Девяностые годы - Катарина Причард

На другой день жены других горняков, нарядившись в свои лучшие платья и шляпки, явились к Салли с визитом. Не могут ли они что-нибудь сделать для миссис Гауг? Они принесли с собой лепешек, супу, вскипятили чаю, а затем уселись и начали жаловаться на тяжелую жизнь, которую приходится вести женщине на приисках. Но они стали гораздо сдержаннее предлагать свою помощь, когда узнали, что за Салли ухаживает миссис Моллой и что Калгурла понемногу приучается стирать, стелить постели и стряпать. Ночью Калгурла спала у костра, возле палатки Салли, но когда появлялись белые женщины, она пряталась. Ей не нравилось даже, когда миссис Моллой вмешивалась в ее дела.

Салли подозревала, что Калгурла решила остаться с ней до возвращения Морриса. Время от времени к Салли приходили родичи Калгурлы, чьим заботам она была поручена, и они дружелюбно смеялись и болтали, радуясь тому, что она уже может встать с постели и подойти к ним. Салли, помня, как они делились с ней в пути всем, что у них было, угощала их, если только что-нибудь оказывалось в ее палатке.

Потом они уходили, а Калгурла оставалась, хотя и она иногда исчезала и проводила целый день в лагере кочевников возле озера.

Калгурла была очень молчалива и даже со своими говорила мало. Но она понимала почти все, что говорила Салли. Она, по-видимому, тосковала в разлуке со своими. По ночам она угрюмо сидела у костра, погруженная в думы, а днем, выполнив свои немногочисленные обязанности, уходила побродить в зарослях. В глазах Калгурлы всегда горел беспокойный, гневный огонь, и она скрывалась под плетеный навес, как только Фриско или Эли Нанкэрроу, Сэм Маллет или Тупая Кирка приходили проведать миссис Гауг и узнать, не нужно ли ей помочь чем-нибудь.

— В те дни старатели и рудокопы были просто рыцарями, — говаривала Салли. — Не было того, чего бы они не сделали для больной женщины. Когда в Маунт-Кэтрин свирепствовала особенно жестокая эпидемия тифа, а вода кончилась, приехал целый дилижанс с женщинами и детьми, заболевшими дизентерией. Мужчины всячески о них заботились, поили их кипяченой водой, прибирали за ними. Мне рассказывала об этом одна из женщин. Пусть говорят что угодно про первых старателей на Западе: они-де были скандалисты, пьяницы и думали только о вине и золоте. Когда дело касалось женщины, они вели себя безупречно. Если б не это, бог знает, что бы со мной было.

Старые товарищи не могли простить Моррису, что он оставил жену на милость чернокожих, в то время как она была так больна. Они-то знали, что такое золотая лихорадка, когда люди, словно обезумев, бросаются очертя голову в погоню за новыми участками. И все же, утверждали они, ведь дело шло о жизни миссис Гауг, и Моррис проявил непростительную беззаботность, положившись на туземцев. Они могли бы преспокойно бросить больную женщину и смыться, если бы заподозрили у нее ту самую болезнь, которая косит людей по всей стране. Со своей женщиной они никогда не стали бы возиться, особенно в такое время, когда колодцы пересыхают и им то и дело приходится менять место стоянки, а жалкие запасы пищи тают на глазах.

Из рассказов Салли все заключили, что спасением своим она, по-видимому, обязана Калгурле. Но что побудило Калгурлу так о ней заботиться — этого никто не понимал. Она ненавидела белых, а кроме того, туземка, даже если она пользуется уважением племени, никогда не противится воле мужчин.

Эта загадка разрешилась, когда Маритана пришла проведать миссис Салли вместе со своим мужем. Он принадлежал к клану, который охотился на землях, лежащих дальше к западу, чем те, где охотились родные Маританы, но и те и другие были одного племени. Маритана объяснила, что Калгурла — ее мать и всегда будет добра к миссис Салли, потому что миссис Салли была добра к Маритане.

Маритана держала на руках круглолицего малыша с золотистой кожей. Она была горда и счастлива своим ребенком. Ее муж, худой пожилой воин, ходил за ней по пятам, и когда решил, что визит к миссис Салли слишком затягивается, увел ее обратно в лагерь. Он держался по отношению к своей жене и ребенку таким же собственником, как любой белый мужчина. Маритана повиновалась мужу с подобающим смирением. Но Фриско совсем задразнили, и он пригрозил, что изобьет каждого, кто будет его спрашивать, нравится ли ему малыш Маританы.

Во всяком случае, говорили мужчины, не Моррису Салли обязана тем, что не умерла в зарослях, за сто миль от человеческого жилья. А людей обмазывали дегтем и вываливали в перьях за меньшие грехи, чем такое отношение к жене. Но Салли не позволяла бранить Морриса. И она так огорчалась, когда слышала их возмущенные и резкие суждения о нем, что мужчины в конце концов умолкали.

Миссис Моллой рассказала Салли, что Фриско, Сэм Маллет, Эли Нанкэрроу и Тупая Кирка решили поговорить по-своему с Моррисом, когда он вернется. Салли стала упрашивать их не осуждать мужа.

