила Снегиря в квартиру и уложила на диван. Он цеплялся за мои руки, он не хотел отпускать их.

— Жека, — безостановочно повторял он, — Жека, Жека… Если бы ты видела, Кэт… Она лежала на столе такая удивленная, как будто сама не верила в свою смерть… Ты понимаешь меня?

Оставив Лавруху причитать на диване, я вышла на кухню и накапала двадцать капель валерьянки в стакан. Пробить сейчас Лавруху, заставить его говорить связно — просто невозможно. Он будет только стенать и требовать водки. Почему мужчины всегда оказываются такими беспомощными перед лицом смерти? Только лишь потому, что примеряют ее на себя?.. Забыв, что валерьянка предназначена для Снегиря, я сама вылакала ее.

Спустя несколько минут сердце перестало отчаянно колотиться. Теперь, когда первый шок постепенно проходил, я заставила себя обратиться к реальности.

Если все это не кошмар, если все это действительно правда и я не сплю на узкой кушетке Херри-боя, нужно подумать о детях. Лавруха сплавил их к дремучему холостяку Ваньке Бергману потому, что поехал встречать меня. Но Ванькина убогая мастерская, набитая пакетиками от китайской лапши, совсем не место для пятилетних малышей. У Жеки никого не осталось, значит, жить они будут у меня. Пока, во всяком случае. Пока не решится вопрос с опекой или детским домом. Германские родственники канули в Лету, но можно попытаться разыскать их. Ах ты, боже мой… как это все… Лавруха не сказал мне ничего вразумительного, но существуют следователи, которые ведут дела об убийстве. Нужно связаться с ними и получить информацию из первых рук. Но главное — дети…

Я снова бухнула в стакан валерьянки и вернулась в комнату.

Лавруха спал на диване, свернувшись калачиком — так он поступал всегда, когда не хотел брать на себя ответственность: сбегал в сон, к бабам-натурщицам или в какую-нибудь Псковскую область на реставрацию храма. Я безжалостно растолкала его и сунула в пасть валерьянку.

— Выпей!

— Лучше водку.