Девяностые годы - Катарина Причард

Моррис спилил несколько тонких деревьев, сделал носилки и покрыл их мешками и одеялом. Он положил на них Салли и показал кочевникам, как их нужно нести. Затем велел им сделать шалаш из ветвей акации над носилками и постарался объяснить Калгурле, что воду нужно кипятить перед тем как поить ею миссис Салли и что на голову ей нужно класть мокрое полотенце. А давать только слабый чай и сгущенное молоко, если она попросит. Он подмел землю вокруг шалаша и сказал Калгурле, что нужно поддерживать чистоту и отгонять мух. Калгурла все это выслушала в суровом молчании.

Потом Моррис с виноватым видом, не глядя Салли в глаза, подошел к ней попрощаться.

— Просто сердце переворачивается, дорогая, что мне приходится оставлять тебя одну, — сказал он таким тоном, словно еще не решил окончательно, что ему делать. — Но ведь ты, Салли, понимаешь, мы не можем отказаться от этого похода. Я ни за что бы не оставил тебя, будь ты серьезно больна, но Кон считает, что это просто дизентерия. Через день-два ты будешь совершенно здорова, а нам нужно спешить: скоро все водоемы на дорогах к северу пересохнут. Кроме того, мы упустим свое счастье, если не доберемся до прииска, открытого Смитом, раньше, чем он о нем расскажет всем встречным старателям.

— Конечно, конечно, — Салли старалась говорить бодро и весело, хотя ей и языком-то было трудно ворочать. — Ужасно обидно, что я такая обуза для тебя, я никогда не простила бы себе, если бы провалила вам поход.

Глава XXXV

Салли не знала, сколько времени она пролежала в лагере кочевников. Как только Кон и Моррис уехали, те расположились неподалеку от ее шалаша. Она могла только предполагать, что много дней спала почти беспробудно и, вероятно, иногда теряла сознание.

Она смутно помнила, что ей было приятно лежать неподвижно, вместо того чтобы плестись под палящими лучами солнца, испытывая мучительную головную боль и резь в животе. Она радовалась, что ей не надо править огромными голенастыми верблюдицами и видеть, как Кон колотит своего свирепого верблюда, что рядом с ней сидит Калгурла или другая туземка, отгоняет мух, прикладывает ей к голове мокрое полотенце, подает напиться.

Иногда она сквозь сон видела, как мимо ее шалаша — то в солнечном свете, то в сумерках — скользят темнокожие. Однажды ее разбудил громкий говор. До нее донеслись сердитые, возбужденные мужские голоса. Затем она услышала голос Калгурлы, которая, по-видимому, уговаривала и бранила мужчин. Салли догадалась, что они хотят покинуть ее, но Калгурла гневно спорила с ними, напоминала, что они дали слово Моррису и Кону, что белая миссис подарит им муки, вина и варенья, если они доставят ее в Хэннан. Потом Салли почувствовала, что ее несут; кочевники снялись с места и по нескольку часов в день несли ее на носилках.

Когда Салли перестало лихорадить и мысли у нее прояснились, она увидела сквозь листья своего шалаша, как в ярком солнечном свете движутся обнаженные темные фигуры. По утрам мужчины уходили на охоту и под вечер приносили кенгуру или какую-нибудь мелкую дичь. Женщины сидели на корточках перед плоским камнем и дробили зерно, дети шалили и играли подле них. А по вечерам, прислушиваясь к звону их музыкальных инструментов и к печальным напевам туземных песен, она грезила, что возродилась для какой-то новой первобытной жизни.

Ее словно удивляло, что она уцелела в этой отчаянной схватке со смертью. Но она радовалась тому, что жива. Никогда еще жизнь не казалась ей такой чудесной, и сердце ее было переполнено благодарности к этим темнокожим людям, которые спасли ее от смерти, и к этой удивительной стране, похожей на опал молочного цвета, в котором притаилось пламя и все цвета радуги.

В то утро, когда она села на постели и улыбнулась, Калгурла крикнула: «Юкки!» — с такой радостью, что мужчины, женщины и дети немедленно обступили койку Салли, смеясь и болтая на своем языке.

Салли казалось, что все должны радоваться ее выздоровлению. Она поняла, что племя уже не раз меняло стоянку с тех пор, как они взяли на себя заботу о ней. И сейчас двое мужчин подняли носилки и понесли. Потом их сменили другие. Кочевники шли ровной легкой походкой, останавливались в полдень на отдых, а на закате располагались лагерем. Они разводили костры, и запах бунгары или диких голубей, которые жарились на огне, возбуждал у Салли волчий аппетит. Калгурла приносила ей печеные личинки, те самые жирные белые личинки, которые Маритана поедала с таким удовольствием. Салли теперь тоже ела их с благодарностью и находила восхитительными.