— А что же ему было делать? — говорила она. — Не мог же он отпустить Кона одного с этим злющим верблюдом. А если бы на старика напали кочевники? Очевидно, у меня был тиф, но ведь Моррис этого не знал. Я сама во всем виновата. Глупо было упрямиться. Зачем я увязалась за Моррисом? Если бы он остался со мной или сам отвез меня в Хэннан, я бы так горевала, что помешала его походу, — ни за что бы мне не выжить! Поэтому я прошу вас забыть об этом и не расстраивать Морриса, когда он вернется.

— Ваше слово — закон, мэм, — ответил Фриско. — Но если бы кто-нибудь другой так обошелся с женщиной, как Моррис обошелся с вами, наши ребята основательно проучили бы его.

Глава XXXVI

Как только Салли немного оправилась и поднялась с постели, она стала раздумывать — на какие же средства ей жить? Денег у нее не было, а пользоваться дальше добротой Фриско, Сэма Маллета и других старателей, которые приносили ей пищу и воду, она не считала возможным.

А тут еще туземцы. Если она хочет делить с ними свой кусок хлеба, это ее дело, но не могут же рудокопы и старатели, которые ставят ей в погреб еду, кормить и ее и Калгурлу со всеми родичами!

Моррис прислал весточку с возчиком, прибывшим из Лейк-Дарлота: после того как он оставил Салли, им с Коном не повезло. Верблюд укусил Кона, когда тот хотел на него сесть, и страшно изувечил ему ногу. Моррису пришлось пристрелить злющее животное, а Кона посадить в повозку. Кон еще кое-как ухитрялся править, но о том, чтобы ехать в Менанкили, не могло быть и речи; они вернулись на дорогу в Дарлот и к концу месяца добрались до прииска.

Кон здорово намучился со своей ногой, но теперь она уже поджила. В Дарлоте они нашли россыпь, застолбили участок, и дела пока идут неплохо. Но здесь все толкуют о золотоносных жилах дальше к востоку, и они с Коном решили отправиться туда на днях — поглядеть, что там такое.

Один туземец, прибывший с партией старателей из Флэт-Рокса, рассказал Моррису, что хворая белая миссис, из которой Калгурла выгнала болезнь, уже ходит понемножку. А Калгурла вместе с другими туземцами, которые несли больную белую миссис, вернулась на большое кочевье — по-ихнему, Калгурлари.

Моррис надеется, что Салли теперь вполне оправилась. Он пришлет ей чек, как только они с Коном продадут синдикату «Карнеги» свои права на участок. А пока он советует Салли брать в долг все, что ей понадобится, в лавочке у Килингтона. У Неда Килингтона любой из старателей всегда мог перехватить что-нибудь в долг, и он, конечно, будет только польщен, если миссис Гауг окажет ему эту честь.

Мистер Килингтон отнесся к предложению Морриса далеко не так восторженно, как тот предполагал, хотя, впрочем, довольно милостиво. Зато он явно повеселел, когда Салли сообщила ему, что собирается открыть столовую под плетеным навесом возле своей палатки и надеется, что через несколько недель будет покупать у него провизию уже за наличные.

Фриско считал, что миссис Гауг не к чему открывать столовую. Она еще не достаточно окрепла, ей не справиться с такой работой, да и Моррису это будет не по душе. Пусть она не беспокоится о том, что делают для нее старатели. Моррис сам все уладит, когда вернется, и, кроме того, любой из ребят почтет за честь сделать все, что в его силах, для миссис Гауг.

— Благодарю вас, мистер Мэрфи, но я вполне здорова, — сказала Салли. — Мне и так уж никогда не отблагодарить друзей Морриса за их доброту. Да и нужно же что-то делать. Если я открою столовую, у меня будет как-то легче на душе.

А Сэм Маллет и Эли считали, что столовая — не такая уж плохая затея. Они пообещали миссис Гауг, что от охотников столоваться у нее отбою не будет, и предложили помочь ей оборудовать помещение. Соорудили стол и скамейки, укрепив их на козлах, поставили вокруг открытого очага загородку из гофрированного железа, а из старых ящиков сколотили еще один столик, чтобы Салли могла на нем стряпать и раскладывать кушанья на тарелки.

Хэннан уже вступал в пору расцвета, оправдывая предсказания некоторых прозорливцев. На Большом Боулдере работало свыше пятисот рудокопов, и участки вдоль всего горного кряжа — от первого отвода вплоть до Хэннанского озера — продавались по бешеным ценам. Участки, на которых никто еще не видел ни песчинки золота, мгновенно скупались и перепродавались на лондонской фондовой бирже за сотни тысяч фунтов. Акции наводняли рынок. Представители немецких и французских фирм также заключали сделки. На местной фондовой бирже и аукционе кишели предприимчивые спекулянты. Все гостиницы были переполнены — найти кров и пропитание становилось все труднее. Приезжим нередко приходилось спать на какой-нибудь веранде, завернувшись в плед, а то и просто на земле под открытым небом.