Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

– особое существо: интеллигент, который вынужден осознать, что ему никуда не деться от той реальной жизни, с которой он неизбежно сталкивается. И как бы все его существо ни восставало изнутри против жестоких и беспощадных правил этой жизни, как бы он субъективно ни страдал, предложенная игра им принята, а это означает принять осознанный расчет с обидчиками: расправиться, отомстить… То есть главное, что душа его оказывается низвергнута в ужасающую его же грязную низость жизни. Возвышенное и духовное в нем отступает перед натиском простых первобытных законов стаи: с волками жить – по-волчьи выть… Едва ли утешительный вывод для интеллигента с чистой душой, долго не омрачаемой житейской бурей. Трагедия Гамлета в том, что, предав собственное прошлое, он оказывается на равных среди тех самых свиней, которых одинаково и последовательно презирает. И тем не менее, становится таким же, как они: приличный человек становится подлецом! Можно сказать, что теперь он убивает уже себе подобных. И я хочу сделать так, чтобы он убивал самым подлым образом. Вот что страшно-то! Именно поэтому поединок должен стать самым страшным куском в моей постановке. Мне хочется, чтобы именно в этой сцене он проявился настолько подло, что другие показались бы рядом с ним почти благородными. Умный-то человек, покопавшись в житейской грязи, скорее нащупает ее движущие пружины, сообразит, на какие нажимать кнопки…

Ольга. То есть решается… А, разобравшись в их методах, творит уже свои, более прихотливые узоры…

Тарковский. Становится подонком последним… Так что все эти события: «мышеловки», пруд, гибель Офелии, топится она или не топится, – в сущности, не трогают его более. Душа продана дьяволу. И теперь он без церемоний осознает без прикрас и иллюзий все, что связано с ней и с ними. Так что в последней сцене, где все убиты и он умирает, когда появляется Фортинбрас и говорит – помните? – «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана»… Вот тогда у меня начнется настоящий финал: на месте, где лежал труп Гамлета, остается его душа. То есть тело Гамлета унесли, а я хочу, чтобы на сцене оставалась его душа… И в то время, когда где-то на втором плане выстраивается безмолвная похоронная процессия, ближе к авансцене продолжает бродить Гамлет, его душа, которая оплакивает убитых. Вы понимаете? Она равно оплакивает всех: и Гертруду, и Лаэрта, и Короля. Гамлет, земной Гамлет, этого не знал, а душа его плачет…

Я думаю, что, может быть, следует попытаться закольцевать финал с началом. Помните, когда в начале два офицера видят призрак отца Гамлета? А если в финале повторить этот момент, скажем, следующей репликой одного офицера: «Смотри: Гамлет!», а другой ответит, чтобы зрителю было понятнее: «Да это же не Гамлет, это дух Гамлета…»

Ну, правда, не знаю пока наверняка, как это все организовать ритмически, чтобы реплики точно встали на свое место… Во всяком случае, я знаю, что мне нужен Гамлет, который бродит среди тех, кого он убил, горько оплакивая их: расставшись с этой землей, пытается отмыться от грязи, в которой так тяжело запачкался… И никак не может отмыться… До прощения еще далеко… Да и грядет ли оно ему?.. А пока они сидят тут рядом все вместе: и Гертруда, и Лаэрт, и король… Все трупы… И проливают горючие слезы…

Ольга. И над собою тоже. Вот где Возмездие!

Тарковский. Да, конечно! Ему, земному, его поступок может представляться лишь вынужденным, но душа его обречена оценить все в полной мере. Душа обречена на страдание потому, что он решился быть жестоким и страшным, решился отомстить…

Ольга. Ну да! Хорошо понял законы этого мира, решился воспользоваться ими и продемонстрировать в действии по максимуму… И мука вечная взамен… Душа плачет над ее прежним обладателем… Здорово…

Тарковский. Да! Вот такой будет финал!

Калмыкова. Это прекрасно… Но я не вижу, как это будет выглядеть в театре, на сцене…

Тарковский. Почему? А что вы здесь видите сложного? Все нормально: все трупы находятся на авансцене, так сказать… И если призрак Отца может появиться в начале пьесы, то почему бы не появиться призраку Гамлета в конце? Не понимаю.

Калмыкова. Но как же все-таки добиться того, чтобы зритель точно понял, что перед ним именно призрак, а не сам Гамлет?

Тарковский. Ну, это дело техники…

Ольга…Как высветить, как развести мизансцену, наконец…

Тарковский. …Или, как я уже говорил, ввести, например, диалог двух офицеров…

Ольга. Да мало ли чего можно на сцене. Вон сколько писали о том, как Галилей в исполнении Эрнста Буша выходил на сцену слепым, как он ни на что не натыкался, не спотыкался, а всем было ясно, что он слеп… Вот как? А было же! Небось и Андрей придумает что-то, не требующее объяснений…

Тарковский. В-о-о-от! Тогда это будет «Гамлет»! Тогда это будет Трагедия! А то обычно его трагедия заключается только в том, что он гибнет. Да мало ли вообще людей гибнет и под трамваем, и в автокатастрофах… Но это еще все же не Трагедии, а несчастные случаи…

Калмыкова. Действительно. Лаэрт тоже гибнет, но о Трагедии говорят только в связи с Гамлетом…

Тарковский. Именно! Там гора трупов, и мне пока никто не объяснил, почему Трагедия связывается только с Гамлетом.

Калмыкова (неуверенно). Пожалуй, да.

Ольга (удовлетворенно). А теперь, как говорится «имеет место быть»…

Тарковский. Так что, я думаю, спектакль можно залудить с такой дикой силой!

Калмыкова (переключаясь на тему возможности получить разрешение на постановку в верхах). Кстати, Андрей, а эта баба, на которую вы жаловались, ну, которая, «руководила искусством», кажется, к счастью, ушла?

Тарковский. Все будет у меня со спектаклем нормально. Только нужно кое-что в тексте проредить: пьеса очень густо написана, много текста, мне хотелось бы сделать его попрозрачнее… И нужно придумать какой-нибудь сценический станок, годный на всю пьесу, какой-то декорационный ход, единый на весь спектакль. Причем не такой, как этот безумный занавес у Любимова на Таганке. Он никому ничего не дает, ничего не означает для меня. Вообще такое ощущение, что у него на сцене самым динамическим становится занавес, а не Гамлет, не другие персонажи…

Калмыкова. Как будто занавес – самоцель…

Тарковский. Именно занавес, а не какой-то там Гамлет…

Калмыкова. Подумать только, что в сцене «Мышеловки» он сажает Гамлета на задний (?!) план, где его невозможно разглядеть… В ключевой сцене, определяющей все его последующие действия… А я просто ничего не вижу, мне не дают разглядеть его реакцию.

Тарковский. Конечно! Весь вопрос – в его реакции… Что Гамлету важно? Да нет, у Любимого весь его «Гамлет» какая-то липа… И потом, мне кажется, что Толя Солоницын в этой роли…

Калмыкова. Ну, начнем с того, что Высоцкий… Он уж очень неинтеллигентен…

Тарковский.