Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Сурков. Теперь, я бы сказал, опасность другая: сам Бортников, кажется, собирается его ставить…

Тарковский. ЧТО? МА-А-АМА! Чтобы Бортников ставил «Гамлета»? Но, Евгений Данилович, это же гениальная пьеса, пьеса на все времена – такой она мне видится. Ее нельзя ставить специально для нашего времени, осовременивать…

Калмыкова. Ну, Женя, уходи действительно на пенсию, и вы с Андреем найдете репертуар «будь здоров»…

Тарковский. Евгень Данилыч, да у нас с вами репертуар уже готов.

Сурков. Меня ужасно радует, что вам нравится «Поздняя любовь». Это, по-моему, действительно пьеса номер один…

Тарковский. …гениальнаяпьеса…

Сурков. лучшая пьеса Островского.

Тарковский. Но, Евгень Данилыч, там никакого «happy end» нету – там в финале трагедия.

Сурков. Ну, конечно! Золото вы мое! Родной вы мой!

Тарковский. Это же драма…

Сурков…. и сделанная на таких прозрачных линиях. Такая вся точная. Такая отжатая вся.

Тарковский. Знаете, какой мне кажется эта пьеса? Очень тяжелой. Очень мрачной. Там есть только один светлый ум, как у нас теперь называют, «положительный персонаж»… Знаете кто? Этот больной сын…

Сурков. Дормидонт…

Тарковский. Я придумал для него хорошую деталь: он будет есть цветы…

Лариса (смеется, переспрашивая). Есть цветы?..

Тарковский. Да-да! Именно! И очень серьезно! У него будет стоять букет на столе, где он что-то пишет себе… в отключке… А когда его спрашивают что-то вроде: ну, а ты что на это скажешь? – в ответ он будет открывать рот и есть по цветочку… пока постепенно не съест все цветы… Одни палочки от букета должны остаться…

Гадостный взрыв смеха.

Сурков. Эта пьеса поразительная. Из нее действительно слова нельзя выкинуть.

Тарковский. Так вот этот мальчик ничего не видит… Он в нее влюблен… Больной мальчик, узкогрудый, головастый. Ему нужно придумать грим, чтобы была такая распухшая голова… знаете, когда бывает водянка мозга? Стриженая голова… И такая тяжелая, что он все время кладет ее на плечи… То есть играть его нужно так, чтобы он все время что-то писал. А когда его пытаются вовлекать в разговор и окликают: «Дормидонт!», то он, прежде чем что-то сказать, съест себе один лепесточек… Он уже все и так знает… Единственный самый справедливый человек – и тот ненормальный! И эта перезревшая девица, просто сволочь, которая утаскивает к себе в постель замечательного человека, попавшего в беду… Вот как я мыслю эту пьесу, понимаете? Она его использует, а он гибнет, то есть это еще хуже, чем долги… И начало я очень хорошее придумал, если вы хорошо помните пьесу, Евгень Данилыч!

Сурков. Да, очень хорошо.

Тарковский. Я хочу, чтобы на сцене параллельно располагались три комнаты, которые бы мы видели одновременно. И вот когда она пришла к нему в комнату…

Сурков. К Николаю…

Тарковский. Да. Увидела, что никого в комнате нет – а мы-то еще пока не знаем, зачем она пришла, – вошла, оглядывается… Потом поставила свечку свою и легла в его постель, правда в платье… Она лежит, слышатся какие-то шорохи… Тогда она вскакивает, хватает свечку и убегает… А потом только оказывается, что она в него влюблена, понимаете? Я не хочу, чтобы любовь была идеальной… Тогда все станет ясно. Чтобы любовь-то была… понимаете, какой? А она вроде бы такая вся послушная: «Мамочка, да», «Да, милый папочка»… И это тоже правда, но частичная… Дьявол-то в ней тоже бродит… Хотя актерам нужно будет играть, в сущности, хороших людей… Но актеры наши все такие…

Калмыкова…Напыщенные.

Тарковский. Ну да – все как секретари райкомов. Совершенно бесполые, как будто на этом месте у них гладкое место, – вы заметили? Вы заметили основную особенность типичного советского социального героя? У него нет никаких соответствующих органов. Он только диким голосом утверждает: «Почему? А я против!»

Ольга. Еще чаще: «За!»

Тарковский. И не можем мы различить за таким актером настоящего живого человека – это какой-то китаец с сияющим взором…

Калмыкова. Смешно, что когда Александров был министром культуры, то искренне негодовал, когда ему доносили о чьих-то любовных похождениях: «Как можно, чтобы замужняя советская женщина в кого-то влюблялась?»

Тарковский (хохочет). А мы в театре бардак устроим!..

Сурков (подхватывая шутку). Так с чего будем начинать, с театра или с бардака?

Тарковский. Начнем-то с театра…

Сурков. Все-таки?

Тарковский. А со временем он непременно превратится в бардак!

Общий хохот перекрывает ревнивая интонация.

Лариса. То есть все собираетесь жить одной большой семьей?

Тарковский. Ну, Евгений Данилович, подумайте серьезно насчет театра. А я клянусь вам, что буду буквально землю рыть, буду работать как вол, буду со страшной силой пахать…

Калмыкова. Женя, ну что же ты молчишь?

Сурков. Меня нельзя за это место всерьез трогать… Это слишком больное мое место…

Тарковский. Давайте тогда выпьем за театр! Только вы, Ольга Константиновна, совсем не пьете…

Ольга. Да, папочка наш с детства спит и видит театр…

Тарковский. Ну, хорошо. Тогда посмотрите, как мне удастся «Гамлет». Тогда вы сможете точно судить, просто ли болтун Андрей или все же чего-то стоит. Потому что, на самом деле, полно очень языкастых режиссеров: наговорят, наговорят, а на деле ничего не выходит. Только фейерверк идей, а толку никакого. Простую мизансцену развести не могут, актеры лбами сталкиваются. Не говоря уже о тексте, в котором лыка не вяжут. Так что не будем торопиться… А вот если с «Гамлетом» получится, тогда, надеюсь, вы сами сделаете соответствующие выводы… А пока давайте еще раз выпьем за прекрасный дом Евгения Даниловича и Липы!

Сурков (возвращаясь к реальности). А бородка у Солоницына будет?

Тарковский. Нет. Ни в коем случае. Его Гамлет должен бриться. Я вижу его человеком с залысинами, с тонкими волосами прямо вдоль черепа и тяжелыми длинными руками…

Калмыкова. Так вам уже удалось перетащить Солоницына из Ленинграда в Москву?

Тарковский. Нет. Не насовсем. Захаров берет его на договор, только на одну роль. Он объяснил мне, что в труппу брать его не может, потому что совершенно не знает его как театрального актера. Кроме того, он ссылается на какие-то слухи из Ленинграда, что на сцене он плохо играет… Что, кстати, совершеннейшая правда!

Калмыкова. А в каком он там театре?

Тарковский. У Владимирова, и играет там, надо сказать, чудовищно. Поэтому, когда Захаров предложил мне, что поедет в Ленинград посмотреть Толю в театральных работах, если я прошу взять его в труппу, то я не настаивал. Напротив, испугался, что он вовсе разочаруется в нем и будет еще хуже…

Калмыкова. Ну, при чем здесь Солоницын, если у Владимирова гнусный театр?

Тарковский. Во всяком случае,