Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Вдруг слышу, Андрей говорит Тенгизу, художнику спектакля: «Я финал переделаю». Тот выражает по этому поводу большие сомнения, но Андрей обещает: «Ничего, будет еще лучше!» То есть и в театре, как на съемочной площадке, Андрей импровизирует до конца, снова и снова все переиначивая. Но как это пройдет в театре? Вот вопрос!

Андрей говорит Тенгизу и об актерах: «Нет, ты видишь, они пока еще никак не могут отойти от реализма в исполнении».

Терехова опять опоздала к прогону. Предложено репетировать другой актрисе.

В начале спектакля использована музыка из «Зеркала». В центре сцены постель. Сверху высвечивается призрак. Голосит петух. Призрак исчезает. Андрей кричит осветителям: «Надо сразу ввести свет. Сразу! Теперь все выходят. И никакой тайны! Все напряжение сразу снято. – И актерам: – Веселее, веселее, пожалуйста, а вы все засыпаете. Театр – это ведь веселое дело, а вы?..»

Тарковский углубляется в проблемы освещения сцены. Как и в кино, он чрезвычайно кропотлив в этом вопросе – нюансы освещения, интенсивность, полутона… Он буквально заворожен этим занятием, точно ребенок игрой. Все же дар визуального восприятия объекта, может быть, наиболее силен в нем.

«В сцене свидания Гамлета с Офелией (а это, может быть, самое важное место: с одной стороны, подслушивание, с другой – свидание) я хочу, чтобы свет концентрировался на Короле и падал рассеянно на Инну-Офелию и Толю-Гамлета. Мы должны четко запомнить эффект от этого освещения, ведь потом он повторится и обыграется в «Мышеловке». Толя, – обращается Тарковский к Солоницыну, – в сцене с Призраком мне нужно, чтобы в тебе что-то зрело… Слушай музыку!»

И Андрей очень выразительно показывает, как нужно себя вести в этой сцене.

Акт третий

Все более тесное соприкосновение Тарковского с театром будировало в нем все более настойчивые мечты о собственной сцене. Известно, что его судьба в кино к этому моменту складывалась не лучшим образом, чтобы избежать слова «трагично». «Зеркало» фактически запрещено к прокату, на прессу наложена епитимья молчания, и шлагбаумы фестивалей закрытье для него высочайшей, полной самодурства волей председателя Госкино Ф. Ермаша. Силы слабеют, непонимание собственной ситуации в кино растет, сознание мечется в поисках путей к отступлению – вплоть до уединенных литературных упражнений в далеком, выстроенном для него Ларисой доме под Рязанью, в деревне Мясное.

На этом фоне душу греет новая надежда обрести тихое пристанище у театрального порога… Лариса, кажется, вовсе не разделяет новой страсти своего мужа.

Собственного места рядом с ним на театре она не видит, а даже самое удачное развитие его театральной судьбы отчетливо не сулит семье больших гонораров. Объективная сложность творческой судьбы Тарковского нисколько не мешает размаху планируемого Ларисой семейного бюджета, заставляя его всякий раз убеждаться в своей унизительной несостоятельности, как кормильца этой семьи. И все же пока снова мечтается о театре и бескорыстном служении сцене…

В третьем разговоре кроме моей матери, Ларисы и меня снова принимают участие мой отец Евгений Данилович и вдова Н.Д. Мордвинова Ольга Константиновна.

Тарковский. Евгень Данилыч, а я думаю, что мне нужно начать сразу же со сцены с призраком. Я думаю, что после третьего звонка нужно долго не начинать… чтобы медленно-медленно гас свет… и только постепенно, по мере того как он будет гаснуть, будет возникать специальная звуковая атмосфера… Во всяком случае, Марк Захаров обещал купить для этого специальную аппаратуру…

Но вот, если вы помните, то в «Солярисе», например, мы накладывали на изображение картин Брейгеля такие как бы условные звуки жизни. Хотя на самом деле все эти звуки были выдуманными, созданными композитором, но выражали все-таки очень земное состояние. Нечто подобное мне хотелось бы соорудить в самом начале «Гамлета». В то время, когда стража ходит вокруг дворца, параллельно возникает концентрированное ощущение очень определенной звуковой атмосферы. То есть пока они там ходят, топчутся, то звук нарастает все громче… громче – понимаете, что я имею в виду, а?

Хотя в то же время мне приходится сейчас уже от многого отказываться – важно все-таки, чтобы спектакль был коротким. Чем короче, тем лучше! Это я понимаю только сейчас, к старости… Как вам сказать? Длина – это не физическое понятие. Отсутствие достаточного количества параллельных линий может создавать ощущение чрезмерной длины. Однообразие! Вот что такое длина! А мне ужасно захотелось организовать такое начало спектакля, которое не казалось бы зрителю длинным, втягивая его в нужную атмосферу…

А совсем честно уже говоря, мне захотелось сделать еще один спектакль, если бы удалось уговорить Марка… «Даму с камелиями»… Мне видится стилизованный модерн… и чтобы все пахло этими камелиями… Понимаете? Чтобы практически действие спектакля начиналось уже при входе в зал: чтобы свет был приглушен, а люстры задрапированы… Стилизованные будуар, гостиная… очень шикарные… И непременно актерский бенефис! Вы представляете какую можно залудить мелодраму, а? А ведь только театр способен возвысить мелодраму до искусства. Ни кино, ни проза, никакая поэзия не может этого сделать – только театр! Театр способен все атрибуты мелодрамы превратить в подлинную драгоценность. Вы представляете, себе такую «Даму с камелиями»? На подлинно высоком уровне? Это же настоящая роскошь! Не реконструкция Камерного театра. Ни в коем случае! Кстати, ничего подобного в Камерном театре и не было. Я буду делать все очень жестко и серьезно. С пафосом! Представляете? С настоящим идейным пафосом в… мелодраме?! Вот что может быть, по-моему, жутко интересно… а?

А потом, конечно, нужно будет непременно сделать «Позднюю любовь». Так что три спектакля мною уже задуманы: «Гамлет», «Дама с камелиями» и «Поздняя любовь», которая, мне кажется, просто написана для этого театра то есть в Лейкоме есть все актеры для этой пьесы…

И вообще, по совести, я так увлечен театром… Ну, поверь мне, Липа, я, может быть, не просто увлечен в точном смысле слова, потому что слишком много знаю, чтобы увлекаться. Знаю уже цену увлечениям: и как они преходящи, и как быстро перестают греть нас… Но во мне созрела некоторая убежденность, что театр ныне находится в настоящем запустении и с этим нужно что-нибудь непременно делать.

Сурков. Но посмотрите «Женитьбу»!

Тарковский. Где?

Сурков. У Эфроса, конечно.

Тарковский. А-а-а, у Эфроса? Здорово? Да?

Сурков. По-моему, очень! И «Дон-Жуана» посмотрите.

Тарковский. Я видел только его телефильм – «Мольер» булгаковский… А «Дон-Жуан» хорошо? Да? А кто играет?

Сурков. Волков. Никогда в жизни себе не представлял, что эту пьесу можно так играть! Поразительно!

Тарковский. Ну, прежде всего, Дон-Жуан должен быть интеллигентным человеком – иначе ничего не получится…

Сурков. Именно так он и играет! И все оказывается так правильно, все сходится! Верно, что