Она подозревала, что припасы, которые Моррис оставил племени, давным-давно кончились, и теперь ей придется питаться тем, что туземцы смогут ей уделить. Впоследствии ее дрожь брала при мысли о том, что она поглощала в те дни, но тогда она была готова есть змей, даже крыс — все что угодно. Пищи у них вообще было немного, пока они не добрались до тех мест, где начинались лагеря золотоискателей. Иногда Салли удавалось достать немного муки, сахару и чаю у старателей, и она делилась с кочевниками, но этих припасов хватало не больше чем на день.

В одном из лагерей старатели предложили отвезти ее в Хэннан в повозке, но туземцы воспротивились этому. Калгурла пыталась объяснить, что Моррис поручил свою жену племени и что оно и должно доставить ее в Хэннан. И Салли считала, что после того, как они прошли с ней самую трудную часть пути, было бы несправедливо лишать их законного чувства удовлетворения: ведь они сдержали слово, данное Моррису, и честно заработали плату за свои труды. Теперь она чувствовала себя настолько окрепшей, что отлично могла добраться до места тем же способом.

— Они были необыкновенно добры ко мне, — говорила Салли, вспоминая то время. — Вы бы поняли, почему я всегда по-дружески отношусь к туземцам, если бы знали, сколько они для меня сделали, когда я была больна.

— А если бы они убежали и бросили вас?

— Ну, конечно, вороны клевали бы мои кости. Но туземцы донесли меня до Хэннана. А это свыше ста пятидесяти миль. Правда, весила я, вероятно, немного, но они привыкли передвигаться налегке, и им трудно было тащить носилки так далеко. Они шли спокойно, не спеша, разве только если расстояние между бочагами было большое. Ни одного дня они не отдыхали, и все мужчины и даже женщины по очереди несли меня. Когда они, наконец, спустили носилки в Хэннане, на том месте, где раньше стояла наша палатка, я от радости чуть не заплакала. Палатки там, конечно, не было, но мой плетеный навес сохранился.

Из всех соседних палаток пришли старатели, и Салли рассказала им, что с ней произошло. Они настаивали, чтобы она легла в больницу или поселилась в одной из гостиниц. Но Салли возразила, что никуда не пойдет. Ей нужно только отдохнуть и почувствовать, что она «дома».

Салли тут же поставили палатку и раздобыли койку. Кто-то принес ее вещи, которые были отданы на хранение трактирщику Мак-Суини. Вскипятили воду в котелке. Как вкусно было есть хлеб с маслом и запивать его горячим чаем! Фриско и Сэм Маллет отправились с туземцами в лавку и купили для них обещанное продовольствие.

К тому времени многие рудокопы уже жили на приисках с женами и детьми. Ближайшей соседкой Салли оказалась миссис Моллой — жена горняка, работавшего на руднике Крез. Они с мужем приехали из Южного Креста и привезли с собой несколько ребят и стадо коз. Все уверяли, что у миссис Моллой детей столько же, сколько коз. Но она не беспокоилась о том, сколько у нее детей, пока имелись козы, чтобы кормить их. Как она ухитрялась держать коз во время засухи — оставалось загадкой. Но так или иначе, козы выживали, пощипывая колючие кусты вокруг лагеря и утоляя жажду весьма ограниченным количеством грязной воды.

— Женщина она грубоватая, но сердце у нее доброе, и она поделится с вами последним куском хлеба, — сказал Сэм Маллет, когда Фриско ушел за миссис Моллой.

Миссис Моллой явилась тут же; она притащила с собой простыни, подушку, полотенце, одеяло и кружку козьего парного молока. Затем принялась хлопотать вокруг больной; без умолку болтая, она извлекла из сундучка Салли чистое белье, помогла ей умыться, надеть ночную рубашку.

— Я понимаю, почему вы не захотели лечь в больницу, дорогая, — сказала Тереза Моллой. — Оттуда живой не выйти. Народу там мрет от тифа пропасть! Но и в трактирах не лучше. Ведь там некому присмотреть за вами: хозяйка и так с ног сбилась. А моя палатка под боком — меньше мили, я могу забегать к вам каждый день. Для меня это одно удовольствие, я так давно не разговаривала с женщиной! Только и знаю, что шагать по дорогам с Тедом да возиться с детьми и козами.

— Какая вы хорошая, — сказала Салли, чувствуя, что в этой толстой неряшливой женщине обрела нового друга.

— Ну да, хорошая! — рассмеялась миссис Моллой. — Спросите-ка здешних баб, они расскажут вам про меня бог знает что. Мы ведь с Тедом не венчаны. У него где-то есть другая жена. Где — он и сам не знает, а мне теперь тоже уж все равно. Мы прожили вместе четырнадцать лет, и никому от этого худо не было. Так что за беда?